Тайна склеенных страниц

Pov Яхт Бабочка прилетала к моему окну согреться, отдохнуть и переночевать. А когда утром я открыл окно, бабочка упорхнула. Но я не чувствовал себя покинутым или обделенным, потому что знал - завтра она снова будет здесь. А если нет, то как и прежде, это всегда было и будет ее собственным решением. Легкость, с которой я прежде принимал это событие, словно явление природы, на которое невозможно повлиять, делала меня счастливым. И мне хотелось, чтобы так было и впредь. Чтобы сохранить это состояние относительного равнодушия к переменам в чужой жизни, я теперь заполнял свою собственную жизнь совершенно новыми эмоциями. Моя новая жизнь - жизнь, к которой теперь я так отчаянно стремился, представлялась мне заполненной до краев чашей, которую, испив хоть на четверть, нужно непремонно заполнить вновь, чтобы ни на миг не ощутить эту звенящую пустоту в моих руках. И до сего момента мне это прекрасно удавалось. *** Откинув в сторону сомнения, я стучу в дверь к девушке, которую обещал себе больше никогда не беспокоить. Она открывает мгновенно, словно, считая секунды, все это время ожидала меня у самого порога. Меня вихрем затягивает внутрь. Опуская этап прелюдии, мы, скованные жадным поцелуем, сразу оказываемся на кровати. Моя рубашка, уже расстегнутая, висит лишь на одной манжете и я отчаянно пытаюсь стряхнуть ее, мысленно прокляная ненавистные пуговицы. Я опасаюсь остановиться хоть на секунду, потому что это позволит назойливым мыслям зародить сомнения о правильности всего происходящего. Заваливая меня на подушки, она усаживается на меня сверху. Ее легкая кофточка ползет вверх. И я вижу, как ее белоснежная грудь скачет перед самыми моими глазами. Я закрываю глаза в надежде отключить сознание, удержаться внутри фантазии о том, что все идет по намеченному мной плану, именно так, как я того хочу. И тут Мы неловко сталкиваемся губами. И тогда я понимаю, что мои все еще ноют после последней встречи с кулаком ее парня. Отстраняясь, я смотрю на нее, по горло полон невыразимой тоски. Неужели это и есть та самая новая жизнь, к которой я теперь так отчаянно стремлюсь, или же это просто не слишком искусный маневр, чтобы обмануть действительность? - Извини, я не могу. Моя душа опустошена. Я тянусь за рубашкой, которую только что так отчаянно пытался с себя сорвать, слишком поспешно, не оставляя ей шанса меня остановить. - Это неправильно. Твой парень и все такое... Раздосадованная моей, как она полагала, робостью, она отвернулась. - Мой парень? - горько рассмеялась она. - Я не хочу испытать все это снова - моя рана все еще болит. - А «все такое»? Я одеваюсь и быстро покидаю чужую квартиру, понимая, что больше никогда не вернусь сюда снова. Потому что «все такое» - это моя настоящая жизнь. И все то, что я непременно хочу вернуть себе назад. *** «Приедешь к нам?» «Опять бухать?» «Не в этот раз. Тут Пи Нью» «Да ну нахер. Он все равно не даст расслабиться. Я завтра работаю» «Он не один, возможно, его отвлекут 5555» Тихие голоса и неожиданный резкий смех за столом таят в звуках музыки и огнях, мерцающих на восторженных лицах ребят. Кто-то выкрикивает мое имя, и тогда все оборачиваются в мою сторону, начиная призывно махать мне руками, приглашая к столу. Суматоха скрадывает мою нервозность и подхваченный всеобщим весельем, я отпускаю свое напряжение. Пи Нью смотрит на меня поверх бокала лишь мгновение, а затем, отчего-то изменившись в лице, или это был лишь свет упавшего на его лицо прожектора, отводит взгляд. Он и его бойфренд сидят, окруженные толпой, но рука парня касается бедра Пи, словно кроме них двоих вокруг никого нет. Пока я в замешательстве, встретившись словно один на один со своим врагом, зависаю над столом, уставившись на новое в нашей компании лицо, проворный официант приглашает меня присесть и не загораживать проход другим посетителям. Меня радушно усаживают на свободное место, смеясь и похлопывая по спине, пододвигают ко мне напитки и солютуют мне своими. Я успеваю заметить мимолетную улыбку, улавливаю искру знакомой дружелюбной радости в глазах напротив. Отчего сердце наполняется привычным спокойствием, а руки, непроизвольно сжатые в кулаки, расслабляются. Тем не менее я не могу сразу приноровиться к неожиданному дружелюбию моих друзей по отношению к новому для меня лицу. Выразив ему формальное уважение, я тут же переключаюсь на разговор с сидящими рядом ребятами, неделикатно игнорируя его попытки втянуть меня в общую беседу. Я не планировал ни с кем вести борьбу, но дух сопротивления в этот вечер ощущаю сильнее обычного. Он же, словно захмелев от собственной привлекательности и всеобщего внимания, проявляет беспредельное великодушие, ничуть не обижаясь, словно бы не обнаруживая в моем поведении никакой странности. Он развлекает присутствующих живыми рассказами, и те немногие слова, которые долетают до меня сквозь пелену мыслей, убеждают в том, что тема разговора довольно интересна. Но я никак не могу сосредоточиться. В тайне я любуюсь тем, как Пи, подпирая подбородок ладонью и тихо улыбаясь, смотрит невидящими глазами куда-то за наши спины, прислушиваясь к речам своего парня. Изредка он вступает в диалог, всем телом разворачиваясь к нему, и тогда все пространство вокруг заполняют его смеющийся профиль, мельтешение рук над столом и радостный гогот вовлеченных в разговор парней. То и дело подталкивая друг друга в бок и еле сдерживая смех, они со всех сторон нависают над столом, заглядывая в телефон на экране которого что-то обескураживающе личное и до неприличия смешное всецело завладевает их вниманием. А я думаю лишь о том, что хочу, как в старые времена, сгрести Пи в охапку, потрепать волосы, пройтись по бокам, пересчитывая ребра, да так, чтобы вскидывая от неожиданности коленки, он шатал неустойчивый стол, расплескивая напитки и вызывая бурю негодования у сидящих вокруг. Но нас разделяет этот самый стол. Я не могу ни улыбнуться Пи, ни поймать хоть мимолетный взгляд, потому что он не смотрит на меня, избегает даже поворачивать голову в мою сторону. Несмотря на свою интеллектуальную зрелость Пи не лишен детской непосредственности, поэтому все еще не отвергает телячьи нежности. Как ребенок с легкостью кладет голову на плечо сидящего рядом близкого человека, прямо сейчас Пи откинулся назад и прильнул виском к плечу своего бойфренда. Я впервые наполнил конкретным содержанием слово «ревность», мимолетом сказанное мне Сэмми. Это когда в тебе больше не нуждаются, когда в тебе больше нет жизненной необходимости. При этом каких-то существенных перемен я не замечаю. Пи всегда был таким с нами - друзьями, в неформальной обстановке, и теперь сложно было понять, оказывало ли присутствие нового человека хоть какое-то влияние на его душевное и эмоциональное состояние. Ведь точно так же он мог быть близок с любым, кому посчастливится находиться рядом. Я сделал попытку вовлечь его в разговор, по привычке пытаясь сократить неожиданно возникшее между нами расстояние, но он не поддался. Перекричать музыку через стол оказалось сложной задачей, поэтому я отпустил эту идею. Но я знал другой способ обратить на себя внимание, отчего внутренне ухмыльнулься. Я вытягиваю с центра стола стопку с крепким алкоголем, полагающимся лишь незадействованным в завтрашних съемках, и медленно тяну к себе. Пи, подмечающий все вокруг, ловит это движение, и когда я опрокидываю в себя содержимое, сурово смотрит на меня. - Привет, - шепчу я одними губами, наконец поймав его взгляд. Пи переводит взгляд с моего лица, на пустой стакан в моей руке и обратно. Я разбудил в нем босса и просто ответственного парня. Мысль эта вызывает у меня смех, который я не могу сдержать глядя на его серьезное лицо. Он сухо чеканит слова, половину из которых заглушает громкая музыка, а другую - шум крови, бьющий набат в моих ушах. - Еще что-то подобное выкинешь - я посажу тебя рядом, - Пи строго указывает на место рядом с собой, - и буду весь вечер держать за руку, чтобы ты больше не натворил глупостей. Он смотрит сурово, но я вижу, как в глубине его глаз тлеет яркий, живой огонь. Сухой деловой тон и осторожность, с которой он несет себя при коллегах - это спектакль, который заканчивается, как только он оказывается в другой обстановке. Но что заставляет его сдерживаться сейчас, я не знаю. Оттого, возможно, строгий голос, которым он меня отчитывает, звучит так странно, и особенно опьяняюще - сегодня. Или это алкоголь неожиданно быстро ударяет мне в голову, а затем волнением проходит по позвоночнику вниз от шеи к самой пояснице. - А чего тянуть? - кидаю я через стол. Он пропускает мимо ушей мою колкость, но окружающие, прекратив разговор, оборачиваются на нас, ожидая его реакции. В горле в миг пересыхает от собственных слов, или выпивки, и оно горит. Я встаю, толкая неловкими движениями стол, расплескивая напитки, отчего народ хватает свои стаканы, шикает на меня, недовольно ворчит и шлепает меня по бокам. Я не настолько дерзок, чтобы занять место между Пи и его парнем, поэтому протискиваюсь в самый угол и занимаю место по ширине явно не предназначенное для еще одного посетителя. Ощущение присутствия рядом Пи заполняет все пространство вокруг. Я чувствую, как от него веет теплом и, к вечеру уже едва уловимым ароматом недорогово парфюма. Удивительно, но это не вызвает у меня никакого отвращения. Напротив, что когда-то было для меня обычным и не примечательным, теперь кажется важным и вызывает интерес. Когда официант приносит новую порцию выпивки, не успеваю я протянуть руку, как Нью перехватывает стакан. Эта игра щекочет мне нервы. - Даже не думай, что, пропустив несколько дней съемок, тебе еще будут даны какие-то поблажки. - Пи, чем я обязан такому пристальному к себе вниманию? - смеюсь я. Во мне бушует хмельной жар, вызванный одним лишь стаканом алкоголя, несостоявшимся сексом, музыкой и присутствием рядом человека, которого с некоторых пор рядом быть не должно. Мы сидим так близко, что наши бедра касаются друг друга. Подаваясь вперед, он принимает закуски у заботливых друзей, а затем рука его безвольно ложится между нами. Я чувствую ее тепло, и весь концентрируюсь там, где его легкое запястье невесомо касается моего тела. Градус всеобщего веселья повышается, вечеринка набирает обороты, но я разбираю только отдельные слова, смысл которых с трудрм доходит до меня, проследить же нить разговора я больше не в состоянии. Я весь сосредоточен на этом легком и теплом прикосновении, таком обыденном для нас двоих, но таком новом для меня в эту секунду, что шум перегоняемой сердцем крови заглушает и голоса приятелей, и музыку, и мои собственные мысли. И тогда я, совершенно потерявшись, накрываю его руку своей. Я так делал и прежде. Мне кажется, что делал, ведь чего только ни делают друзья, пока не придают этому никакого значения. А рука Пи остается покорно лежать в моей. Когда, увлеченный беседой, бойфренд кладет ладонь на шею Пи сзади и проводит большим пальцем вверх, зарываясь в волосы, рука в моей руке напрягается. Подобное выражение собственничества по отношению к Пи от постороннего человека вызывает возмущение и внутренний протест, которые я вынужден подавить. Потому что Пи замирает лишь на секунду, а потом, смело игнорируя неуютные взгляды окружающих, с улыбкой поддается рукам, которые за плечи утягивают его в объятия. Я всегда испытывал нежность к Пи, который нужнается в помощи, заботе и внимании, в присутствии рядом друга, который будет держать за руку, не давая сорваться в пропасть. Но теперь, видя как чужие руки обнимают его за плечи, меня неприятно сковывает мысль, что рано или поздно он преодалеет свою опасную пропасть без моей помощи. За столь эгоистичную мысль я был готов откусить свой язык. Человеком с такими жалкими мыслями я казался себе отвратительным. Потому что в глубине души знал, что ему нужен кто-то более близкий, чем просто друг. И я с грустью думал о том, что теряю важного человека только лишь из-за невозможности физической близости с ним. Мне казалось это немыслимым не только потому, что он парень, но также потому, что он человек, которого я знаю слишком хорошо, которым дорожу и который мне доверяет то, что не доверяет другим - тем, кого подпускает гораздо ближе. Меня пугала изредка посещающая фантазия - а что, если бы мне удалось вылезти из болота этой невозможности? Пугала не сама мысль, а то, что пустив однажды ее себе в голову, я уже не смогу так запросто избавиться от нее. Она пустит в моей голове свои корни, завладеет сознанием и тогда уже я буду тем уязвимым человеком, которому осознание нереальности собственных фантазий принесет разочарование и боль, которые я не готов испытывать в приятельских отнощениях. Прийдя в себя от неожиданно оглушительного смеха за столом, я почувствовал всю глупость и бессмысленность происходящего в моей голове. - Оу, Яхт! У тебя помада на рукаве? Действительно, получив сообщение о вечеринке, я тут же рванул в путь, не позаботившись о своем внешнем виде и не сменив одежду. Мои любовные похождения интригуют всех вокруг и вектор веселья смещается в мою сторону. Пи сидит молча, лишь изредка оборачиваясь в мою сторону. Иногда он вставляет пару фраз, но по большей части держится особняком. У него нет каких-то скрытых мотивов, просто он любуется тем, как легко его парень смог завоевать доверие его друзей, и теперь его участие как посредника больше не нужно. Также как и мы все его больше словно бы не интересуем. Весь образ его теперь, когда парень полностью поглощен беседой, выглядит привычно одиноким, а взгляд опустевшим. Словно музыка и движение вокруг него замирает и он обращается в себя, уже привычно теряя связь с реальностью. Его душа, как мне кажется, держится в стороне от тела, словно ребенок, тихо играющий сам по себе вдали от шумной детворы. Через некоторое время Пи высвобождается из чужих объятий и уходит по направлению к туалету. Сменяется несколько пластинок, приходит с новыми закусками официант. Парень, погруженный в свой телефон, не обращает никакого внимания на длительное отсутствие Пи. Я хотел подсказать, что ему стоило бы найти Пи, как всегда делал я, когда он надолго пропадал из всеобщего поля зрения, но на пол пути я пресек свой благородный порыв. *** В туалетной комнате мерцает приглушенный свет. Пи стоит перед зеркалом, уперевшись вытянутым руками в раковину, и склонив вниз голову. Кран уже выключен, но с кончика носа и мокрых прядей упавшей на глаза челки все еще капает вода. - Уедем? - спрашивает он, ощутив постороннее присутствие за своей спиной. Этот короткий вопрос заставляет мое горло сжаться, потому что я знаю, что он адресован не мне. Желание подшутить над Пи, который, стоя спиной ко входу, спутал меня со своим парнем, - всего лишь защитная реакция, призванная скрыть неожиданные растерянность и обиду. - Ко мне или к тебе? - со смешком выдаю я, ожидая от него ответной, схожей с моей, реакции растерянности и удивления. Но он поворачивается медленно и, подняв на меня глаза, смотрит слишком спокойно. - К тебе. Свет едва освещает темное помещение, но это не мешает мне отчетливо видеть его лицо и мое собственное отражение, замершее в зеркале за его спиной. Хоть мы находимся по разным углам, разделенные пространством туалетной комнаты, мне кажется, что я впервые вижу так близко глаза другого человека. Посторонний, совершенно чужой, он безо всякого стеснения сейчас, как никогда прежде, вторгается в мой мир, переворачивая его с ног на голову. И впервые на моих глазах мир другого человека сливается с моим собственным. Но все, что я могу выдавить из себя в ответ - это жалкое, совершенно не передающее всей гаммы чувств, овладевающих мной, сухое «окей». Как бы часто за последние годы мы ни тусовались вместе, сколько бы раз ни уезжали вдвоем с общего мероприятия, то, что происходит сейчас, происходит впервые. Хотя бы потому, что в соседнем зале находится человек, который должен сейчас быть на моем месте. Я стою в коридоре и не смею сделать ни шагу. Должны ли мы попрощаться с ребятами, или на этот раз нам стоит уйти по-ангийски? Я не знаю, как поступить правильно, но Пи спокойно проходит в зал. Тогда и я следую за ним. Он склоняется над столом, говорит что-то на ухо своему парню, затем коротко прощается с ребятами, видимо, за нас обоих, потому что все оборачиваются в мою сторону и машут, и лишь потом мы уходим. - Что ты ему сказал? - Что мне еще нужно поработать. - И он отпустил? Пи не расслышал моего вопроса, или сделал вид, что не расслышал. Я успел подхватить его под руку чуть выше локтя, вывел на улицу и не отпускал, пока мы пытались поймать такси, что в вечерний час пик было непросто. Никто из нас не был пьян, но я держал его, потому что мне казалось, если я отпущу его, он исчезнет. Возможно, тело останется здесь, но сам Пи будет уже не со мной. Ведь тот факт, что он предпочел поехать ко мне, говорит лишь о том, что он не планирует сегодня оставаться ни с кем из нас в реальности. Уже ночью, когда такси бежало вдоль витрин с разноцветными огнями и лавочками с уличной едой, после того, как мы практически встретили ночь в машине, я почувствовал, как голова Пи склонилась к моему плечу. И тогда, впервые за сегодняшний день, я испытыпал чувство покоя и умиротворения. Я не прикасался к Пи Нью, но этого ощущения присутствия было достаточно, чтобы унять чувство тревоги и самого неприятного вида одиночества - одиночества в присутствии человека. *** - Ты бы хотел быть там? Неожиданный вопрос Пи заставил меня взрогнуть, и я отключил телефон, который скрашивал мое одиночество в пробке, пока он дремал. - Там? Пи указал на телефон в моих руках. Видимо, проснувшись, он увидел, как я листаю фотографии, прилетающие в ленту с фанмита, в котором этим вечером участвовали главные актеры. - Какое это имеет значение? Я покрутил телефон в руках, и отложил в сторону. - Ты мог бы высказать мне свое недовольство прямо. - Почему ты думаешь, что я недоволен? Уверен, у тебя есть свои причины предлагать на определенные роли тех актеров, которых ты считаешь нужным. - И ты не спросишь, что это за причины? - Я уже спрашивал, почему я в паре с девушкой. Думаю, ответ и на этот вопрос кроется там же. Ты не хочешь, чтобы я был там. Эгоистично, но в какой-то мере мне это даже льстит. - Достаточно того, что вам приходится играть на площадке. Неужели тебе хотелось бы играть и за ее пределами? Я рассмеялся. - Прикрываешься благородными намерениями? Чего же ты об остальных так не заботишься? Улыбнувшись, он отворачивается к окну, явив мне свой затылок и кончик беззащитно оставшегося на мое созерцание уха. - Из эгоистичных соображений, ты прав. Мне с тобой комфортно. - Я знаю. Но звучит это правда так себе. - Комфорт - это не удобное кресло или гигиенический душ в уборной. Это когда на душе спокойно. Не уверен, что готов с этим распрощаться. - Если бы я был там, ты был бы со своим парнем. Он неуверенно пожимает плечами. - Ты не чувствуешь себя комфортно рядом с ним? - Я не могу быть полностью искренним рядом с ним. Иначе он меня возненавидит. Не каждый готов терпеть рядом с собой такого как я. Тем не менее я еще не встречал человека настолько одаренного внутренней культурой. От этих слов у меня сводит челюсть. - Что же этот одаренный внутренней культурой человек не везет тебя домой в этот поздний час? И так легко отпускает с другим парнем? Я упорствую не столько из желания осудить, сколько из любопытства и искреннего непонимания природы их отношений. А также, самую малость, - наших. - Почему он не должен был меня отпустить? Он знает, что мы друзья. Потому что друзей не предпочитают любимым - пульсирует в моей голове мысль, которую я не решаюсь озвучить. - Из нас двоих именно я - тот, кто не до конца честен. Я надеялся, что ты можешь оказаться прав, и из этого действительно что-то выйдет. Но теперь я сомневаюсь, что игра стоит свечь. - Ты говоришь так обреченно, словно за прошествием лет утратил веру в любовь. - Не важно, сколько прошло лет. С полученным опытом тяга к приключениям и любопытство угасают. Надоедает пробовать что-то новое. Время становится более ценным. - Как же физиологические потребности? - Самоудовлетворение безопаснее секса. Не только с физиологической точки зрения. С психологической тоже. Я постоянно думаю, что заставило Пи дойти до этого состояния, и не нахожу ни одного удовлетвлрительного объяснения. Я лишь чувствал всегда, что внутри у него глубокая трещина, и поэтому не вмешивался в его личную жизнь, но откуда она взялась - понять никак не могу. - Не хочу с тобой соглашаться. Просто не было того, кто доказал бы тебе обратное. - Я ведь с тобой и не спорю. Уже глубокой ночью мы добрались до дома. Пи прошел в спальню, не дожидаясь моего приглашения. Я вошел следом и остановился в дверях. - Почему тогда ты выбрал именно его? Пи нашарил в шкафу футболку, любезно предоставленную мной для подобных неожиданных ночных визитов. - Думаешь, у меня большой выбор? Думаешь, выстраиваются очереди из желающих составить мне пару? Из сумки на прикроватную тумбочку полетели ежедневник и тетрадь с записями. Подготовка к ночному бдению шла полным ходом. - А знаешь, почему нет? - Знаю. Я не герой лакорна. - Да, ты не герой. Режиссер. Ты знаешь, как это стремно - целовать тебя? Ты знаешь все возможные варианты развития событий, лучшее движение, ракурс. Не соответствовать твоему видению ситуации, твоему представлению об идеальном взаимодействии так пугает. Пи смеется. - Стремно меня целовать? Ты вроде не особо стремался. О, так это действительно было?! Пи заметил? А то я думал, что у меня галлюцинации, так умело все это время он игнорировал мои идиотские попытки вывести его из себя. Я сдерживаю свое возмущение, потому что Пи, вдруг, продолжает совершенно серьезным тоном. - Может я и знаю возможные варианты развития событий как режиссер, но я не знаю их как человек. Очень теоретически подкован. Очень. Теоретически. *** Пи уже лежал в постеле, когда я вышел из ванной. Чтобы не нарушать его покой, я расположился на диване в гостиной. Через некоторое время, телефон, поставленный на беззвучный режим, коротко осветил комнату. «Ты когда нибудь падал на самое дно?» Я все время чувствовал необходимость доказать, что, несмотря на здоровую психику, сознание Пи захвачено фантазиями гораздо глубже, чем того требует профессия, чем он сам это осознает. Но сейчас для этого было неподходящее время. Возможно потому, что я и сам больше не чувствовал себя уверенно. «У каждого свой уровень дна, нам этим никогда не сравниться. Но я думаю, тебе было бы проще, если бы твое воображение ограничивалось сценарием и не затрагивало другие сферы твоей жизни» «Какая тебе разница, что затрагивает мое воображение?» Я знаю, что он делает это ради чего-то неуловимого, что должно воспламенять наши чувства. И если я могу его поддержать, я продолжу это делать. Только вот поддерживать как прежде уже не выходит. Меня одолевают эмоции, которых раньше я никогда не испытывал, которые теперь мне сложно контролировать. «Имеешь ввиду, это не мое дело?» «Если мое воображение не затрагивает твоих интересов, тебя это не должно тревожить» «Может я хочу, чтобы затрагивало?» Мгновенно появившийся под сообщением значок «прочитано» заставляет меня застыть в испуге. Натянувшееся струной сердце стучит быстрее обычного от необъяснимой злости на Пи и нерациональной жалости к себе. Но когда и через минуту, и через пять, мне не приходит ответа, ритм восстанавливается и я расслабляю напрягшиеся было плечи. Шорох за спиной заставляет меня всем телом развернуться к проходу. Неправдоподобно худой, похожий на видение, явившееся неведомо откуда, Пи стоит, глядя на меня тихим, бледным взором. На удивительно отстраненном лице Пи, освещенном расеянным светом светильника, слегка колышатся тени. Он стоит словно не дыша, не произнося ни слова, и неотрывно глядит на меня. Расстояние в несколько метров между нами превращает Пи в эфемерный призрак, словно видение в пустыне. Я упустил из вида тот момент, когда неловкие разговоры стали для нас чем-то привычным. Он молчит. Молчу и я. И на меня, хоть я все еще был охмелевшим от вечерних музыки и света, теперь обрушилась удивительная тоска. Как же это страшно - баллансировать на грани, опасаясь перейти точку невозврата. Неужели ты не чувствуешь, что все идет прахом, рушится на твоих глазах, утекает словно песок сквозь пальцы, который я не могу удержать в своих руках? Помоги мне вернуть все на свои места, сделать как было. Словно услышав мой внутренний голос, он выручает меня из сложившейся ситуации простым вопросом: - Почему ты не идешь спать? Весь последний день я так тщательно подбирал все сказанные в твой адрес слова, даже если они говорились в шутку. Неужели ты действительно ничего не чувствуешь? - Я лягу здесь. Не хочу тебе мешать. Но он не двигается с места. Тогда я провожаю его в спальню и, отказывщись от мысли раздеть, укладываю в постель. Действительно уставший, он сразу прикрывает глаза. Я нахожусь у черты, которую могу преступить слишком легко. Но я так привык действовать по сценарию, что выйти за рамки предложенного режиссером просто не могу. И я не собираюсь что-то менять. Потому что знаю, о чем он думает в эту секунду. Как и в любую другую, когда занят мыслями о работе. В этих его внутренних диалогах нет места реальным людям, там нет места мне. Если говорить на чистоту, меня там нет никогда, в каком бы проекте я ни участвовал. Возможно, это тот самый дар, за который я должен быть ему благодарен. Потому что он дает мне что-то большее, чем просто роль в сериале, или другую - роль того, кто не замечает, о чем ты думаешь, пока трахает тебя. - Пожалуйста, Пи, не опускай свою планку только потому, что кто-то не может до нее дотянуться... Моя рука лежит на его тонком запястье, но более того я не прикасаюсь к нему. Я накрываю его одеялом и хочу поправить прядь волос, но у самого лица останавливаюсь, опасаясь, что он почувствует это чрезмерно интимное прикосновение даже во сне. Скоро проект закончится, и ему придется вернуться в реальность, где не останется места ни Питу, ни Э, ни любому другому вымышленному персонажу. А я, возможно, наконец, избавлюсь от этого сентиментального увлечения. Комната погружена во тьму, но это не мешает мне смотреть во все глаза. Не удивительно, что я так дотошно разглядываю любую мелочь. Во всем я пытаюсь отыскать перемены, произошедшие с Пи, найти доказательства его новых близких, даже интимных отношений с кем-то посторонним. Я прослеживаю взглядом за линиями его тела под простыней. В голове проносится мысль, за которую сложно ухватиться: какое оно - обнаженное тело Пи? Я знаю это сам, я часто видел его перед сном или после душа, с минимумом одежды, которую временами даже сам с него снимал. Я знаю, какое оно, не только внешне, но и по ощущениям на своих пальцах, но сейчас я пытаюсь представить себе совсем иное. Какое оно - чувственное тело Пи в момент наслаждения, каким оно может быть, когда это тело не друга, но человека, которого ты любишь? Лицо начинает гореть, и я прикладываю ладони к щекам, чтобы остудить пылающее лицо. Я готов обратиться в бегство от переполняющего меня тревожного напряжения. Но стоит мне подумать о Пи в таком ключе, как мозг рисует рядом грубую фигуру постороннего человека, и это вызвает у меня отвращение. Во мне просыпается ревность, жаром обжигающая горло. К голове приливает кровь, и стучит в висках, но мое сознание, охваченное чувством ревности, не может решить, как на это реагировать, и лишь захлебывается в горячей крови, пока я, отвернувшись, не избавляюсь от навязчивого видения чужой близости. Я отодвигаюсь к самому краю и ложусь на локоть, подпирая голову ладонью. Внезапно вспотевшая, она мерзнет под кондиционером, и я прохожусь по влажным на затылке волосам снизу вверх, ероша их. Это незатейливое движение возвращает мне способность ясно мыслить. Но физическое состояние все еще оставляет желать лучшего. Я мелко дрожу словно от прилива адреналина. Пытаясь сбежать от этого непривычного, а потому неприятного чувства, я ухожу в гостиную, где, намереваясь проспать до утра, зарываюсь в одеяло прямо на диване. Через пару минут меня отпускает, и я засыпаю. Я уже спал, когда до моих ушей долетел похожий на галлюцинацию, приглушенный голос, то ли вздох, то ли стон - не разберешь. Я уже готов был снова заснуть, рассеяв этот вздох сновидением, которое стремился удержать. Но когда он раздался снова, сон отступил окончательно, снова явив мне, словно на киноэкране, образ Пи, разметавшегося на кровати, с влажными прядями волос на висках и разомкнутыми, чувственными губами. Я разволновался. Пытаясь усмирить свое сердце, я выждал несколько минут, но так и не победив свое любопытство, встал, и не зажигая света, босиком прошелся к распахнутой настеж спальне. Луна в окне ясно освещала кровать, и лежащего на ней Пи. Моему взору предстал тонкий, худой профиль. Веки его прикрыты, но он не спит. Ощущая постороннее присутствие, Пи поворачивает голову и открывает глаза. Он смотрит на меня ничего не выражающими глазами, как растение в темной воде, отчего по моему позвоночнику пробегает мороз. Боясь уловить в выражении его лица каой-то тайный смысл, я перевожу взгляд на окно. - Прикрыть шторы? Он не отвечает, лишь коротко мотает головой, отказываясь от моей заботы. Я невольно ощущаю разочарование. Почувствовав пульсирующую боль в районе висков, я опускаю голову, отступаю во тьму и возвращаюсь под одеяло. От этого тихого взгляда я могу бежать только в свой собственный мир, заключенный во мне самом. Но сон никак не идет. Боль разрастается, голова пылает и гудит как кипящий котел. После бесплодных усилий забыться с помощью мыслей о предстоящем рабочем дне, я открываю глаза и смотрю в молочно поблескивающее окно. Благодаря повторению вызубренного накануне текста, мне удается вытеснить из своего сознания яд, привнесенный туда образом лежащего в свете луны Пи. Но пульсирующая боль не покидает меня полностью, она спускается ниже, жаром подступая к груди, а в ушах все так же слышится разнесенных эхом по квартире вздох Пи. Не в силах больше терпеть, я раздраженно скидываю одеяло. Мне нужен лишь глоток прохладной воды, чтобы остудить жар и успокоить нервы, но через мгновение, на которе сознание мое отключается, я обнаруживаю себя в спальне, и, в несколько шагов преодолев расстояние до кровати, нависаю над замершим подо мной Пи. - До каких пор ты собираешься делать вид, словно между нами нихера не происходит?! Я не уверен наверняка, злость это или все же страх, но мое сердце готово выскочить из груди. Тогда как он, замерев, смотрит на меня ясным, тихим взглядом, не пытаясь ни оттолкнуть меня, ни отстраниться. - Прекрати на меня так смотреть, иначе... Я не знаю, что именно готов сделать, но чувствую, что готов на многое, лишь бы получить от Пи хоть какое-то руководство к действию. Но он все так же молча взирает на раздирающие меня стыд и злость, демонстрируя бесконечную терпимость, кажущуюся в таком положении даже вызывающей. - Яхт? - шепотом зовет Пи, пытаясь призвать меня к разуму и высвободить из цепких лап наваждения. Взгляд непроизольно падает на его губы. Глаза застилает жарким огнем стыда. А мои губы пересыхают от замучившего меня за эту неделю воспоминания, которое я даже мысленно не решаюсь назвать близостью между нами. Ведь кроме того раза, когда фантазии Пи перешли все мыслимые и немыслимые границы, заставив на миг потерять контроль, он всегда оставался равнодушным по отношению к окружающим его реальным людям, равнодушным ко мне. - Прошу тебя, не молчи, - сквозь зубы цежу я. Жар спускается ниже, раздражая нервные окончания. Желание вжать его в матрас борется со злостью за то, что даже сейчас он сохраняет завидное хладнокровие. Он не выглядит как человек, которому есть, что возразить, но все же размыкает губы, невольно заставляя меня в панике отвести взгляд. - Я не хочу ничего говорить, - шепчет он. - Ты понимаешь? Но именно сейчас я не понимаю ничего. Я думаю о том, как успокоить сердце, в панике рвущееся наружу. Не совершив никакой привычной дерзости по отношению к Пи, я только что все же совершил что-то гораздо более непоправимое. - Я не хочу ничего объяснять, Яхт. Не хочу говорить, как поступать, хотя бы тебе. - Но тебе когда-то придется научиться просить людей делать то, что хочешь именно ты! Неожиданно, расслабленное и податливое тело подо мной напрягается, концентрируя в себе невероятную силу, чем заставляет меня ослабить хватку. - Я только и делаю, что прошу людей делать то, что хочу я. Меня уже тошнит от этого, - в голосе его звучат стальные ноты. - Как на счет того, что хочешь ты? Я крепко держу его и какое-то время смотрю на него сверху, ошарашенный не столько его словами, сколько своими собственными ощущениями, охваченный паникой и задыхающийся от острого, невыносимого возбуждения. - Ты уверен, что хочешь это знать? - спрашиваю я, понимая также, что он уже давно все знает.