Умрут за нас

      Илья в сотый раз открывает диалог и просто смотрит, пока экран не гаснет наконец. Там, в этом диалоге — последнее давнее «Прости» от Ромы, и это хуже, чем если бы он написал «Пошёл нахуй», потому что Илья до сих пор помнит шорох простыней в ту пьяную ночь, чужие яростные вздохи и горький запах сигаретного дыма.       Илья набирает сообщение: «Надеюсь, тебе хорошо с ним»; стирает и набирает новое: «С ним тебе лучше, чем со мной?» — и это стирает тоже. Печатает: «Я всё ещё тебя люблю», — и не может отправить.       Потому что кончено всё. Потому что не за что больше цепляться.       Илья вспоминает Амстердам, дурацкие сториз в Инстаграме, сдвинутые вместе кровати и Рому, бессонно млеющего на разворошённых простынях; Рому, который изнутри весь горел, съедаемый жаждой прикосновений; Рому, у которого ноги бескомпромиссно разъезжались, когда Илья на него смотрел.       Теперь всё в прошлом — и горячие ночи, разделённые пополам, и на двоих выкуренный один несчастный косяк, убивавший с одной хапки. В прошлом и ромины бездонно чернеющие глаза, и илюхина бескрайняя любовь, оказавшаяся никому не нужной мелочью, соринкой в глазу, от которой избавляются, едва вымыв руки.       Илье больно, но уже не так, как было раньше. Он говорит, что мёртв внутри, но это ложь, потому что в нём всё ещё живёт ненормальное влечение к чужим худым ногам, длинным паучьим пальцам и очаровательно нелепой картавости. Он всё ещё хочет Рому себе — со всеми его заёбами, несмешными шутками и одуряющей страстью.       Только Рома больше не его. Постель делит не с ним, вино пьёт не с ним, смеётся — тоже не с ним. Рома весь больше не для него — и это так несправедливо, что хочется кричать.       А Илья только и может, что беспомощно стонать, разбиваясь о холодный апрельский ветер.