***
Когда Мин Юнги говорит Чимину, что ему страшно за их отношения, он никак не ожидает услышать «Мне тоже». Приторно сладкому мальчику, знающему цену своим данным внезапно тревожно упустить из виду парня, о котором он знает ровным счетом ничего. Зачем-то обратил внимание, зачем-то подошел, зачем-то прервал чужую попытку закончить жизнь. Чимин не понимает порыв, но признает внезапную тягу к совершенно чужому человеку, он хватается за голову, он сжимает веки, напрягает извилины, чтобы прийти хоть немного в себя. Какую ответственность за чужую жизнь он принял на том мосту? Ему бы в пору думать о себе самом, а не заводить знакомство с самоубийцей, Чимину, стремящемуся к жизни под лозунгом «спокойствие», Юнги не сдался. Но пройти мимо отчаявшегося, временами равно предательству себя. На самом деле, пошла эта доброта и отзывчивость, ее надобно закрыть в сундуке и кинуть над Марианской впадиной. Чимин спустя 3 месяца после знакомства с Мином, после недель беспокойного сна решает прекратить копаться в могиле. Он стоит перед дверью десять минут, он пытается вспомнить упражнения для восстановления дыхания, но в голове ничего не представляется, кроме Юнги, от которого он собирается забрать надежду. Стук выходит глуховатым, ноги с шаркающим звуком добираются до кухни. Совсем не сложно ломать то, что таковым и являлось, только это не отменяет появления новых трещин. Юнги бледен, его кожа потеряла всякую характерную желтизну и теперь отдает сапфиром с примесью железа и титана, кисти слишком худые даже для девчонки, он продолжает терять в весе, на его обычные вещи хочется прикрепить этикетку оверсайз. То ли Юнги и правда такой, то ли Чимин слишком преувеличивает, ведь это как смотреть на котенка на улице, он может быть веселым, но жалость к нему от этого никуда не уходит. Мин ставит чашки, а Пак ставит спицы поперек вращения колес. — Прошу пойми, я беспомощен, я сукин сын, но я не могу тебе помочь, — Чимин устремляет взгляд на деревянный стол, Чимин пытается сдержать жжение в глазах, он напрягает слух, чтобы услышать плач, но в комнате все так же тихо. — Я понял, с каким намерением ты пришел, но честно, я не мог предположить, что ты припрешься ко мне вместо того, чтобы закончить все одной смской, — раздается характерный звук от скрипа ножек стула, Мин Юнги садится, чтобы отпить из кружки горячую жидкость. — Паршиво… — Тебе или ситуация неприятная? — Нахер, Юнги, разбей чашку, накричи на меня, врежь мне, черт тебя возьми, — Чимин вскакивает с места и наклоняется над столом, подставляя щеку. — Тебе тут что, мелодрама? Заканчивай и вали. Ситуация паршивая, но Чимину паршивее, он подходит к раковине, но руки дрожат как у эпилептика, не получается включить кран. За спиной раздается «Помочь?», вместо воды из труб Чимин умывается собственной соленой жидкостью. — Чимин, наша дружба не должна была начинаться, твое геройство не должно было проявляться, ты обязан был не заметить, чтобы в дальнейшем ни ты, ни я не страдали. Но вот мы здесь, два дурака, ты рыдаешь, я пытаюсь держать лицо из-за того, что благородство не позволило тебе кинуть мой контакт в черный список без объяснения. — Я ведь хотел помочь тебе. — Но в итоге пришел сказать, что сам устал, что боишься потонуть в моих демонах. Чимин-а, у меня достаточно мозгов, чтобы понять тебя, чтобы пойти и открыть тебе дверь на выход. — Что ты чувствуешь, Юнги? — Пак сидит на полу и затирает рукавом щеки, ему кажется обидно, он видит только свою реакцию, он поднимает на ноги, чтобы подойти и встряхнуть за плечи собеседника.***
Первые четыре недели после их слегка неудачного и рокового знакомства Чимин превращается в маму утку, он звонит вечерами, пишет «доброе утро» еще до минова подъема, просится в доме Юнги в туалет и ищет там новые попытки найти покой, если полотенце меняется чаще чем раз в три дня, значит, на дне мусорки лежит лезвие. Если от унитаза несет кофе, значит Мин не ест, а только прожигает желудок горячим напитком. Если у Юнги под глазами желтоватые синяки, значит он долго сидел за компьютером, синеватые — у него бессонница. И еще много если. Чимину, оказывается, достаточно двух недель, чтобы научиться читать Юнги, смотря на обгрызенные ногти, он фиксирует уровень тревожности, заметив капли на одежде, он понимает, все очень плохо, потому что чистоплотность синоним Мина и не заметить этого нельзя. Следующие четыре недели общение становится реже, но теплота в сообщениях никуда не девается, у них не клишированное «как дела», а прямой интерес, только при ответе на данный вопрос каждому приходится привирать. У Чимина завалы на учебе и мать алкоголичка, за которой, по-хорошему, ему бы и следить, а не отдавать все внимание Юнги, но что делать, если к родной крови тянет меньше. Потом Чимин говорит, что ему нужно уехать в Пусан на две недели, Мин только кивает, желает удачи и даже не пытается выяснить причину отъезда Пака, для одного это уважение личного пространства, для другого повод для обиды. Две недели — пара смсок, Чимин в другом городе не для страданий, а для налаживания собственной жизни, конференция за конференцией, он представляет свою исследовательскую программу в области социологии и надеется через год после выпуска на хорошую работу. Чимин в Пусане вновь ощущает свободу, оказывается достаточно легко снять весь груз со своих плеч и почти не совестно за постоянно выключенный телефон. Еще две недели оказываются самыми напряженными и решающими. Пак едет с аэропорта сразу к Юнги, он счастлив и пропитан мотивацией для будущих свершений, а Юнги все такой же, хилый и без блеска в глазах. Но все же его приятно обнимать, принюхиваться к нему как собачонка и теребить выжженные волосы, он здесь и сейчас, настоящий, но будто не дающий разворота на будущее. Без него не то, думает Пак, но с ним слишком тянуще, возможно они друг у друга закрепились как привычка, которую для блага хотя бы одного из них нужно прекратить.***
— Что ты чувствуешь? У Пака внутри все скручивается, ему тяжело смотреть на Миново лицо, но еще тяжелее отвернуться, внезапно взявшаяся слабость окутывает все тело, не давая приблизиться или уйти. Он только слышит... — Мне страшно. В ответ комната слышит: — Мне тоже. — Почему же? — Юнги выдавливает оскал, голос сух от волнения. — Потому что люблю. Из носа Пака капает кровь, затылок встречается со стеной, но в следующую секунду от него открывается, потому что пора покидать чужой дом, это сообщает Минова хватка и пинок за металлическую дверь. Минова выученная стабильность идет трещиной.