Лишь честь и жизнь

Март, 1525

Луиза Савойская сидела в своём кабинете и раз за разом перечитывала полученное донесение. Что только ни происходило с ней за весьма долгую и бурную жизнь: одна, без мужа и без особого жизненного опыта, она сумела вырастить двоих детей, не просто вырастить — сделать сына королём, и это уже принесло ей массу самых разных проблем и горестных известий, по правде сказать, горестных известий всегда было побольше, чем радостных. Но сегодня у неё впервые тряслись руки, ведь произошло нечто совершенно немыслимое. Двадцать четвёртого февраля тысяча пятьсот двадцать пятого года её обожаемый сын и король Франции Франциск I Валуа был дважды ранен при Павии, потерпел сокрушительное поражение и попал в плен к злейшему врагу. Она отказывалась верить в написанное и перечитывала снова и снова. — Мадам, у вас есть какие-либо распоряжения? — поинтересовался гонец, как только она вышла в коридор. Распоряжения... Только она могла отдать их. Она регент Франции. И сейчас голова её оказалась совершенно, абсолютно пуста. Только сердце ныло и обливалось кровью. Невозможно. Такого не могло случиться. — Пока нет. Мне нужно подумать, — взявшись за дверную раму для поддержки, сообщила Луиза. Много всего с ней случалось, но всегда, всегда сын находился рядом с ней, и ради него, ради одной его улыбки она шла вперёд снова и снова, топча, уничтожая, договариваясь, споря, а теперь... теперь она лишилась и сына. Нет, не лишилась. Она должна его спасти. Вернуть. Должна. И она это сделает. Луиза не умела проигрывать, и сейчас ей приходилось учиться. В самых тяжёлых условиях. Они уже проиграли, и требовалось смириться с этим, принять, перешагнуть и идти дальше. От неё зависело будущее страны и её короля. От неё, пусть не королевы, но регента. Что она могла сделать не в теории, а на практике? Их предали все — Папа, Генрих Английский, даже коннетабль Бурбон. И если от первых двух она ничего другого и не ждала, то от Бурбона... Нет, она давно поняла, что он трус и слабоволен, но... Как же сегодня она была на него зла! Предатель! Он не стоил ни одного из тех слов, которыми она его осыпала, ни одного из тех обещаний, которые давала, не стоил того, что она ему позволяла. И теперь у Франциска не осталось даже его армии, Бонниве погиб, Алансон бежал, Монморанси тоже взят в плен... Она легла рано, намереваясь отдохнуть и набраться сил после такого потрясения, и вот уже который час ворочалась и ворочалась, крутилась с боку на бок и думала, думала, думала. Мысль приходила лишь одна. Одна достойная внимания. После всех предательств и в фактически осадном положении ей нужен был кто-то, на кого она сможет безоговорочно положиться — не сбросить всю ответственность и поручить чудесное спасение сына, пока она льёт слёзы, а доверить любое поручение и спросить любой совет. Некто бесконечно верный и безусловно преданный. Не ей, а самому королю. Без поддержки для себя она легко обойдётся. Сколько бы она ни размышляла, сколько бы имён ни перебирала, перед глазами у неё вставало только одно лицо. Только один человек поддержал бы её и Франциска вопреки всему. — Доставьте императору Карлу это письмо, — с трудом дождавшись утра, она потребовала свежую бумагу и чернила, а затем и гонца. Тот только кивнул и быстро скрылся за дверью. Монморанси. Маршал Франции и детский друг Франциска и сейчас находившийся рядом с ним — в плену. В плену он будет не так полезен, как на свободе. Луиза мысленно попросила прощения у сына за то, что собиралась оставить его совсем одного. Она знала, каким тяжким испытанием станет для короля это заточение, как страдала его гордость, каким одиночеством обернётся плен после веселого французского двора. И все же ей придётся отнять у сына и Монморанси. Монморанси вернётся как доверенное лицо императора с условиями мирного договора. Он прибудет во Францию, передав каждое слово и требование императора. Такое предложение казалось Луизе логичным, и она почти не сомневалась, что Карл примет его. Так и произошло. Уже через несколько недель от императора пришёл положительный ответ. Карл признавался, что и сам собирался отправить маршала домой послом мира, и надеялся, что благодаря участию такого человека в мирных переговорах регент и правительство Франции примут правильное решение в самые кратчайшие сроки. У Луизы даже отлегло от сердца: во-первых, она все же опасалась упрямства императора, а во-вторых, была рада уже напрявляющейся к ней помощи. У неё было много мужчин, несмотря на вдовство, и никогда она не видела в них единственного решения — она просто любила их и любила проводить с ними время. Но Монморанси она рассматривала не как мужчину и не как спасителя — он казался ей частью самого Франциска, а одна часть организма всегда сделает всё, чтобы вернуть другую. И чтобы окончательно убедить себя в собственной самостоятельности и независимости, Луиза вызвала и кое-кого ещё. — Пошлите за моей дочерью Маргаритой, — приказала она очередному посланцу, когда по её расчётам маршал был уже на подъезде к Парижу, и направилась навестить внуков. Она не обожала их настолько же сильно, насколько души не чаяла в сыне, но так или иначе они напоминали ей Франциска, особенно Генрих. Весёлый и озорной мальчуган, любитель драк и прогулок, был практически точной копией короля. Рядом с ним она почти забывала о том, с чем ещё придётся смириться и на что придётся пойти. Да и наличие наследников само по себе поднимало боевой дух и укрепляло веру в стабильность Франции. Время с внуками проходило для регентши Франции не так тягостно и менее заметно, пусть иногда она и задумывалась, смогла ли бы при необходимости обменять их на отца. Иногда — эти мысли она пока отложила в сторону. Старалась отложить. Когда Монморанси наконец-то переступил порог Лувра, Луиза не узнала его. Как дипломат он всегда оставался спокоен и даже тих, полная противоположность буйному и шумному Франциску, но сейчас... Сейчас он как будто постарел на двадцать лет, высох, истончился и увял. Даже его знаменитые рыжие волосы, казалось, поблекли и тоскливыми поникшими прядями обрамляли серое заострившеесе лицо. Имей Луиза то самое обычно присущее женщине и матери нежное сострадание, особенно по отношению к молочным друзьям сына, она бы кинулась к этому человеку и крепко, по-матерински, обняла в знак глубокой поддержки. Но на всём свете Луиза Савойская ни к кому не проявляла таких чувств. Ни к кому, кроме родного, единственного, любимого сына. — Сударь, — поздоровалась она и протянула ему руку для поцелуя. Злая мысль охватила Луизу: возможно, она ошиблась? Возможно, Монморанси уже сдался и будет теперь забываться в своих владениях да городских кабаках? Слишком подавленным и потерянным он выглядел. — Вы не ранены? — всё же вежливо спросила регентша. Монморанси просто обязан был оправдать её доверие. — Нет, госпожа, — с печалью в голосе ответил маршал, и она не сомневалась, что они подумали об одном и том же: лучше бы ранили его, а не короля. — Как же это произошло, сударь? — она, конечно, знала, хотя и мало понимала в тех военных докладах, которые ей зачитывали всевозможные генералы, но не опросить такого важного свидетеля не могла. И потом, никого ближе к Франциску действительно не существовало. Кроме неё самой. — Провокация, госпожа. Нас отвлекли нападением на сад. Затем король лично повел в атаку кавалерию, отрезав все возможности нашей артиллерии. А артиллерия императора напротив приобрела все шансы, чем и воспользовалась. Это была тактическая ошибка, — Монморанси понуро опустил голову. Луиза знала, что в тот момент его не было с королём, он со своим отрядом ждал дальше, у аббатств, и дождался только бегущей королевской армии, отбивался сколько мог и тоже оказался в плену. — Как себя чувствует король? — помедлив, задала ещё один вопрос Луиза. О состоянии короля ей тоже докладывали, но ей всегда не хватало сведений, она хотела знать, ест ли он, пьёт ли, сколько раз в день, не тяжело ли ему дышать, спокойно ли он спит по ночам, насколько успешно затягиваются его раны даже в течение суток. Настойчивая тревога матери. — Король подавлен. И его раны достаточно неприятные, — скривился Монморанси, снова отчётливо сокрушаясь, что ничем не смог и не может помочь своему другу и королю. — Мне жаль, госпожа, я не сумел защитить его, — не выдержал и признался вслух он. — Полно, сударь, — на этот раз скривилась Луиза. Ей не нравились проявления чужих чувств и слабостей — вполне хватало собственных. Никого утешать она не собиралась. — Император прислал свои условия? — регентша поспешила перейти к главному. — Да, госпожа, — Монморанси показал ей свой портфель, из которого тут же принялся доставать бумаги и письма. — Но я не думаю, что мы заключим мир на таких условиях, — добавил маршал и замер на мгновение, прежде чем вернуться к документам, — и тем более что заключим его быстро. — Почему же? — Луизой начала владеть тревога. Она не рассчитывала на мгновенное заключение мира, но ей казалось, ради спасения самого короля кое-чем вполне можно будет поступиться. — Потому что король категорически против, — невозмутимо ответил Монморанси и протянул регентше всё, что ему передали. Луиза вздохнула. Если король был против своего спасения, значит, переговоры затянутся надолго. Франциск и Карл — два великих упрямца и могут спорить до бесконечности. Дай им всем Бог добиться мира хотя бы в течение года.