Возрождение

Моему дому суждено было сгореть, моим мечтам было предначертано превратиться в пепел. Я горел вместе с идеалами будущего, чтобы со спокойной душой некоторое время спустя потребовать с мира новую долю. Ведь если чего-то лишают, взамен что-то дают. Но мои раны продолжали кровоточить многие годы, никто не приходил наклеить пластырь, и в день своего девятнадцатилетия, встав перед заляпанным чужими руками зеркалом, я сказал себе, что я идиот, не сумевший сжечь розовые очки, когда полыхала кровля над моей комнатой. Мне потребовалось неисчисляемое количество времени для самого простого заключения, если ты хочешь на своем теле как можно меньше шрамов, стоит подготовить аптечку самому. Стоит выстроить такую идеологию, которая в момент кризиса не превратится в мусор, а с высоко поднятой головой уйдет на покой. Стоит понять, что изучение людских повадок временами приносит большую пользу, потому что при переборе масок легче становится выбрать нужную с первого же момента. И я жил так, сменяя концепцию отжившего на свежую, еще с не до конца затвердевшим фундаментом, я говорил отражению, что переделать меня смогу только я сам, что залечить болячки не получится, пока я продолжаю сковыривать корку из раза в раз. Я просил понять, я прерывал попытки выразиться обо мне в положительном ключе, я говорил «недостаточно», совершенно не то, как мог бы, не так, как следовало бы именовать идеальность. Именно этого я хотел, чего-то совершенного в своем понимании, того пьедестала, на котором я был готов стоять в пустыне, ведь главное было предоставить доказательство собственному сознанию. Но мог ли я? Я и теперь не сумею однозначно ответить, я отправлял позиции приземленне в печь, смотря на все со стороны абсолюта и чертового единого знания. Я пытался измениться, перестроив свой координат, но получалось вновь очень и очень плохо. Долго и упорно я шел к поведению по расписанию, разгребал, чтобы снова сложить, поправлял и рассчитывал, чтобы не кололо глаз, высчитывал минуты, пока принимал душ и занимался сексом, разглаживал загибы на постельном белье и ставил сахарные кубики ровно на грань, но ощущение управления собственной жизнью так и не появлялось. Я читал бесконечные предложения, выписывал цитаты в надежде найти дельный совет, потому что решил, что на ошибках вымышленного героя правда чему-то учатся. Я заставлял себя полюбить людей, стал внимательнее к деталям, жестам и их отношению к природе, но все привело к тому, что во мне разгорелась ненависть к большим скоплениям толпы. Я продолжал постоянно ошибаться, разукрашивая тело новыми синяками, я падал на спину и мне не хотелось больше вставать, я молился богу всеми способами, но вера во мне в конце концов приобрела отметку ноль. Я давал волю эмоциям, чтобы они не копились, и в один момент я просто иссяк на чувства и стал апатичным. То, что когда-то радовало меня, перестало приносить удовольствие, я ставил виниловые пластинки одну за другой, но тело больше не реагировало, пальцы не начинали отстукивать ритм, ноги не подрывались с пола. Картины не получались, акварель вымывалась, но не отмывалась, цветы раздражали, лица выходили однообразными. Я перестал гулять, потому что аллергия на пыльцу сильно раздражала глаза, и без того плохое зрение теперь не различало лысое дерево от фонарного столба. Я думал пройдет, если не завтра, то через месяц, я потерпел бы, не страшно. Но только ничего не менялось, и мне стало боязно. Теперь я ничего не мог, не мог хотеть жить, не мог надеяться на изменения, я потерял надежду найти свой талант хоть в чем-нибудь. Я сел на пол и стал загибать пальцы: пишу кошмарно, рисую обычно, танцую как палка, с музыкой не в ладах, способность к общению отсутствует, внешность не притягательна, в учебе средне, спорт терпеть не могу, здоровье как таковое отсутствует, в личных характеристиках могу разве что депрессивностью похвастаться. Пальцы закончились, а список я мог продолжать. Так я решил, что достаточно, так я заверил себя, что, если я из числа, которые «просто чтобы жить», не строит тратить земные ресурсы, можно просто раствориться во вселенной, не пытаясь строить мир на новых принципах. Хватит, финиш, надежд не оправдал, не годен, отсеян. Когда я поднимался к мосту, я думал, вода сегодня совершенно спокойная, но все было не так, звук течения, заглушаемый ранее машинами, теперь прорезался мне в уши. Река красовалась мощью, вода текла быстрее времени, тина так и норовила оторваться от дна. Хотелось ли мне теперь умереть, глядя на эту силу? О, стало очень и очень страшно, я представлял, как кости раздробятся, стоит шлепнуться с высоты на поверхность, я уже будто видел свой выскальзывающий глаз из разбитой черепушки, я пытался высчитать, как быстро растворится моя кровь в воде. Надо было все же с крыши… Но я боялся кого-нибудь ненароком задеть. А кому бы я помешал в воде, наверное, рыбы пришли бы в замешательство, но простили бы очередного сумасшедшего человека. Солнце начинало потихоньку припекать макушку, несмотря на светлые выжженные перекисью волосы, ветер поднимал с земли песок, и даже слезы не останавливали его проникновение под веки. Все это немного раздражало, потому что хотелось уйти спокойно, без беспокойства и неудобств, но чего иного я мог ожидать от реальной жизни. Пора, ради чего было медлить… Я зачем-то начал расправлять рубашку, пару раз поправил челку и застрял на рассмотрении ногтей, под ними была грязь, хотя такого не случалось ранее. Я такой беспечный, такой баран, что ухожу на тот свет с грязными руками. Вот меня не волновала перспектива раздробленных костей и выпавшего глаза, но безумно беспокоила грязь. Я даже было решил сходить до ближайшего магазина, купить щетку, бутылку воды и мыло, но прервал размышления, и перед тем, как ухватиться за перила, назвал себя вслух идиотом. — Почему же ты идиот? Галлюцинации на краю между жизнью и смертью, да, конечно, они могли быть. — Эй, почему ты идиот? У моего видения были розовые волосы, худощавое лицо, нос с горбинкой и пухловатые губы, такие что прямо как у куклы племянницы. Не отрывая рук от холодного железа, я продолжал смотреть на источник вопроса. — Я ничего не умею, слишком бесполезный дурак, который не уверен в том, что сможет перекинуть ноги через перила. Парень с розоватыми волосами подошел ко мне еще ближе, запахло древесными и цитрусовыми нотками, а я думал от него будет отдавать сахарной ватой или карамелизированным персиком. — От тебя пахнет лимоном, я думал почувствовать мяту. — Я тоже ожидал иного. Незнакомец засмеялся, мне все больше начинало казаться, что он живой. — Если ты вдруг собрался плавать, то предупреждаю, вода до мерзости холодная, да и ветер не сильно приятный. — Мне следовало бы уйти отсюда? — Ага, в местечко потеплее, — у незнакомца сверкали глаза, он ухватился рукой за ограждение, я было подумал, он мой ангел и «потеплее» в его понятии это рай. Но все было не так. Я пошел за ним, хотя пару минут назад уже считал себя мертвецом. Руки были грязными, глаза чесались от пыли и слез. Я жутко мечтал о ванне не в реке Хан, а дома, чтобы затем на мокрое тело надеть плюшевый халат. Я шел, понурив голову, и совершенно не удивился бы, если, подняв ее, не обнаружил бы розоволосого чуда, но он все не растворялся в воздухе. Прошло от силы пять минут, но вот мне уже стало теплее, над головой прозвенел колокольчик, висящий на двери. Дзинь-дзинь-дзинь В тот день моей несбывшейся смерти я пришел в бар, мне указали на туалет, где я смог промыть глаза и руки, стало легче и намного приятнее чем там, на мосту. С кисти еще долго стекала кровь, чуть позже я догадаюсь, что напоролся на гвоздь, но попивая с незнакомцем горячее вино, я даже не почувствую щипания. Он, кстати, и заметит мой новый шрам, он то и достанет из своего кармана невзрачный для чужих глаз пластырь, он приблизиться, чтобы сказать «кажется маловат», я отвечу «спасибо» и представлюсь как Мин Юнги. — Пак Чимин, приятель, — скажет мой новоиспеченный друг и протянет руку для пожатия.