***
Реборн опускает голову, и глаза скрываются за тенью полей его любимой федоры, с оранжевой полоской. Тсуна кривит губы в циничной ухмылке, хмыкает и совсем по-детски качает ногами в воздухе, карамельными глазами смотря куда-то в пол. В руке её медленно таяло мороженое, совсем скоро достигнув худых пальцев. Реборн смотри жадно. Не упустить ни единого её вздоха. — Ненавижу кофе. — Говорит она, покосившись на чашку ароматного напитка, чей запах заполнил весь кабинет. — Пахнет отвратительно. После чего задумчиво переводит взгляд на своё мороженное, откусывая от него сразу целый кусок. Клубничный ароматизатор тает на языке, а холод разносится по всему телу, болезненно отдаваясь под коркой черепа. Она блаженно жмурится, думая, что лично он никогда не любил кофе. Именно он когда-то научил её ненавидеть этот напиток, от которого и по сей день начинается рвотный рефлекс. — Это лучше, чем бутылка виски. — Усмехается он, но взгляд не отводит. Тсунаёши пожимает плечами, зная, что сегодня вечером она всё равно выпьет целую бутылку из личных запасов дона Тимотео, и снова не обратит внимание на его недовольный тон. Укоризненный взгляд на неё не действует, и не действовал никогда. — Не правда. Виски горечью разливается по языку, вызывая в памяти счастливые дни, проведённые рядом с одним единственным человеком. Пить она не умеет, но всё равно пьёт, напиваясь до беспамятства и проваливаясь в собственные воспоминания, прямо в руки к нему. И она снова счастлива, как в былые времена. До тех пор, пока не просыпается, а в голове снова играет похоронный марш, стучат в барабаны черти. Мир снова трещит по швам. Виски отправляют её в прошлое. Там ещё нет настолько знаменитой, большой Вонголы. Там ещё нету столько обладателей пламени. Там ещё нету проклятых людей, обреченных на вечные страдания. Это было действительно счастливое время. Реборн смотрит, как Тсунаёши, — не девочка вовсе, — доедает мороженное, а потом поднимает на него насмешливый взгляд карамельных глаз, где престарелая боль исчезает за поворотом, махнув напоследок уродливым, покрытым мощными, острыми шипами хвостом. — У виски есть своё очарование. Да. Яростное, обжигающее очарование. Он мог быть мягким только с ней. Его ярость служила, мечом и щитом против всего мира, и защитить стремилось только её одну, такую мягкую, добрую и наивную. От прежней доброты не осталось ни следа. Из груди словно вырвали огромный кусок. Жадный взгляд проклятого Солнца заставляет испытать извращенную радость. Зияющая в груди пустота запульсировала, едва ли не заставляя запрокинуть голову и рассмеяться. — У кофе тоже. — Не соглашается он. В горле ощущается жгучее чувство, и ей захотелось выпить. Прямо сейчас, не дожидаясь позднего вечера, когда можно спокойно выпить у себя в комнате, где никто не помешает. Было больно. Глупо надеется, что всё снова будет, как прежде. Глупо надеется, что ей не придётся ждать ещё нескончаемо долгое время, чтобы снова оказаться в его объятиях. Глупо было думать, что всё прошло. Это не он. — Нет.***
— Тсуна. — Мальчишка хмурит угольно-чёрные брови. — Занзас? — Она опускается на одно колено и с нежностью вглядывается в алые глаза. Ведь когда-нибудь он вырастет. Она всегда старается остаться с ним наедине. Ей не пришлось объяснять дважды, чтобы никто не мешал им, когда они находились вдвоём. Это время всецело принадлежало ей, и никто, никто из этих жалких существ не смел нарушать их спокойствие, их маленький уют. Их счастье не может длиться долго. Впрочем, как и всегда. Занзас уже известен теневому миру, как четвёртый, самый младший сын Девятого Босса, королевской мафиозной семьи, Вонголы. Уже через несколько месяцев мальчик с бунтарской натурой должен был отправиться в мафиозную школу, где на долго, слишком, будет отдалён от всего мира. Тсунаёши шипит, Тсунаёши волком смотрит на Тимотео, но Тсунаёши ничего не может сделать. — Где ты была? — Он недовольно хмурится. Тсуна флегматично пожимает плечами, зная, что он был достаточно взрослым для своих лет, поэтому прекрасно разбирался в людях. Он отлично понимал, что происходит вокруг, и уж очень хотел в кресло босса. — Задание. — По коридору они идут рука об руку. — Всего лишь задание. — Мальчик очень привязан к тебе. — Говорит дон. — Конечно, привязан. — Усмехается Тсуна. — Мой сын… — Твой сын? Они удобно устраиваются на большой кровати Занзаса, Тсуна прижимает мальчишескую голову к своей груди и почти не дышит. В комнату проникают солнечные лучи, создавая идиллическую картину в комнате. На языке крутится только одно слово, а пустота в груди болезненно жжётся. Умри. Пожалуйста, умри и больше не возвращайся. Занзас доверчиво закрывает алые глаза, ощущая внутри странные, противоречивые чувства. Было так болезненно сладко находиться рядом с этой женщиной. Он точно знал, что чувство привязанности, чувство любви — слабость, от которой нужно избавляться всеми доступными способами. Но в то же мгновение он точно знал, что отпустить её не сможет. Во всём этом было много странного. — Не забивай свою голову такими мыслями. — Отвечает она, когда мальчик спрашивает напрямую. — Сейчас это не имеет никакого смысла. А потом Тсуна задумывается: что вообще имеет в этой жизни смысл? Одно большое ни-че-го. Раньше смыслом наполнялся даже самый глупый, самый пустой день, раньше всё было совершенно другим, а сейчас всё было таким обычным, что даже жизнь, — хотя нет, жизнь в первую очередь, — теряет всякий смысл. Сколько ещё они смогут выдержать? — Может пойдёшь на его день рождения? — Неловко поправляет очки Орегано. — Вы так близки. «Ближе, чем ты думаешь». — Хочется ответить ей. — Нет. Это бессмысленно. Но подарок всё-таки дарит.***
— Смотри, Реборн, — она поднимает голову, вперив взгляд в чернильную тьму ночи. — Звёзды падают. — «Нет, Тсуна». — Хочется сказать ему. — «Не падают». Но Реборн только загадочно усмехается, опуская голову вниз. Тень от полей шляпы падает на глаза. Как давно он не видел звёзды? Наверное, он перестал их замечать с тех самых пор, как встретил Луче, единственное небо, которое смогло его приручить. Потому что от звёзд не было никакого толку. Тсунёши перекатывается с мыска на носок, по-детски заложив руки за спиной. В карамельных глазах отражается бледное мерцание звёзд. В воздухе чувствуется ночная прохлада, и взгляд его невольно съезжает на бледные, острые, женские плечи, не закрытые тканью одежды. Но Тсуна, кажется, не чувствовала никакого дискомфорта, и ей нравилась наступившая в Италии свежесть. — Я люблю тебя. — Говорит он, и тянется к женскому лицу. И, видится ему, что она была вот-вот готова ответить на поцелуй, поддаться страсти, и провести эту прохладную ночь горячо, но она отстраняется, без какого-либо сочувствия, с горечью, заглядывая ему в глаза. — У нас всё равно ничего бы не получилось. — И разворачивается к нему спиной. — Мы прожили с ним целые столетия, и наша любовь не угасла ни на минуту. — Делится она. — Эта связь причинит нам обоим боль и не приведёт к хорошему концу. Моё сердце бьётся ради него. И просто уходит в мягкую тьму, опустившуюся на ночную Италию, а Реборн даже не смотрит ей в след. Потому что знает: в её пустой груди горит пламя любви. И не погаснет никогда. У них действительно нет будущего. Он усмехается, закуривает сигарету и не смотрит на небо.***
В последствии Реборн внимательно рассматривает картину, на которой был изображен второй босс Вонголы, Риккардо, что был обвинён в захвате власти практически незаконным путём. И понимает. Наконец понимает, о чём говорила Тсуна. Взгляд его смазывается, и в голове встаёт образ улыбающейся Луче, но в то же мгновение он исчезает, рассыпавшись на миллионы сияющих искр. И он увидел бледное, худое лицо Тсуны, с глубокими синяками под большими глазами. Реборн поворачивается боком, крутит головой влево, и в окне видит далёкие от мирских проблем звёзды, что насмехаются над бренными людьми на земле. И смотрит, впервые за долгое время действительно видя звёзды. Звёзды падают.