Умрут за нас

Рома в Роме видит свою полную противоположность. Они как штиль и шторм, как летний зной и зимние морозы, как лёд в вискаре и пакетик чая в кружке с кипятком, как заря и закат. Самое хуевое — Рома перестал понимать, кто из них кто. Губы Резоля все так же обжигают вечно холодные пальцы, уверенные руки все так же крепко держат в объятиях его тонкие плечи, светлые глаза все так же с весельем смотрят в его темные и неизбывно немного печальные. Все как раньше, кроме того, что похуй теперь, кажется, не только Рамзесу, а им обоим. От этого, наверное, должно быть больно, но, глядя на Резоля, Рома не испытывает ничего, кроме горчащего на корне языка разочарования: такого же, какое испытываешь, когда непредсказуемо и внезапно ломается любимая игрушка. Резоль сломался так же: неожиданно, в одно короткое мгновение перед рассветом. Рома думал, что Фоминок продержится дольше; он так убеждал Рамзеса, что его любви хватит на них двоих, что временами в это даже хотелось верить, но теперь между ними только жаркий секс, редкие ничего не значащие смски и вековой могильный холод тотального безразличия. Роме все равно. Он ничего не ждал и потому не чувствует ни угрызений совести за чужое бездарно потраченное время, ни желания что-нибудь изменить. Ему все равно, потому что он знал, чем все кончится: слишком хорошо успел себя выучить, слишком мало шансов себе давал. Резолю он не дал вообще ни единого. Роме уже привычно сухо и немного жаль. Он бы позволил, если бы попросили.