Увядшие цветы усталости прибавят силы

Серое толстое одеяло плотно и душно обвивает небосвод, утопая где-то на краю горизонта темно-синим, там иногда проскальзывают лучи догорающего светила, и кажется, небо сейчас рухнет огромной глыбой чего-то отвратительного и жуткого, что тугой веревкой обычно на шее. Юнги сравнивает это небо с собой. Такое же мерзкое, печальное и до жути меланхоличное, иногда, правда, мечтающее о чём-то солнечном. Юнги сравнивает это полотно с собой и кривит ухмылку, пальцами пробираясь в карман за очередной порцией никотина, запахом последнего блондин уже точно успел пропитаться. Юнги любит свою депрессию, если честно, ему нравится это состояние полной апатии, так хоть чувствовать ничего не можешь, а блондину это только в радость. Он читает много, иногда выделяет цитаты, приписывая что-то на тонких полях книги, курит безбожно часто, прожигая лёгкие, иногда выпивает по вечерам, чтобы немного скрасить своё состояние толикой боли, которая живёт тем самым надоедливым червячком в недрах души, и играет на пианино. Юнги людей не очень-то любит, наоборот, он слегка боготворит своё одиночество, хотя обожествлять там нечего. Но почему-то тянутся к нему эти вечно счастливые и жизнерадостные, от которых хочется два пальца в рот вставить, может, чтобы спасти от тёмной и злой тётки депрессии, а, может, чтобы добить. Чёрт его знает, если честно. — Последняя, — блондин с лёгкой горечью тихо говорит себе под нос, опуская взгляд на последнюю сигарету в пачке, обратно поднимает глаза к небосводу и раздраженно выдыхает в осенний воздух свою маленькую злость. * * * — Ты всегда будешь таким хмурым? — Чимин, к несчастью Юнги, его брат, жизнерадостный, почти всегда счастливый и неугомонный, как заноза в заднице, улыбается, глядя в телефон, пока Мин, сидя на подоконнике, выдыхает сизый дым сигареты в открытое окно, наблюдая за одинокими птицами на небе. — Я нормальный, — Юнги эти разговоры раздражают сильно, Чимин со своей любовью ко всему живому тоже, потому что Мин искренне не понимает, как можно быть таким счастливым с нихуя. — Если для тебя норма - это залипать в книги, ненавидеть весь мир, курить по две пачки сигарет в день и ни с кем не разговаривать, то у меня плохие новости, — парень отрывается от телефона, мазнув взглядом по блондину, и улыбается грустно так. — В мире столько всего прекрасного, а ты сидишь на своём дне, поглощённый осенней депрессией, и рад этому. — Угу, — Юнги выкидывает окурок, закрывая окно, и понимает, что таких людей, как Чимин, он просто ненавидит. * * * Это часто называют осенней хандрой или сплином, обвиняя как раз-таки время года в душевной меланхолии. Юнги ни разу не согласен. Осень тут свою руку не прикладывала, она слишком прекрасна так же, как и светило, что кровавым пятном тонет на краю неба, где последнее встречается с горизонтом. Юнги бы хотел, чтобы был такой же закат, когда он будет умирать, но прекрасно понимает — такой подарок он не заслуживает, потому что прекрасно помнит эти глаза. Когда Юнги медленно терял связь с миром на примерное «навсегда», он почти сожалел о том, что сотворил. Он вспомнил, что обещал подарить книгу тому парню в кофейне, который бесплатно делал ему кофе, потому что блондин милый очень, а после получал выговоры от начальника; что забыл посмотреть, какое было небо в этот день; что любимый рыжий кот не покормлен; и куча других дел, о которых Юнги сожалел, потому что не совершил. А потом в квартиру ворвался Намджун. И единственное, что помнил Юнги, — его взгляд, пропитанный вселенской болью и жгучей обиды с толикой презрения и отвращения. Но легче не стало. Юнги смотрит на птиц на небе, улетающих куда-то за пределы его тоски и похожих больше на маленькое персональное созвездие, и пытается заставить себя идти домой. Но неожиданно его кто-то задевает плечом, заставляя прозрачную пыль мыслей рассосаться где-то в голове блондина, чтобы бросить взгляд на улыбающегося парня в бежевом пальто, цвет которого отчетливо выделяется на фоне серого парка. А потом взгляд падает на его карманы, где торчат маленькие букеты ромашек. Такие чистые и невинные в своём обличие, что Юнги неосознанно сжимает губы, потому что где-то слева немного щемит от боли. — Смотрите по сторонам, — огрызается блондин, пряча лицо в чёрный шарф. — Прошу прощения, — эта квадратная улыбка очень раздражает, потому что... тёплая и по-своему родная. — Тэхён, — брюнет протягивает руку в сторону Мина, продолжая светиться от какого-то непонятного счастья. — Я не знакомлюсь, — выходит грубо, но Юнги почти плевать, и «почти» совсем не потому, что этот парень - первый, с кем блондин разговаривает за последний год. — Очень жаль, — он тянет эту самую руку в карман, доставая букет, связанный красной ниточкой. — Это тебе, — и Юнги почти задыхается. Юнги ненавидит таких людей, которые светлые, лучистые, прямо как его брат, люди-солнца, что дарят своё тепло всем без разбора. Такова их сущность, прелестная и удивительная сущность, помогающая на секунду поверить во что-то хорошее. Юнги ненавидит их, потому что сам таким не является и никогда не будет, хотя хочется очень. Юнги — это серость и пыль, это тоска и отчаяние, это что-то холодное и тёмное, которое из него никогда не уйдёт. Но от ненависти становится немного легче переносить этих существ и немного эту жизнь. Юнги берёт букет в покрасневшую от холода руку, продолжая разглядывать белесые лепестки ромашек, давит в себе знакомое чувство вины, чувствуя, как сильно и громко бьётся его сердце, стук которого эхом отдаётся в голове, а когда поднимает глаза — его нового волшебника и след простыл. — Спасибо, — роняет тихое в осенний воздух и прижимает цветы к груди. * * * Юнги смотрит на завядший букет ромашек, думая о том, какого цвета сейчас у него душа — не такого ли, как скорченные стебли и лепестки цветов, напоминающие о тьме внутри блондина. Наверное, если бы он их сжёг, то комната обязательно наполнилась смрадом и грязью, точно такой же, какая у него внутри. Юнги ненавидит таких людей, которые тёплые и лучистые, но букет ромашек почему-то до сих пор не выкидывает.