Перекрестки миров

Ток полетел по нервам — Пернатый Змей. Как на тебя мне, пленный, смотреть теперь? В этой своей системе ты сам не свой, Так вспомни свой дом и душу свою омой! Марко Поло

В книгах обычно пишут, что умирающий герой видел свет в конце туннеля или что-то в этом роде. Натаниэль не знал, откуда было взяться туннелю и почему в конце него должен обязательно гореть свет, но все равно ожидал чего-то подобного. Ни того, ни другого, конечно, не было. Вместо этого Натаниэль просто проснулся. Он очень долго лежал, смотрел в потолок и думал, что ему приснилась собственная смерть. Приснилось все с самого начала: Лавлейс, пожар, его новая наставница и работа, расследования и интриги, приснился этот отвратительный джинн Бартимеус, и он сейчас услышит, как миссис Андервуд поднимается по ступеням, чтобы разбудить его. Натаниэль проснулся в своей комнате на чердаке, и он очень бы хотел, чтобы вся его жизнь оказалась игрой воспаленного воображения. Но сколько бы он не ждал знакомого скрипа старого дерева, в доме оставалось тихо. Поняв, что обманывать себя глупо, он осторожно начал двигаться, ощупывая свое лицо, шею, руки. На месте его страшной раны не осталось ничего, даже шрама. Только голова чуть болела, как бывает иногда, когда поспишь слишком много.  — Ну что? Очухался наконец? Ради справедливости стоит отметить, что голос был достаточно дружелюбным, но когда ты по ощущениям около часа назад сражался с одним демоном с помощью Посоха, с другим — с помощью мыслей, потом умер, проснулся в давно сгоревшем доме и слышишь что-то такое — это действительно страшно. Натаниэль вскочил с кровати, оглядываясь по сторонам, чтобы вовремя заметить надвигающуюся опасность.  — Сколько лет здесь живу — каждый раз одно и то же. Вы все, которые в войнах погибаете, вечно какие-то шебутные. Нет, я понимаю, кровь, крики, женщины без макияжа — это все дурно влияет на человеческую психику, но чего сейчас-то рыпаться? Уже все, ку-ку, поезд уехал. Воздух рядом со шкафом сплотился и превратился в карлика с чешуйчатыми ластами вместо ступней. Он смотрел на Натаниэля снизу-вверх, шлепал одной из ласт по полу и скептически цыкал языком.  — Це-це-це! Все-таки мельчают-то волшебнички, мельчают. Ну что ты глаза пучишь? Джинна никогда не видел? А хотя может и не видел, кто вас знает. Эй, парень! Не прикидывайся контуженным, здесь этот номер не пройдет! Натаниэль почувствовал, что у него внезапно закружилась голова, и снова сел на кровать.  — Ты кто такой вообще? Карлик развел когтистыми руками. Сейчас Натаниэль заметил, что в одной из них он держал какую-то папку с бумагами, наподобие тех, что Пайпер вечно таскала туда-сюда.  — Нет, как есть контуженный. Я ж говорю: джинн я. Калибан, нескромный слуга Уильяма Шекспира, чтоб ему чихалось до новой эпохи. А ты… — тут карлик открыл папку и что-то поискал глазами. — Ты Джон Мендрейк, правильно? — Натаниэль кивнул. — Ага, хорошо. Ну, ты уже понял, наверное, хотя может и не понял, по виду ты не шибко сообразительный… Короче, ты мертв, — джинн, по всей видимости, хотел выждать торжественную паузу, но не смог, потому что у него внезапно зачесалось в левом ухе. — М-да, когда произносишь эту фразу десять раз в день, даже как-то и надоедает. Ладно, расслабься. Тебе повезло, ты из «свободных». Герой и все такое. Радуйся, высаживай цветочки, пиши сонеты, пой в душе — чем там вы еще люди занимаетесь? Натаниэлю казалось, что произошла ошибка, и ему вместо головы приладили осиный улей. Потому что там жужжало точно так же. Он мало что понял из объяснений карлика и происходящее снова начало казаться ему дурным сном. Тем временем Калибан продолжал:  — Ну давай, у нас есть еще где-то минут пятнадцать, и я обязан ответить на все вопросы, которые у тебя возникнут. Хотя нет, продолжай молчать, у меня уже язык болит с вами всеми с утра до ночи трепаться. Только рот закрой, а то бес влетит. Вопросы? А какие у него, Натаниэля, могут быть вопросы? Теперь его голова внезапно опустела и напоминала пустой аквариум, в котором билась одинокая муха. Он еще до конца не осознал, реально ли все вокруг или он просто сошел с ума и лежит в это время связанный в палате с мягкими стенами. Это все гадкий джинн его довел! Если он вообще существует, конечно…  — Ты случайно не знаком с Бартимеусом Урукским? — мрачно спросил Натаниэль. Карлик нисколько не удивился этому вопросу и, кажется, даже честно задумался над ним.  — Не-а, — наконец изрек он. — Но по тому, каким тоном ты произнес его имя, сразу видно, что это благородный и почтенный джинн, почти совсем как я. А вообще тебе к Пенренутету с такими вопросами надо, у него как раз… Ладно, это неважно. Вижу, что с тебя сейчас толку как с моего хозяина молока. Понял каламбур, да? Хе-хе. — Калибан самодовольно улыбнулся, ничуть не смущаясь тем, что его шутка на собеседника не произвела никакого впечатления. Натаниэль искренне посочувствовал его хозяину, как там его…  — Ты сказал, что твой хозяин Шекспир? — внезапно осознал волшебник.  — Мне обязательно все по два раза повторять? Нет, я знаю, что у вас этот поэт Незнайка с балалайкой вроде как великим считается, но если ты хочешь узнать мое мнение… Натаниэль по привычке абстрагировался от потока совершенно ненужной для него информации, которая исходила от джинна. Пока Калибан гневно вещал что-то про графоманов, плагиат и коварно украденные рифмы, он думал о том, что самая благоприятная версия со сном разлетелась вдребезги. Остались еще две: одна неприятная, но наиболее вероятная; как относиться ко второй он пока еще не знал. Либо он психически болен. Либо это… что? Царство мертвых?  — У-у-у… — Карлик тем временем качал головой. — Да на тебе лица нет. Слушай, вижу, что от тебя сейчас толку никакого. Вот, у меня для таких случаев есть стандартное пояснительное письмо. Прочтешь его, как придешь в себя, лучше — несколько раз, а то на вид ты не шибко… а, я говорил уже. Живой разговор, он, конечно, всегда лучше всех этих писулек, но у меня времени на тебя больше нет — заговорил ты меня сильно. Все, покеда! Карлик подпрыгнул в воздух, на удивление ловко шлепнул своими ластами в воздухе и исчез, оставив после себя гнилой запах тины и свернутый свиток на полу. Натаниэль вдохнул и выдохнул несколько раз, приходя в себя, потом встал с кровати и подобрал свиток. Бумага была желтой, словно кто-то специально старил ее и даже подпалил края, чтобы они стали живописно неровными именно там, где понадобилось. Ни сургуча, ни печати, ни других подобных штук, о которых пишут в книгах или показывают в театрах, не было — лишь черная плотная нить, связанная посередине аккуратным бантиком. Натаниэль посудил, что тянуть нет смысла и, приготовившись к новым сюрпризам, раскрыл свиток. Перечитывать действительно пришлось несколько раз. В конце концов, он все же отмел версию о собственном сумасшествии, и совсем не потому, что в письме говорилось, что он целиком и полностью здоров. Просто даже мозг сумасшедшего не мог выдать подобного бреда! Да, это действительно был… Аид, Царство Дат, Великое Ничто, Небесные Чертоги — в письме предлагалось выбрать название себе по душе, которое не меняло сути. И он действительно был мертв. Проснулся он в том месте, которое изначальная магия этого «слоя», что бы это ни значило, посчитала тем, где он может почувствовать покой. Чаще всего это был отчий дом или просто место, в котором он был когда-то счастлив. Со временем он может преобразиться, если сам Натаниэль изменится. Многое из того, что он прочитал, показалось ему достаточно туманным и расплывчатым, словно тот, кто писал это письмо, сам не очень понимал характер всего этого. Зато достаточно подробно была расписана местная иерархия «свободных» и «осужденных» волшебников, «лучших» и «худших» рабов. Натаниэль искренне пожелал Бартимеусу попасть в «лучшие» и никогда больше не попадаться ему. Слоям был посвящен целый абзац. Из него выходило, что этот мир на самом деле состоит из связанных между собой более мелких миров, каждый из которых имеет собственное назначение. Сейчас он находился на четвертом слое, куда попадают все волшебники. Ниже были слои простолюдинов, Земля считалась нулевой, хотя фактически этому миру она не принадлежала. Про слои выше было сказано абстрактно: доступ туда был открыт только тем, кто был достоин. Натаниэль уже устал от того, что чего-то не понимает, а потому не стал вдумываться. К слову, текст был напечатан, а не написан от руки, что на старинном свитке смотрелось несуразно. Рукописной внизу была только изящная подпись Уильяма Шекспира. Он долго рассматривал ее, до сих пор пытаясь осознать происходящее, но, в конце концов, плюнул и решил оставить это на потом. Если бы кто-то спросил его, чем он занимался все эти дни, Натаниэль не смог бы ответить. Он ходил по дому, разглядывая вещи, книги, открывая шкафчики, сдувая пыль. Долго стоял перед дверью в кабинет своего наставника, той самой, с руной, конечно, давно нерабочей, не решаясь войти. Когда же он силой заставил себя сделать это, понял, что страхи его были напрасны. Обычная, ничем не примечательная комната, по которой сразу становилось ясно, птицей насколько невысокого полета был его наставник. Даже смешно, что он когда-то заходил сюда с дрожью в коленях! Но в следующий момент кабинет показался ему опустевшим, и Натаниэль захотел поскорее уйти отсюда, как на рабочем столе что-то блеснуло, привлекая его внимание. Он ближе подошел к столу, окинув его взглядом, и нашел, что искал. Это были очки. Те самые. Воспоминания о том дне, когда мистер Андервуд оставил его одного на потеху бесам, давно стерлись из его памяти, став полузабытым сном, но ужас и чувство беззащитности всплыли в его сознании очень отчетливо вместе с детской обидой.  — Идиот, — прошипел он со злобой. — Старый придурок. Подчиняясь порыву, Натаниэль сгреб их в охапку, с хрустом сжав в руках, пока осколки волшебных стекол не впились ему в ладони, и выкинул в рядом стоящую урну для бумаг. Через несколько секунд он пришел в себя и растерянно оглянулся вокруг, не понимая, что на него нашло. Сейчас о его вспышке гнева напоминали только урна с растерзанной оправой с осколками линз и саднящие ладони. Потом он спустился в столовую, где всегда уютно суетилась миссис Андервуд. На столе стояла ваза с сухими цветами. Бартимеус как-то сказал ему, что именно по ним он когда-то начал подозревать что-то неладное. Натаниэль никак не мог понять, как по такой мелочи можно делать какие-то выводы, но что возьмешь с джинна? В общем, все это время он ходил по дому как зачарованный, ловя воспоминания, приятные и не очень. Он быстро уставал от этого и, протяжно зевая, ложился спать на чердаке в своей кровати и спал без сновидений. После вставал и начинал вновь, где закончил. Иногда в его голову приходила мысль, что если бы его кто-то видел со стороны, то принял бы его за чокнутого. Увы, он не знал, что через прощание с прошлой жизнью проходят все люди, поэтому никто бы так не подумал. Особенно его накрыло, когда он вышел из дому и обнаружил, что его любимый сад остался нетронутым. Тогда Натаниэль кинулся в дом и вернулся уже с бумагами и простыми карандашами, наподобие тех, на которых он когда-то учился рисовать. Карандаш неожиданно легко и знакомо лег в руку, словно его пальцы лучше него помнили, как это делается. Он хотел зарисовать сад и начал намечать деревья и выдуманные качели, по застарелой привычке кропотливо выводя каждую линию, но вскоре обнаружил, что работа напоминает все, что угодно, кроме его задумки, и без сожалений выбросил его, взяв следующий листок. К вечеру в саду добавилось изрядное количество бумажного мусора, пальцы Натаниэля покрылись тонким слоем грифеля, и он держал в них непонятно каким чудом получившийся портрет Китти Джонс. Натаниэль был уверен, что если бы сама Китти увидела это творение, то попыталась бы расквасить ему нос, но в то же время, он был уверен в том, что это лучшее, что он когда-либо рисовал в своей жизни. Через несколько дней он понял, что обошел весь дом несколько раз, и дело сделано. Одновременно Натаниэль испытал и облегчение, и растерянность — он просто не знал, что ему делать дальше. Вызвать Бартимеуса? Даже не смешно. Впрочем, чем дальше он обдумывал эту мысль, тем больше она казалась ему не такой уж и дикой. Нет, он читал, что здесь совсем другая магия и что, скорее всего, ничего из этого не получится, но почему бы просто не попробовать? В конце концов, он ничего не теряет. Даже пентакль чертить не придется — по неведомой причине он так и остался под ковром на чердаке. Ха! А ведь можно притвориться и приказать ему принести Амулет Самарканда из дома Саймона Лавлейса! Вот у него лицо будет! Хоть раз он отыграется за все его подначки и подколки. Но — не получилось. Он трижды перепроверил все свечи и благовония, будто бы вдруг превратился в неопытного ученика, трижды произносил заклинание Вызова, трижды звал джинна по истинному имени, но пентакль оставался пуст. Если бы он вызывал кого-то другого, то подумал бы, что это распространенная уловка, но не в этом случае. По воле судьбы именно в этот момент раздался дверной звонок. За то время, что Натаниэль спускался по лестнице, он успел передумать самые разнообразные и фантастичные варианты того, кто это мог бы быть. Бартимеуса в этом списке, конечно же, не было. Но это оказался именно он. Точнее, это была первая его мысль.  — Добрый день, господин Мендрейк. Меня зовут Птолемей Александрийский. Мы с вами заочно знакомы. Натаниэль, опешив, смотрел на незваного гостя. Через секунду до него дошло, откуда он мог знать этого человека: что-то похожее мелькало в воспоминаниях Бартимеуса. На нем были вполне современные брюки и рубашка свободного покроя светлых оттенков, выгодно оттенявших оливковый цвет кожи.  — У меня ваше письмо. На посыльного беса я не слишком похожу, но тем не менее. Пустите? Натаниэль поймал его до боли знакомый ироничный взгляд. Таким обычно смотрел Бартимеус на него: будто взрослые на маленьких ничего не смыслящих детей. В любой другой ситуации ему было бы неприятно такое отношение, но сейчас, когда это была единственная связь с внешним миром, очень ей обрадовался.  — Конечно, проходите. Я вас узнал. Точнее не вас, а… — он запнулся, подумав, помнит ли Птолемей вообще всех своих слуг.  — Бартимеуса, да. Не смущайтесь. Мне самому понадобилась привычка, чтобы научиться разговаривать со своим отражением. Натаниэль провел Птолемея в гостиную, рукой приглашая его присесть.  — Может чаю или кофе? — выполняя долг хозяина, спросил он, садясь напротив.  — Спасибо, не стоит. Чай не пью с детства: мой наставник вечно пичкал меня им, так что я даже запаха его не выношу. К тому же, ты здесь уже что-то пробовал? — спросил его Птолемей, как-то очень естественно и просто переходя на «ты». Натаниэль кивнул, поморщившись. Это действительно оказалось большой проблемой. Раньше он просто жить не мог без кофе, но сейчас, найдя в одном из шкафчиков упаковку не самого лучшего, но вполне сносного кофе, просто не смог его пить и вылил в раковину. По вкусу он чем-то напоминал картон.  — Да, я понял, о чем ты. Почему так?  — Потому что ты мертв. Этот мир — лишь тень той, реальной жизни. Все равно, что смотреть на Ниагарский водопад вживую или на фотографии — картинка одна, ощущения разные. Так будет не только с едой, и лучше быть к этому готовым. Хуже всего приходится самоубийцам: они почему-то всегда уверены, что здесь трава зеленее. Не знаю, как трава, но насчет всего остального — облом. Духам в этом плане легче, чем нам. Их сущности настолько привыкли к путешествиям между мирами, что для них разницы нет. Я им даже иногда завидую. Птолемей говорил об этом легко, будто обсуждал со знакомым погоду на улице, и Натаниэль подумал, что для него все это давно стало чем-то, что само собой разумеется.  — И что, совсем ничего с этим поделать нельзя?  — Можно, — Птолемей откинулся на спинку своего кресла. — Контрабанда с Земли. Вообще-то она запрещена, считается, что это нарушает равновесие миров, но ты даже представить не можешь, как даже сильным мира сего хочется с хрустом откусить брызжущее соком настоящее яблоко. Увы, такое удается очень нечасто. Такая перспектива Натаниэля не слишком прельщала, и, видимо, что-то такое отразилось на его лице, потому что Птолемей понимающе улыбнулся.  — Есть второй вариант. Вернуться на Землю. Натаниэль вскинул голову.  — Так можно?  — Можно. Но немногие на это решаются.  — Почему?  — Давай расставим все точки над «i», — ответил Птолемей. — Ты не воскреснешь, это полная глупость. Время ради тебя никто не повернет вспять. Ты просто родишься вновь. Никто не знает кем и где. Возможно, ты умрешь еще во младенчестве, возможно, проживешь долгую жизнь. Может быть простолюдином ты просидишь мелким клерком до конца своих дней. Может быть ты станешь волшебником, как и был. А может — шаманом в каком-нибудь диком племени на безымянных островах. Никто не может сказать тебе этого. — Птолемей пристально посмотрел на Натаниэля. — Но самое главное: ты забудешь себя. Совсем. И даже после смерти не вспомнишь. Тебя не узнают твои бывшие знакомые, ты не узнаешь их. Ты умрешь окончательно, чтобы родиться вновь. Решимость, которая зажглась внутри груди Натаниэля, вдруг остыла. Он почувствовал, как у него пересохло во рту.  — Вот так и живем, — Птолемей развел руками. — Здесь жить трудно, а все сначала начинать страшно. Мы слишком привыкли быть собой, чтобы начинать быть кем-то другим. — Они помолчали. — Нам только остается строить догадки. Натаниэль вопросительно посмотрел на собеседника. Птолемей склонил голову набок.  — У тебя в детстве кумира не было? Которым бы ты восхищался искренне, по-детски?  — Нет, — неожиданно для самого себя соврал Натаниэль. — А что?  — Может и совпадение… Письмо! Я почти забыл! — Птолемей хлопнул себя по лбу. — Вот раздражаюсь на своих бесов, а сам не лучше. Птолемей передал ему свиток. От него исходил легкий запах благовоний и воска. Натаниэль почувствовал дежавю. Покрутив его в руках, на этот раз он нашел печать. На ней была изображена цифра семь, заключенная в семиконечную звезду.  — Седьмой слой, — пояснил Птолемей. — Звезда обозначает пентакль и магию. Ладно, не буду тебя путать, читай. Натаниэль не знал, что там на седьмом слое находится, но догадался, что чем выше номер, тем он важнее. Натаниэль бы предпочел прочесть его наедине с собой, но в данном случае рассудил, что это не слишком разумно. У него могут появиться вопросы, а человек, что сидел перед ним, единственная возможность получить на них ответ. Он углубился в чтение. С первых строк становилось понятно, что письмо официальное и, скорее всего, писалось не тем, кем было подписано. Слишком долгое ничего не значащее вступление, слишком общие фразы, из которых можно было бы сделать вывод, что он великий человек своего времени и о его подвигах будут помнить веками, так что «пишущий сие письмо решил, что он седьмого слоя и права решать судьбы нижних слоев достоин». А подписано оно было…  — Соломон? — Натаниэль уже устал удивляться.  — Да. И сразу — да, тот самый из легенд. На волшебных слоях, с четвертого по седьмой, он главный. Это письмо получают все, кто его чем-то заинтересовал. Таких было всего несколько десятков за все время, так что можешь собой гордиться. И я в их числе.  — Здесь написано, что я могу стать его советником.  — Соломон так это называет. На самом же деле он просто любит держать при себе лучших, по его мнению, волшебников.  — И он действительно… — Натаниэль запнулся, не зная, как выразить крутившийся у него вопрос. — Действительно такой, как о нем говорят легенды? Птолемей поднял глаза к потолку.  — О да! Он действительно и мудр, и справедлив. Особенно если дело не касается его личных интересов или женщин. В этих случаях я скорее стану на пути у разъяренного марида.  — А его советники?  — Каждый занимается своим делом. Есть союзники, есть конкуренты. Но в основном наша совместная работа напоминает притчу о змее и черепахе. Знаешь ее? Плывет черепаха по реке, а на спине у нее змея. «Сброшу — укусит», — думает черепаха, а змея в это время: «Укушу — сбросит». Так и доплыли до берега. По лицу Птолемея нельзя было понять, шутит ли он или говорит всерьез, но Натаниэль подумал, что даже если это и шутка, то она слишком походит правду, чтобы смеяться над ней.  — Понятно, — выдохнул Натаниэль. — Здесь такой же бардак, как на Земле. Я могу отказаться? Я сыт этим по горло. По непонятной причине он начал чувствовать доверие к Птолемею. Было что-то в его мимике, жестах и интонации такое, что располагало к себе. Ему подумалось, что он, наверное, отличный дипломат.  — Можешь, — спокойно ответил Птолемей. — Но я бы не советовал тебе этого делать.  — В каком смысле? — Натаниэль сложил руки на груди. — Мне казалось, ты только и делаешь, что отговариваешь меня.  — Я предупреждаю тебя. На самом же деле я пришел сюда именно за тем, чтобы ты согласился. Как я уже говорил, Соломон держит нас при себе, и ему очень не нравится, когда что-то идет не по его плану. Я прошел через это. Поверь, рано или поздно все равно будет так, как захочет он. Вопрос лишь, чем это обернется для тебя. Натаниэль крепко задумался. С одной стороны, он даже не представлял, что ему могут сделать, если он и так был мертв. С другой — если все так, как говорит Птолемей, то Соломон должен чем-то удерживать власть, а проще всего это сделать силой.  — Хорошо. Допустим, я соглашусь. Но зачем это нужно тебе? Птолемей улыбнулся. Видимо, он давно ждал этого вопроса.  — Я не могу назвать себя алчным человеком, но у каждого из нас есть свои интересы. Бартимеус доверял тебе. Возможно, прозвучит глупо, но для меня это признак качества. Мне было бы спокойнее знать, что при дворе Соломона у меня есть надежный союзник или даже друг.  — Обычно после таких слов «друзья» втягивают друг друга в такие интриги, из которых выбраться удается только одному из них, — как можно нейтральнее сказал Натаниэль, глядя в сторону. Ему не хотелось обижать Птолемея, но он напомнил себе, что видит его впервые.  — Мне незачем подставлять тебя, — Птолемей нисколько не смутился. — Прости за прямоту, но ты пока из себя ничего не представляешь. Да, ты герой, но таких здесь пруд пруди. Тебе придется заново учиться играть по чужим правилам, прежде чем ты сможешь диктовать свои. Я могу помочь тебе в этом, а ты когда-нибудь, если сам захочешь, поможешь мне. Вот и все, Джон.  — Мое имя Натаниэль, — чуть поколебавшись ответил он. Птолемей внимательно посмотрел на него.  — Что ж, я расценю это как согласие. Мое истинное имя ты уже знаешь, — с этими словами он протянул ему руку. Натаниэль пожал ее. — В письме должны стоять дата и время следующего собрания. Я пошлю к тебе одного из своих джиннов. Должен предупредить тебя…  — Дай угадаю: он твой друг? — догадался Натаниэль.  — Да. Тебя это удивляет?  — Нет.  — Отлично. — Птолемей улыбнулся. — Мы сработаемся. Говорили они еще долго. Натаниэль рассказал, что происходило в Лондоне. Как выяснилось, здешние волшебники об этом почти ничего не знали. Птолемей был приятно удивлен, что кто-то воспользовался его Вратами, но притом жалел Китти, и пришел в восторг от их слияния с Бартимеусом.  — Гениально, — сказал он. — Так просто и… Хотелось бы мне познакомиться с человеком, который придумал это. Натаниэль его восхищений не разделял, а потому решил просто промолчать. Замолчал и Птолемей. Его взгляд затуманился, он явно задумался о чем-то своем.  — А что стало с другими духами, которые были в телах? — очнувшись, спросил он. — Подумай, пожалуйста, это важно. Натаниэль не ожидал такого вопроса. Он вскинул взгляд на Птолемея.  — Ноуда мертв, Бартимеус тоже. Остальные… некоторые погибли в битве или в общей суматохе, некоторые после окончательного разрушения тел вернулись домой. Или тоже умерли, не могу сказать. — Натаниэлю пришел в голову вопрос. — А что делают с духами вне категорий? Если такой слуга навечно достанется какому-нибудь волшебнику, разве это не опасно? Птолемей рассеянно посмотрел на него.  — Вне категорий? Да, ты прав. Поэтому их развоплощают, — и пояснил: — то есть предают окончательной смерти без перерождения. Бедняги даже не успевают понять, куда попали. Не спрашивай меня есть ли жизнь после второй смерти, я не знаю. И лично проверять не стремлюсь по понятным причинам. Единственный дух, что избежал этой участи, уже много лет служит Соломону, — и, словно про себя, добавил: — И этот человек говорил мне что-то о предвзятости! Птолемей фыркнул. Натаниэлю подумалось, что с Соломоном у них не самые лучшие отношения.  — Так, — продолжил Птолемей. — Кто из них мог видеть пентакли и слышать нужные заклинания? На этот раз Натаниэль ответил без раздумий.  — Бартимеус, Ноуда и… там был еще один. Я не знаю его.  — Он тоже вне категорий?  — Судя по тому, как Бартимеус с ним разговаривал, он джинн и они были хорошо знакомы. Птолемей побарабанил по столешнице пальцами.  — Спасибо, Натаниэль. Ты действительно помог мне. Кстати, о помощи. Раз уж мы с тобой коллеги, то мне стоит соблюсти профессиональную этику. — Натаниэль вопросительно приподнял бровь. — Совсем недавно у меня побывало в руках личное дело некоего Аскобола и среди его «лучших» хозяев в том числе значишься ты. Тебе нужен этот джинн, или мне передать его другому волшебнику? Натаниэлю вспомнился циклоп с косичкой и огромным, смотрящим на него с щенячьим обожанием глазом. Его передернуло.  — Пожалуй, не стоит. Они еще немного поговорили о магии. Птолемей рассказал ему об основных отличиях здешней магии от земной, пообещал передать привет Бартимеусу и только на пороге Натаниэль задал ему давно волнующий его вопрос.  — Слушай, а нельзя ли как-то попасть на Землю? Хотя бы на короткое время? Птолемей посмотрел на него внимательным взглядом. Натаниэль продолжал:  — Понимаешь, у меня осталась там… осталось обещание.  — Можно, — ответил Птолемей. — Это делается только в крайних случаях, но при нужном подходе к Соломону он может разрешить. Как я и говорил, он мудр в тех вопросах, которые не касаются его личных интересов. Но… лучше не надо.  — Почему?  — Твое обещание… почувствует тебя. И ведь она уже смирилась со всем, понимаешь? Ты уйдешь с чувством выполненного долга, а ей с этим придется жить. Подумай, хочешь ли ты этого. — Птолемей скосил глаза куда-то в сторону. Натаниэль проследил за его взглядом и увидел портрет, лежащий на журнальном столике, о котором он уже успел забыть. — Не тяни ее за собой. Погоди немного. Натаниэль возразил ему, что он просто хочет проверить, все ли у нее нормально и как вообще она там, и не собирается никого за собой тянуть, но Птолемей лишь пожал плечами.  — Выбор за тобой. После того, как Птолемей ушел, Натаниэль долго думал над их разговором и понял, что узнал лишь сотую долю всего, что хотел. Он не вспомнил о Бартимеусе, хотя узнать о его судьбе было бы любопытно, не расспросил подробно, чем именно занимаются советники Соломона. Через некоторое время он начал жалеть, что согласился на это, но утешал себя мыслью, что это его единственная возможность получить ответы на все его вопросы. Натаниэль посмотрел в письме дату и время, о котором говорил Птолемей, — завтрашний вечер. Оставалось самое трудное. Оставалось ждать.