Лишь честь и жизнь

— Вы уверены, госпожа? — в сотый раз спросил Монморанси, пока Луиза дописывала витиеватое длинное письмо. Ей приходилось прилагать определённые усилия, ведь адресат отличался ото всех, кому она когда-либо составляла письма. Другая культура, другой этикет, другие принципы, другое отношение к женщине. Регентше требовалось продумывать каждое слово, представляя реакцию истинно восточного властелина мира, когда он его прочитает. Никаких намеков, посланий между строк, никакой... королевы и правительницы. Только несчастная мать, на которую свалилось бремя власти. Несчастная, но не глупая. — Сударь, мой сын лично передал вам письмо великому турку и свой перстень в качестве подарка для него, — раздраженно напомнила Луиза, скрепляя послание собственной подписью. — Это единственное, что мы можем сделать. — Простите, госпожа, — Монморанси покорно склонил голову. В нём никогда не появлялось гнева, недовольства или злобы, он как будто родился мертвецки спокойным дипломатом. Луизу такая покорность не восхищала, хотя и льстила — она любила порывистых, сильных и страстных мужчин. Но в их ситуации они с Монморанси и правда составляли идеальную пару: там, где терпение отказывало ей, на помощь приходили его здравый смысл и выдержка. Сколько они уже провели переговоров, написали писем, раздали обещаний... Всё без толку — никому не было дела до пленённого короля Франции, а он сам из гордости отклонял один проект позорного мира за другим. Луиза почти впадала в отчаяние. — Не лежит у меня душа к этому союзу. При всём уважении, король не станет ему следовать ни дня после освобождения из плена, и турки заставят нас дорого заплатить, — помедлив, признался Монморанси, и внутренне Луиза с ним соглашалась. Союз был мёртв уже сейчас. — Возможно, стоит посоветоваться... — Нам больше не с кем советоваться, — отрезала Луиза и свернула письмо в аккуратную трубку. — Мы с вами — вся власть в этом государстве сейчас. Вы сами знаете, — не слукавила регентша. Они с маршалом оказались на самой вершине, а все, кто мог составить им конкуренцию хоть как-то, разбежались ещё при Павии. Только они вдвоём не испугались ответственности и ещё боролись, готовые отдать жизнь за сына и друга. — Я говорила с дочерью. Ей тоже не нравится наш план, но она согласна с тем, что важнее всего вернуть её брата. Да, Луиза искренне учитывала мнение дочери — та обладала живым и острым умом, много знала и много писала, снискав большое уважение у народа и знати. Она служила промежуточным звеном между французским двором и королём, выбранная в качестве посла мира. Если Луиза и могла с кем-то посоветоваться, то с ней. — Раз ничего другого не остаётся, — обреченно вздохнул Монморанси у неё за плечом и замолк, ожидая, пока она запечатает письмо воском. Они не стали друзьями и даже не заимели привязанности, совершенно не тянулись друг к другу, не говорили слов поддержки, ни о чем не вспоминали на досуге, не обедали вместе, но в последнее время они были предельно откровенны друг с другом в вопросах своих опасений, страхов и тревог, идей и разочарований. Связанных с Франциском, конечно. И от этой открытости им стало легче, ведь ни с кем другим они не могли её себе позволить — хотя бы здесь, в покоях Луизы, они получали возможность давать волю всему, что владело душой, сбрасывать маски и не прятаться за улыбками, от фальшивости которых болели даже зубы. И владело их душами только одно — желание вернуть короля. В нём они совпадали целиком и полностью, одержимые и неумолимые. — Отправите султану вместе с письмом моего сына, — приказала Луиза и протянула маршалу послание. Он подошел ближе, ловко ухватил свиток, и Луиза уперлась взглядом в его пышный синий рукав. Совершенно необъяснимо ей вдруг захотелось, чтобы Монморанси дотронулся до её плеча. Она моргнула, пытаясь отогнать наваждение. Не было ничего необъяснимого — она просто давно никого не приглашала в свою спальню. В молодости такие приглашения весьма успешно избавляли её от тревог, а их пришлось перенести немало. Она всегда использовала этот простой, но действенный способ. Пока не помешалась на коннетабле Бурбоне. Трусливое ничтожество. Если бы не его наследство, она забыла бы о нём намного раньше. Монморанси попрощался и плавно зашагал к дверям. Луиза смотрела ему вслед, думая о дворянах, пажах и стражниках, умудренных опытом любовниках и юных трепещущих мальчиках. Сколько их во дворце? Только руку протяни. Она могла позвать любого и хотя бы на пару часов забыть обо всём, включая эту густую рыжую шевелюру, которую она теперь видела чаще, чем свою. Любого. — Сударь, — позвала она, когда Монморанси уже взялся за ручку двери. Луиза вдруг стала совершенно спокойна. — Госпожа? — с удивлением в голосе маршал обернулся к ней. Он весь превратился в слух, ожидая новых приказаний или вопросов. — Останьтесь, — Луиза поднялась из-за стола и тоже направилась к двери, мельком взглянув на себя в зеркале: всё ещё хороша. Только безмерно уставшая. — Остаться? — переспросил Монморанси и посмотрел на неё ещё внимательнее. Она приближалась, а он так и не двигался с места. Луиза видела: он искренне не понимал, чего от него хотят и для чего ещё он мог здесь задержаться. В маршале не было ни капли наивности и тем более глупости, но он никогда не делал поспешных выводов. — На ночь, — просто сказала Луиза, не соблазняя и не таясь. Она точно знала, что желала сейчас, и в силу возникшего взаимопонимания Монморанси мог прекрасно исполнить её желание. Вероятно. Она никогда не задумывалась о чисто мужских его способностях. — Госпожа, — маршал покачал головой, то ли осуждая, то ли сочувствуя, но его глаза, вопреки всему благородству и дипломатичности, мгновенно пробежались по её телу, оценивая. Неистребимый мужской инстинкт. Монморанси все же был мужчиной, и теперь она точно видела, что мужчиной вполне способным. Он не желал её, даже помыслить о ней не мог, но он станет ей хорошим любовником. За многие годы она научилась определять такие вещи задолго до постели. — Мы поймем друг друга, как никто другой. Никто не узнает, — Луиза почувствовала, что открывшаяся на почве волнений последних месяцев страсть овладевает ею окончательно. Ей было абсолютно всё равно, как выглядел Монморанси и какие мысли роились в его голове, плохо он о ней подумает после или оценит удовольствие, имело значение только одно: он доказал свою преданность, он умел молчать, он... он — это часть короля, часть её сына. Да. С ним она ощущала спокойствие. С ним она ощущала обожаемого Франциска. С ним она была собой. Была дома с теми, кого любила. С тем. — Я боюсь, я не могу принять ваше предложение, госпожа, — без тени лишних эмоций сказал Монморанси. Впервые со дня битвы в нем шевельнулось что-то, помимо отчаяния и горя. О матери короля ходили разные слухи, и уж точно ни для кого не осталось секретом имя мужчины, в которого она была влюблена много лет. Да, все знали, что она не умерла вместе с мужем, но Анн не ожидал от неё внимания к себе. Ему даже в голову подобное не приходило. И он не сомневался, ей тоже бы не пришло, если бы не испытание пленом короля. Здесь она оказалась права — во всех чувствах, касающихся короля, они прекрасно понимали друг друга. Монморанси снова посмотрел на женщину перед собой. Не молода, но ещё привлекательна. В другой ситуации он бы не особенно раздумывал — дипломатия дипломатией, а мужчина никогда не обидит красивую женщину, обратившую на него внимание. Собственно, это тоже называлось дипломатией. У Луизы Савойской имелся только один и решающий недостаток, вовсе не внешность, возраст или характер — она была матерью человека, которого он безмерно уважал и любил, матерью его лучшего друга и господина. Это было подло, жестоко, низко, и Франциск никогда их не простит. — Он тоже не узнает, я обещаю, — Луиза подошла ещё ближе, охваченная своей внезапной идеей, как будто читая его мысли, обволакивая теплом тела. Она была абсолютно честна в собственных намерениях, и только поэтому он ещё не оттолкнул её — так выражалось отчаяние матери, горе и боль, которые она до настоящего момента больше никак не показывала. Луиза Савойская не плакала, не жаловалась, не искала чужого общества и поддержки — она выполняла свой долг гордо и величественно. Пока её измученный разум не предложил ей способ забыться. Анн хорошо это понимал, потому что тоже искал забвения. — Это предательство, — холодно заметил он, не шевелясь. Они не спешили касаться друг друга, только стояли рядом. — Государственная измена. — Верно, — Луиза склонила голову на бок, разом поникнув. В этом жесте было больше боли, чем он видел у неё за всё время их знакомства, около тридцати лет. — Позовите мне первого, кого встретите за дверью, — беря себя в руки, уже безразлично приказала она и отступила. Монморанси не сразу понял, что она имела в виду, а когда понял, осознал и кое-что другое — это приказание он был не в силах исполнить. В этом не нашлось бы ничего такого — позвать за утешением несчастной женщине, свободной женщине. Или просто уйти, оставив ей выбирать самой. Он не нарушил бы никаких правил и законов, а заодно избавил бы их обоих даже от мысли об измене родному им обоим королю. Луизе — почему он вдруг стал называть её так фривольно? — и правда стоило бы забыться, она всю себя посвящала сыну и его спасению, не зная покоя и отдыха... Но она не забудется. Он прекрасно знал, что она видела в нём, и этого не было больше ни у одного человека при дворе. И если он на секунду отбросит в сторону собственные моральные убеждения, станет очевидно — она тоже единственная обладала тем, в чем он так нуждался. Плоть от плоти его самого дорогого друга. Кровь от крови. Поэтому он проводил всё своё время с ней, спасая короля, не отвлекаясь ни на кабаки, ни на охоту, ни на женщин. И поэтому не сможет бросить её в бесполезные объятия первого встречного. — Госпожа, — позвал он, когда она уже сделала первый шаг от него обратно к столу. Луиза замерла, ожидая и смотря всё так же прямо. И он поцеловал её, притянул ближе, сомкнул руки на неожиданно тонкой талии. Руки Луизы в ответ мгновенно обхватили его за шею, как будто она только того и ждала и теперь никогда уже не отпустит. Страстная и отчаянная, она змеёй обвилась вокруг него — не вздохнуть. — В спальню, — бросила она, оторвавшись от поцелуя. Сладкого и пьяного поцелуя, от которого их обоих повело молниеносно. Давно зрелые и опытные, они жались друг к другу, не отходили ни на шаг, боясь только одного: передумать, вспомнить, кто они на самом деле. Монморанси казалось, его рассудок оставался холодным, но в спальне он немедленно и неожиданно для самого себя развернул Луизу спиной и с наслаждением ощупал её тело. Сквозь слои ткани чувствовались и грудь, и живот, и что пониже. Луиза застонала, одобряя его действия, и принялась расстегивать платье. Он поспешил ей помочь и пробрался пальцами под корсаж, ослабляя шнуровку. Платье покорно съехало на пол, Анн попытался взглянуть на скрывавшуюся под ним женщину, прежде чем снять с неё ещё и сорочку, но Луиза со свойственной ей решимостью кинулась раздевать его. Она была везде и всюду — её руки стягивали с него пурпуэн, развязывали застежки штанов, брались за шелковые чулки и стаскивали рубаху, и в то же время собственное тело регентши каким-то чудесным образом не переставало прижиматься к нему ни на секунду. В груде одежды потерялось вымученное письмо Сулейману Великолепному и весь их успешный союз. — Госпожа... Госпожа, подождите, — Монморанси крепко ухватил Луизу за талию, обрывая лихорадочные движения и желая разглядеть неожиданную любовницу хоть немного перед тем, как они оба окончательно полетят в грязную яму измены. Не думать. Не думать об этом сейчас. За каждый свой поступок он ещё ответит. Сейчас они оба нуждались не в осуждении и боли — от них они и бежали. Луиза остановилась, в её тёмно-карих глазах мелькнуло неодобрение, как если бы она посчитала, что он передумал, но она подчинилась и замерла. Монморанси осторожно распустил уложенные в не слишком сложную причёску волосы и попытался оценить вид — в золотистых прядях ещё не завелось седины, они лишь красиво упали на плечи, подчеркивая вытянутое немолодое лицо. По-прежнему привлекательное и с удивительно хитроватыми, почти хищными чертами. Анн никогда не смотрел на эту женщину так, он вообще не рассматривал её как женщину, но Луиза была именно ею, теперь он видел и боялся, что навсегда. Он снова поцеловал её, и всё началось заново — их жадные руки исследовали, искали, ласкали, торопились. Монморанси толкнул регентшу на кровать, задирая тонкую вышитую сорочку, наконец-то касаясь голой кожи бедер, получая в награду стоны и вздохи, а потом она вдруг остановила его. — Как мне вас называть? — Луиза уперлась ладонью в его грудь, став в одно мгновение совершенно серьёзной и расчётливой. Женщина и королева всегда вместе жили в ней. — Что? — наверное, за всю свою жизнь Анн не задавал более глупого вопроса, но его голова уже успела отключиться, казалось, тоже впервые за всю жизнь — он и правда нашёл то, что так отчаянно искал. Да и недостаток в общении с женщинами сказывался — последняя его интрижка закончилась ещё перед военным походом. И вот теперь его мысли заняла та, кого он ожидал бы там увидеть в последнюю очередь. Безумие. — Как мне вас называть? Не лучшим же другом моего сына? — на этот раз глаза Луизы сверкнули на удивление злобно, и тем не менее природная дипломатичность Монморанси не позволила ему обидеться. Да и не было смысла прикрывать их предательство красивыми словами. — Только не им, Бога ради, — искренне попросил он и склонился к уху Луизы. Она под ним вздрогнула и инстинктивно изогнулась, искушая своим откровенным желанием. — Называйте Анном, — знаменитый маршал Франции не слишком любил свое имя, но его звали именно так, и никакие другие имена ему не требовались, особенно в постели. — Хорошо, Анн, — согласилась Луиза и уложила ладонь Монморанси себе на грудь. Он не мог поделать ничего другого, кроме как сжать напряженную женскую плоть. Регентша не обладала пышными формами, как он узнал, оставив её практически без одежды, и всё же она выглядела вполне желанной — мягкой и женственной. — Будьте со мной погрубее, — помедлив, добавила Луиза и запрокинула голову. Взгляду и губам Монморанси открылась тонкая и уже покрытая сетью морщин шея. Вдоволь исцеловав её, Анн прижался носом к щеке Луизы, потом вдохнул запах у неё за ухом. Знакомый спокойный и изысканный запах. Не духов — тела. Запах, который так или иначе передавался от матери к сыну. Нечто семейное, тайное, неповторимое. То, за чем он пришёл в эту постель. То, что больше было нигде не найти, сколько бы он ни искал. Монморанси задрал женскую сорочку ещё выше, прошёлся пальцами по влажным бёдрам. Луизе не терпелось — она подрагивала и тяжело дышала, позволяя изучать себя и ожидая. Она тоже пришла сюда не просто так. И он будет с ней погрубее. Как она захочет, попросит и прикажет. Они утешат друг друга, вернут короля, а потом... Потом уже не важно.