Не прислоняться

Я в потоке людей нечаянно растворяюсь также, как с тобой. В тебе. По субботам с утра. Когда заправляешь мне волосы за ушки и смотришь пристально своими прозрачными, когда огрубевшими пальцами нежно водишь по ключицам, когда мы оказываемся близки до предела, и твоё сбивчивое дыхание обжигает шею. Так хочется растворяться намерено. По ступенькам метрополитена вниз, в тепло, где в запахе креозота я нахожу твой. Люди плотным течением плывут по подземным коридорам. Их, наверное, штормит, потому что ногами они перебирают быстро-быстро. Меня, наверное, тоже. Поспеваю за ними. Здесь звуки смешались в сплошной гул. Мне ведь казалось, это мы его создаём, когда смеёмся непозволительно громко и ловим на себе холодные взгляды незнакомцев. Когда подпеваем музыкантам в переходе, самих ведь могла ожидать такая судьба. Когда, сцепившись, плетёмся близко-близко друг к другу, перегораживая дорогу слишком торопливым. Оказалось, нет. Этот гул здесь просто живет. Ему на нас наплевать. Будет существовать, пока поезда не перестанут носиться по артериям подземки. Но они пока носятся. Так стремительно, что ветер гуляет в волосах. Я запрыгиваю в последний вагон по привычке. Там людей обычно меньше, ты сам научил. Девять станций до конечной. Падаю куда-то в угол рядом с пустующим местом. Сейчас все кажется таким неправильным, и в чем дело, я знаю точно. «не прислоняться» Такое во всех вагонах пишут. Но обычно замечаю эту надпись, только когда мы это правильно нарушаем. Я прислоняюсь к тебе. Когда станции со скрипом пролетают за стеклом, и усталость опускается тяжёлым грузом на мои плечи. Глаза смыкаются, и весь свой груз я спускаю на твои. Ты и не сопротивляешься, покорно зарываешься носом в моих волосах. И я не чувствую того, как глубоко мы ушли под землю. Я выше тридцать четвертого. А если в один момент из дверей исчезает последний попутчик, нас уносит куда-то за красный горизонт. Ты прижимаешь к себе крепче и целуешь-целуешь нежно и настойчиво. Поджигаешь рваными касаниями, а я плавлюсь и хватаюсь за твои колючие щёки. Порчу момент, а ты только улыбаешься. Сам ведь любишь, когда так. Но сейчас, сижу смирно и правил не нарушаю. И «уважаемые пассажиры», вошедшие с оранжевой ветки, молю, чтобы вам тоже было до конечной. Оставаться в пустом вагоне метро одной мне страшно. Поезд продолжает движение, и мой рюкзак с характерным звоном встречается с поручнем при остановке. Пожилая женщина рядом сейчас определенно бьет тревогу, глаза у неё пешками. Люди так любят делать вид, будто им есть дело. Но мне сегодня не до них, пусть проходят мимо. Выбегаю из вагона и тону в коридорах станции. Скольжу бесшумно и плавно, оставляя безликих прохожих где-то позади. Здесь время будто замерло. Станция скромная и почти пустая. Родная. Твоя. По ступенькам метрополитена вверх, в прохладный весенний воздух, который весной пока не пахнет совсем. Он здесь пахнет сыростью и сигаретным дымом. Напористые прикосновения ветра покрывают тело мурашками. А так хочется ощущать твои. Шагаю на зелёный, останавливаюсь на красный, без внимания оставляю жёлтый. Он — о разлуке и отчаянии. О нелюбви, которая видится мне в глазах потрепанных панелек. Это они так осуждающе смотрят со всех сторон, когда мы, словно дети, скрываемся перебежками у тускло освещённых подъездов или у витрин закрытых магазинчиков, куда никогда не зайдём. Когда мы, опьяненные и обессиленные, плетёмся ночью домой, останавливаясь в приступах глупого смеха, который эхом бьет прямо в их стеклянные окна. Это они безучастно наблюдают, как мы шагаем, держась за руки, и поспешно сплетение пальцев разрываем, завидев заинтересованного прохожего. Как испуганно я цепляюсь за край твоего рукава, когда нас пронзают указательными пальцами дебилы на противоположной стороне дороги. Миную знакомые улицы, улавливая на асфальте блики фар проносящихся мимо автомобилей. Сворачиваю в родной двор, где непривычным треском раздаётся тишина. Слишком поздно для звона детских голосов, которые обычно роем вьются на площадке, огороженной нелепым зелёным забором. Все давно убежали домой, а я одна будто заигралась. В твои игры. Стремительно достигаю нужного подъезда. Если бы я потревожила домофон, он бы непременно переадресовал мой звонок на голосовой почтовый ящик. Но функции он такой не имеет. Так же, как ты не имеешь привычки отвечать. Наверное, поэтому здесь всегда открыто. Медленно погружаюсь в коридоры, грязно выкрашенные голубой краской, ухожу глубже с каждой ступенькой. Двери лифта смыкаются, и лампочка назойливо мигает. Все, как прежде. Когда мы оказывались здесь вдвоём, и наши лица были так близко, что она вспышкой освещала каждую трещинку твоих синих выцветших глаз. Каждую морщинку, каждую родинку на твоей коже. Твой этаж. Мои шаги осторожны. Я будто боюсь спугнуть твой образ за стеной. Приближаюсь к нужной квартире. Её не спутать. Дверная ручка запачкана яркой фиолетовой, с которой ты оказался не в силах справиться, когда помогал создавать обложку. Сначала наблюдая пристально, а потом набрав краски пальцем и бережно поставив точку на кончике моего носа. Ты смеялся и покорно ловил цветные мазки в ответ, перехватывая мои кисти из рук, хватая за кисти моих рук. В тот вечер все окрасилось в фиолетовый. Перевожу дыхание и стучу. Звонок давно не исправен. Слышу небрежный поворот ручки. Раз Два Три В эту ночь все заиграет новыми красками.