Умрут за нас

Воздух соленый и немного перечный на вкус, когда Рома хватает Резоля за запястья; останавливает, не давая коснуться своей обнаженной груди, потому что внезапно остро и колко осознаёт: это не то. Руки не те, кожа не та, запах не тот, и сам Рома не тот. Не тот, который Роме нужен. Он стряхивает чужую руку, натягивает футболку и уходит, ничего не объясняя. Он не хочет говорить и не хочет подбирать слова, чтобы его не сочли ебанутым, но в сущности ему наплевать, и поэтому он не пытается ничего сказать. Все равно. Собственный номер встречает его родным древесно-горьким запахом, и Рома падает на пол, стаскивая с себя одежду, и носом утыкается в ворот футболки, туда, где аромат сильнее всего. Он с трудом может отделить один ингредиент парфюма от другого, но в нос резко бьет свежеспиленное дерево, бергамот, грейпфрут и пачули, а ещё — что-то тонкое, неуловимое, зудяще-тёплое и пленительное — его собственный запах. Говорят, люди не чувствуют запаха своего тела, но это не так; Рома может опознать свой след на всем, чего касается: на собственных вещах, на футболке Соло, к которому он прижимался час назад, на толстовке Роджера, которой он укрылся от дождя на пятнадцать минут. Рома замечает этот запах на вещах даже после стирки, когда в ноздри забивается отвратительно неживая свежесть порошка и мягкость кондиционера. Рома замечает этот запах и не может им надышаться. Он дышит в футболку и торопливо расстёгивает джинсы. Парень в зеркале смотрит на него глазами, одержимыми настолько же, насколько темными, и от этого взгляда у Ромы внутри все горит, и плавится, и нехорошо щекочет под рёбрами. Джинсы с бельём летят в сторону, и Рома раскидывается, изгибается перед зеркалом так, чтобы видеть себя всего. Он обхватывает член рукой и вздыхает, глядя, как его отражение откидывается спиной на край кровати, как его бледная рука скользит по белоснежной роминой коже, больно цепляет сосок и касается губ. Губы искусаны и алеют безбашенно, и Рома с силой давит на них, царапает короткими ногтями и давится стоном, потому что от этого они краснеют ещё сильнее, ещё резче выделяются на лице, ещё более привлекательными становятся. Терпеть невозможно, и Рома толкается пальцами в собственный рот, наблюдает жадно, как губы растягиваются вокруг них, чувствует, как язык, тёплый и влажный, касается подушечек и гладит их мягко. Слишком похоже на отсос; Рома выпускает пальцы изо рта и скользит ими ниже, по шее и острым, рвано-бумажным линиям ключиц, по груди и бокам, оставляет за собой влажный след, который воздухом холодит на теле. Он вцепляется в собственное бедро, иллюзорно-ломкое, раздвигает ноги и смотрит, как обрисовываются под тонкой кожей яростные переплетения сухожилий. Он сминает кожу под пальцами, оставляя на ней красные полосы, и это так красиво, так невероятно пряно, что стон против воли с губ срывается и звенит в воздухе и внутри головы. Рома кладёт ладонь на одно колено и тянет в сторону — раскрывает, чтобы можно было на всего себя посмотреть, чтобы почувствовать и увидеть, насколько он гибкий, насколько широко может раздвинуть ноги и как может спину прогнуть, выставляя себя напоказ. Он красивый. Он хочет, чтобы на него смотрели. У него гладкая белая кожа и идеальные пропорции, у него тёмные глаза и мягкие губы, у него все тело такое звеняще-тонкое, обманчиво-хрупкое, жёсткое и упрямое под бархатной белизной, что он просто не знает, как можно не хотеть его коснуться. Как можно позволить касаться этого тела кому-то другому, неидеальному и не чувствующего его так. Рома сжимает свой член в ладони и дрочит быстро, глазами сжирая каждое своё движение и пытаясь поймать губами каждый свой вздох. Он пальцами впивается в кожу и обжигающе-хорошо царапает ее, оставляя на идеальной снежности такую же идеальную красноту. Красиво-красиво-красиво. И пахнет так горько-сладко, стойко, яростно, что хочется кричать, и Рома не сдерживается: стонет громко, облизывает алые губы и кончает, заливая спермой длинные пальцы. У отражения в зеркале дикий, отчаянный взгляд, когда он кладёт испачканные пальцы в рот и мягко скользит по ним языком, собирая собственный вкус. На губах остаются мелкие белые мазки, и он собирает и их тоже, размышляя о том, хватит ли ему гибкости отсосать парню в зеркале. Наверняка. Но вряд ли это будет выглядеть хорошо. Рома закрывает глаза, утыкаясь носом в свою футболку, думает: он больной, отпиленный, ебанутый, ему надо в психушку лечить голову. Но пахнет он лучше, чем кто бы то ни было, и тело такое, что его нельзя позволить испачкать чужими грязными пальцами. Рома обнимает себя руками, с трудом забираясь на кровать, и снова заглядывает в зеркало. Ему бы пошли синие волосы...