***
Долго критично смотрю в зеркало и понимаю, что для полноты образа нужно подвести глаза чёрным карандашом. Совсем немного. Косметику тоже нужно использовать мудро — она куплена за собственные деньги благодаря летнему заработку, но и он не безразмерный. Со средствами сейчас напряг, а маму просить — легче со стеной договориться. Да и не стал бы я. Гордость заест до мозга костей. Последний штрих — сбрызнуть лаком уложенные волосы. Набор юного «фрика» завершен. Мама будет «довольна». Я не всегда выглядел так. Но, клянусь, всегда мечтал однажды заиметь яйца и всё-таки позволить себе наплевать на всё. Носить обтягивающие майки, джинсы, которые так облепляют мои худые длинные ноги, что видно каждую складочку. Макияж. И посрать мне, что это только для женщин. Они могут отсосать все члены мира, если им неймётся. Мода беспола. Самовыражение не должно иметь границ. Свобода не бывает частичной и выборочной. Раз она для всех, то и проявляться должна во всём. Только потому, что я парень-гей, не делает меня особенным, эти правила и ко мне относятся. Скажи мне это ещё года три назад, я бы здорово испугался своей беспечности. Или наоборот восхитился своей смелости. За это ведь и покалечить могут. Не буду врать, что это не заводит меня в самые неприятные ситуации, но быть собой, иметь широту в полете мыслей, не заморачиваться и не оглядываться стыдливо через плечо каждый раз, когда идёшь по улице — это того стоит. В идеале это цель. Пусть и цена порой слишком высока. Слышу, как с окна раздаётся знакомый вой авто, и против воли усмехаюсь. Ричи снова перепугает полквартала. Хотя я просил не делать так. Вихрем хочу проворно спуститься вниз, чтобы избежать надоедливых разговоров, но мама оказывается быстрее. Стоит и поджидает у двери. И лицо её не предвещает ничего положительного. С добрым утречком. — И что это? Хватает цепкими пальцами за подбородок и как бы ни хотелось, но сталкиваюсь с её глазами. Холодными, злющими. Как же я ненавижу этот взгляд. От него сводит живот, хотя я уже не боюсь как раньше. Пытаюсь увернуться от прикосновения, но она сжимает сильнее, фиксируя мое лицо. Ощущается, как пощечина. Так же обидно. — Я с кем разговариваю? — Не верю, что ты первый раз видишь макияж на лице. Сбрасываю её руки и отхожу на шаг назад. Горит там, где она касалась. Вот бы вымыть эти участки кожи, но времени нет. Успокойся. Буквально в двух шагах дверь, за которой стоит машина. Тебе просто нужно в неё сесть, к нему. И всё станет легче. — В таком виде ты собираешься на улицу? В школу? Снова раздаётся бибиканье машины, и сердце заходит ещё сильнее. Господи, просто дай мне пройти через эту долбанную дверь. — Я опоздаю на урок, — напоминаю ей и раздраженно стискиваю зубы. Главное не взбесить окончательно, а то ещё оставит дома в качестве наказания. Забавно. Не пойти в школу — это наказание. — Мне снова звонил завуч, — стоит, как скала на проходе, и хрен ты сдвинешь. — И снова по поводу внешнего вида. В голову выстреливает упрямство, и я пожалею, но отвечаю: — У нас в школе нет формы, ты же знаешь. Мы можем ходить, в чём хотим. Краситься тоже не запрещено. Видела бы она, какого размера юбки и какие декольте порой у девочек. Но им хоть бы что. — Школьницам, может быть. Но ты, если не забыл, парень. Пойди и сейчас же умойся. Падает всё внутри, и я просто не верю, что это происходит снова и снова. Что она не сдаётся. Её прерывает телефон. Мама кидает последний угрожающий взгляд и идет взять трубку. Этого мне хватает, чтобы за секунду выскочить из дома. Как только сажусь на переднее сидение к Ричи и закрываю за собой дверь, чувствую, будто выскочил из логова дракона. И чудом остался невредимым. — Ну, как, сработало? Руки всё ещё потряхивают от выброса адреналина, поэтому до меня доходит не сразу. Ричи сидит, развернувшись ко мне боком, забросив одну руку на руль. Выглядит достаточно скучающе. Видимо, заебался меня ждать. Пол-лица закрывают его любимые черные очки. За ними мне всегда трудно разглядеть его эмоции. — Ты о чём? — Телефон, — снимает очки и мягко улыбается, — она отвлеклась? Так вот оно что. Я сегодня дико туплю. Все мысли заняты перепалкой с мамой. Врезаюсь в него взглядом и сталкиваюсь с внимательными, озорными глазами. Без него я бы сдох. — Ты мой вызволитель. А теперь поехали, мы уже опаздываем. К моему сожалению, он снова надевает очки и скрывает за черной оправой глаза, по которым я уже ничего не могу прочесть.***
В каждой школе есть негласная дележка. Все разбиваются по группкам, это неизбежно. Какой бы коллектив дружный ни был, лишь некоторые из них тянутся друг к другу, образуя коалиции. К остальным либо относишься нейтрально, либо с пренебрежением. Не знаю, повезло мне или нет, но я не принадлежу ни к одной «группировке». Кроме Ричи, конечно. Но он учится классом старше, поэтому, когда мы подъезжаем к школе, он направляется к своей компашке. Я же иду в совершенно другом направлении. Краем глаза вижу, как Беверли приветливо обнимает Ричи, и как он пожимает руку Биллу. У Ричи всё относительно спокойно. Иногда мне кажется, что единственные серьёзные проблемы доставляю ему я. Слишком от меня много шума, как говорит моя мама, слишком я выделяюсь. Хрен разберёшь, но мне всегда это казалось плюсом. В раздевалке я переодевался самым последним, и, узнай моя мамаша последующую за этим историю, наверное, сказала бы, что я сам нарвался. У меня была мысль не надевать эти шорты. Вот прям что-то зудело во мне, что последуют неприятности. Но как только я осознал, что снова задумываюсь над тем, как быть угодным, всё взыграло во мне с точностью наоборот. Я не указываю никому, как жить и как одеваться. Значит, и к себе имею право требовать подобного. Физкультура сегодня на улице, а, следовательно, мы будем с параллельным классом. Без моего любимчика Генри тут явно не обойдётся. С Генри Бауэрсом у нас всё обоюдно. Сначала безразличие, затем пренебрежение, и вот совсем недавно добавилась перчинка в наши отношения — отвращение, приправленное долей ненависти. У него ко мне точно. Если раньше он с горем пополам терпел меня, то, когда я забил хуй на всех и вёл себя, так, как считал нужным, ему сносило башню каждый раз, когда я попадался ему на глаза. Я для него - живая груша для битья. Если, конечно, рядом не было учителя. А его по «счастливой» случайности как раз вызвали в учительскую. Парень видит меня и улыбается. Естественно, он заметил. И карандаш на глазах, и шорты на ногах. Я даже на расстоянии слышу, как он хрустит костяшками на пальцах. Окей, не будем ему облегчать работу. Пойдём на другую половину поля, подальше от этой цепной собаки. Прилетающие в меня мячи лишь иногда промахивались. И когда я даже не оборачивался в его сторону, подсознательно понимал, что лишь дразню зверя. Но что-то общее между нами всё же было — мы оба были упрямы, как бараны. Поэтому, даже зная, что злю его сильнее, я не останавливался. Мне хотелось сделать больно, я признаю это. Первый тычок в спину последовал слишком быстро, даже по меркам вспыльчивого Генри. У каждого из нас свой козырь в рукаве — у него его физическое преимущество, у меня - ебучая правда, которой он боится, как огня. — Уже соскучился? Я оборачиваюсь на него и вижу лишь тупую слепую ненависть. Даже удивительно, насколько сильную реакцию в человеке может вызвать всего лишь краска на лице. Есть люди, с которыми есть смысл что-то обсуждать. Но тут просто дикое желание навалять. Его я уже ничем не перекрою у него. И мне прямо мерзко становится от подобных людей. Я ничего ему не сделал. Вместо ответа первый удар достаточно лёгкий, но приходится по скуле, на видном месте. — Оставь свои пидорские замашки при себе. Щеку обжигает, и если он хочет, чтобы я тоже ударил, то я «ударю». — Латентный гомосексуализм в действии, Бауэрс? Слабо просто признать, что у тебя стоит на таких, как я? Я прекрасно понимаю, чем это чревато. Удар сильнее предыдущих приходится в живот, и меня сгибает пополам. Если бы не адская боль, я бы рассмеялся. Насколько же легко вывести из себя этих придурков. Стоит только бросить на них тень, как они тут же стараются защитить свою «натуральную» честь кулаками. Смехотворище. Генри хватает меня за плечо и силой заставляет смотреть ему в глаза. — Не все такие гомосеки, как ты, Каспбрак. Ещё раз откроешь на меня рот, вынесут из школы вперёд ногами. Слушаю вполуха, так как перед глазами всё ещё двоится. Всё внимание сосредотачивается на растекающейся боли в области живота, поэтому мне глубоко плевать на его угрозы. У меня напрочь отсутствует инстинкт самосохранения, наверное. — Ещё ближе стать не хочешь? Или боишься, что все увидят твой стояк? Его эмоции на лице — лучшая моя награда. Мне даже бить его не нужно. Но я блефую. И это, как ни странно, срабатывает. Не нужно ничего объяснять или оправдываться — это секундное замешательство до того, как он снова занесёт кулак, подтверждает все мои «шутки». Буквально на едва уловимое мгновение я увидел на его лице испуг. Он выглядит как ребенок, который понял, что его застукали. Но Генри быстро берёт контроль над собой. Последнее, что помню, как Ричи с другого конца поля приближается к нам с невероятной скоростью, но и её не хватает, чтобы избежать последнего удара, после которого я уже ничего не соображаю. Резкий запах нашатыря врывается в ноздри, и мир снова приобретает свои привычные краски. Как же хорошо увидеть перед глазами Тозиера, а не разъярённые животные глаза Генри. Я вспоминаю всё, что случилось десять минут назад на спортивной площадке. Когда-то я научусь не реагировать на всё это. Но пока мне всё никак не удаётся найти в себе этот дзен. — Он боится меня до усрачки. Усмехаюсь и вытираю с подбородка кровь. — О чём ты говоришь? Он отпиздил тебя только что так, что ты едва живой. Ричи очень недоволен. Знаю, что он винит во всём мой пиздливый язык. Миллион раз говорил мне помалкивать и не задирать Генри. Это как дразнить медведя в клетке. Но каков же соблазн. — Я же не в этом смысле, — отмахиваюсь, — он боится, что я заставляю его задумываться. Мне даже немного жаль этого дегенерата. Откидываюсь на спинку машины и прикрываю глаза. В голове очень шумит. — Эй, не засыпай. Ричи хлопает меня по щеке и тянется к бардачку. А у меня всё не выходит из головы эта драка. — Как думаешь, он когда-нибудь признается? — Не думаю, что он хочет трахнуть тебя, Эдди. Он аккуратно сворачивает салфетку и втыкает мне в нос, так как кровь снова начала идти. — Да не меня. В целом, какого-то парня. Это же сшито белыми нитками. Рич долго молчит, и я уже подумал, что он не ответит. Временами, когда я оглядываюсь на себя, на Ричи, понимаю, что открыться в плане сексуальной ориентации было непросто. Так как Ричи бисексуален, его родителям легче было принять тот факт, что, возможно, его выбор и упадёт на какую-то достойную девушку. У него всегда есть шанс и на нормальную по меркам общества семью, и на ребёнка. Но когда произошёл мой каминг-аут в 14 лет, ситуация различалась колоссально. У меня не было такой понимающей семьи. И я был гей. Прямо вот на сто процентов. Если бы не Ричи рядом, пережить этот период было бы просто нереально. Я знаю, что мы не единственные с ним люди нетрадиционной ориентации в школе, в городе, в мире. Некоторые идут очень долго к тому, чтобы быть собой. Не скрываться, не стыдиться того, кем ты являешься. Не знаю, почему, но насчёт Бауэрса у меня самые плачевные предположения. Наверняка, он из тех геев, которые сдохнут, но не признаются. И от этого почему-то дико обидно, хотя на него мне должно быть плевать в первую очередь. Мир иногда сумасшедшее местечко. — Не копай сильно глубоко во всём этом дерьме, Эдди. Не думаю, что это имеет смысл. Он прав. Но глубоко внутри это всё равно не даёт мне покоя. Не должно быть всё так. — Отвезёшь меня домой? — Отвезу тебя в больницу. И даже не вздумай пререкаться.