Девочка на крыше

      Привет, меня зовут Эрика Фишер. Сегодня последний день моей свободы, как бы пафосно и вульгарно это не звучало. Нет, закон я не нарушала и даже не думала об этом. Все банальное, чем может показаться: два месяца назад я потеряла семью. В один миг я лишилась всего, что было мне дорого. Из-за этого я хотела покончить с собой, уйти за грань вместе с близкими. Прокляла весь мир и Бога вместе с ним, за то, что в тот роковой день мы были порознь.        Два месяца назад, третьего апреля в два часа ночи и ровно в пятьдесят шесть минут, мне по телефону дядя сообщил своим скрипучим голосом — отец, мать, любимая младшая сестрёнка погибли. Ничего не осталось. Моментальный взрыв. Как в кино. Только в фильме прилетает супергерой и всех спасает, а это реальная жизнь, где чудеса не происходят. Их всё равно бы не спас даже Супермен. Смерть была мгновенной, остались лишь воспоминания да угольки с пеплом. Несчастный случай. С кем не бывает, неправда ли? И правда, в этой жизни может случиться все что угодно. Даже утечка газа со смертельным исходом. В ту ночь мне спасла жизнь вещь, которую я всей душой ненавидела… Чёртова алгебра! Именно из-за неё я пошла к своей знакомой из ВУЗа, и за определенную плату она согласилась меня подтянуть. У меня не всё получалось, вот я и задержалась.       Суд принял постановление о том, чтобы несовершеннолетнюю Эрику Фишер отдать на попечение ближайшим родственникам со стороны отца Грея Фишера. Родному брату, Джею Фишеру который находится в браке с Луизой Фишер, девичья фамилия Андерсон. Они в браке шесть лет, но детей пока нет.       Хах, такое странное чувство испытываешь, когда говоришь о себе в третьем лице. Такими темпами скоро сама себя до безумия доведу и никаких подтверждающих документов не надо.       То, что суд принял это решение никак не улучшило мою дальнейшую судьбу. Ведь, как можно чувствовать себя хорошо в семье, которая взяла тебя ради пособия? Деньги, которые платит государство моим опекунам, довольно неплохи. Но как личность я им совсем не нужна.       Откуда мне это знать? Попробуй не узнай, когда тебе об этом в лицо говорят. Только мы переступили порог дома, как началось: «принеси; подай; убери; ты не так все делаешь; у тебя что — руки-крюки?!»       Я знаю, что у меня сейчас — не самое плохое, что могло со мной приключится. Но толку мне от этого «я знаю», если легче не становится? Боль от потери семьи не прошла. Из острой она превратилась в глухую и беспросветную тоску. У меня стали появляться, ранее незнакомые мне, чувства отверженности и незащищённости. Апатия и безэмоциональность стали моими спутниками повсюду.       Я не знала, что мне делать. Особенно, после того, как появились голоса. Позже я узнала, что это были симптомы панических расстройств. Как следствие, у меня появились галлюцинации. Проявлялось это в том, что я могла услышать смех своей сестрёнки из гостиной или ласковый голос матери из кухни, а перед сном грубый, но такой родной голос отца. Не выдержав, я рассказала об этом Луизе. В ответ мне прозвучало не волноваться, мол, они что-нибудь придумают…       И придумали, чёрт возьми! Отправить меня, в психушку под предлогом того, что у ребенка едет крыша на почве горя от утраты. В чём это проявляется? В социопатизме и слышании голосов, когда ребенок один дома.       Врачи сделали заключение и поставили в карточке диагноз: «Последствие травматического кризиса при скорби, проявляется в различных галлюцинаторных явлениях. Так как, о переживании травматической скорби может свидетельствовать отсутствие эмоциональных реакций. Предположительно, посттравматическая скорбь привела к депрессии» — неплохой вывод, неправда ли? Сейчас мы сидим в холле и ждём, когда меня заберут, чтобы проводить в палату. Я услышала звонкий перестук каблучков с правой стороны от себя — к нам по коридору приближалась статная женщина в белом халате до колена. Её походка была лёгкой, а маленькие каблуки громко щелкали по кафельному полу. Не доходя к нам пары метров, она, обратившись к моим опекунам, попросила их покинуть лечебное заведение. Отныне я нахожусь под присмотром санитаров и докторов. Когда мы начали двигаться вдоль холла и повернули в правый коридор, медсестра у меня спросила: — Ты в курсе, где находишься? — Вполне, — ответила я с грустью в голосе. Похоже, ответ её удивил, она даже обернулась и посмотрела на меня первый раз за всё время. — Ты уверена? — Спросила она вновь. — Абсолютно, — сказала я увереннее. И вновь замечаю удивление на её лице. — Почему вы так на меня пристально смотрите? — Неудомевала я.       После моего вопроса я увидела, какой сталью блеснули её глаза, и содрогнулась, не дай Бог, перейти дорогу этой женщине.       Она отвернулась и прибавила шаг. — Неважно. Но раз ты у нас такая понимающая, попытаюсь объяснить тебе пару элементарных правил нашей лечебницы. Надеюсь, ты их запомнишь. Иначе, пеняй на себя, — железа в её голосе было хоть отбавляй. — Никто тут с тобой возиться не будет, нам за санитарную обробку никто не доплачивает. Мы занимаемся этим только при крайней необходимости. Это было первое. Второе, документы, деньги, ценные вещи, имеющиеся при тебе, и одежда по описи сдаётся на хранение до выписки из стационара. Ах, да, чтоб ты знала, двери приёмного отделения закрыты на ключ. Так что, так просто тебе не удастся сбежать. — И не собиралась. — Ну-ну, это ты сейчас так говоришь, — после её слов я почувствовала как все моё тело напряглось в нехорошем предчувствие. — В четвёртом отделении установлен обязательный для всех распорядок дня с точно фиксированным временем утреннего подъёма, приема пищи, лекарств и других лечебных процедур, прогулок, трудотерапии, и отхода ко сну. С остальным ознакомлены твои опекуны. — С чем? — Неприятное чувство, узнать что от тебя что-то скрывают, но родственники в курсе дела. — Тебе знать не обязательно.       В этот момент мы повернули налево, прямо по коридору с двух сторон шли двери с табличками. Когда я созрела для очередного вопроса, медсестра остановилась. Повернувшись к двери справа, она сверила информацию с таблички и листика, который вытащила из нагрудного кармана медицинского халата. На табличке был номер 345. Только сейчас заметила, что на её бейджике написано: «старшая медсестра Л.К. Ранк» — Подойди ко мне.       Да уж, властности ей не занимать. Когда я подошла, медсестра сунула мне в руки лист бумаги А4, но когда я пригляделась и прочитала, мне на минуту показалось что у меня остановилось сердце. У меня в руках была копия документа, в которой говорится: «Эрику Фишер, по подозрению в склонности к суициду, а также страдающей тяжёлой формой депрессии, запрещено: выпускать на прогулки чаще двух раз в неделю, оставлять без наблюдения больше, чем на три часа. Поселить в двухместную палату и приставить личного санитара Дата: 05.06.2019 год Доктор Н.К. Лизак»       В этот момент на меня накатила такая горечь, что я не могу толком её описать. Накатило чувство разочарования в справедливости этой жизни.       За что? Ведь я ничего плохого не принесла в этот мир. Так больно… До меня только сейчас дошло, куда я попала, за что, ради чего и из-за кого.       Пока я читала письмо, медсестра изучала меня внимательным взглядом, но её терпение подходило к концу. Это было видно по тому, как она постукивала тонкими, наманикюренными пальчиками по косяку двери в нетерпении. У меня в голове крутился лишь один вопрос: — Зачем вы мне это показали? — Потому что твой лечащий врач считает неблагоразумным держать тебя в неведении. — А вы? — На твоё счастье я придерживаюсь того же мнения. — Спасибо вам. — Пока не за что.       При этом она так многозначительно глянула на меня, что я передёрнулась. Моё движение не укрылось от неё и она, довольно ухмыльнувшись, открыла дверь. При этом не торопясь вытащить ключ. — Заходи первая. На данный момент, в комнате будешь проживать одна. Буянить, шуметь, звать персонал по пустякам не советую. Сразу вколят успокоительного, да такую дозу, что ещё сутки встать с кровати будет проблематично.       После такого предупреждения, даже по серьёзной причине, мысль позвать санитаров возникнет последней.