Обычные пакости (сборник чёртовых драбблов)

Хотя бы с одной стороны должна быть стена.       Для Хэлбота это почти так же жизненно необходимо, как грязно-латунной камбале необходима поверхность дна. С какой стороны стена, и насколько она тверда — совершенно безразлично, главное — то зыбкое, почти что обманчивое, призрачное, но вожделенное чувство защищенности «я могу спрятаться здесь». Общество.       Общество не терпит никаких преград, и подобные стены для него — что алая тряпка для взбешенного и пышущего жаром из ноздрей быка. Врезается в стену, наваливается всем весом, бьет, бодает рогами и давит до тех пор, пока не нанесет тяжкие раны самому себе или не свалит ненавистное ограждение. Первое, кстати, происходит чаще, но, восполнив утраченные силы, общество возобновляет атаку, и подобное может повторяться до бесконечности. «Нет, таких крепких стен не бывает. Только не у меня… Что представляет из себя моя стена?» — Хэлбот понятия не имеет. Закрыв глаза, он представляет на секунду, словно бы подглядывает в узкую щелку вечно запертой двери чулана: какие-то полупрозрачные кубы мутного и блеклого стекла, построенные в шахматном порядке. Рыжеватые, сизые. Кубы небольшие, со среднюю кастрюлю размером, покрытые вмятинами и царапинами, отчего утратили последние остатки привлекательности. Если провести по стене из этих кубов ладонью, можно ощутить только забирающий тепло и жизнелюбивую надежду холод. — Полюбуйтесь-ка, он снова ластится и жмется к своим кирпичам, — насмешливо похрюкивает в окружающей тьме странный переливающийся голос. Он то сиплый, то хриплый, то идентичен голосу Хэлбота, отчего тот слегка вздрагивает и морщится.       Лишенное определенного имени существо нашло приют под стеной Хэлбота, где им пришлось существовать вместе. Это «вместе» длилось так долго, что двое срослись, став единым целым, словно гибрид. Сущность нуждалась в тепле, потому жить решила внутри парня — во всех смыслах — скользкая, теплая, мерзкая. Как кишка, внезапно заполучившая разум и самостоятельность. И иногда очень некстати выбирающаяся на мир посмотреть, себя показать. — Зови меня своим ангелом, музою, своим Вдохновением, — такой импульс послало существо новому хозяину прямиком в душу, отчего тот содрогнулся и обнял себя за плечи, ведь до чертиков не хотелось ЭТО звать. Клички «Ангел» и «Муза» отпали почти сразу — чудовищная уродливость сущности никак не вязалась со стереотипами данных слов. А вот «Вдохновение», это обоеполое, как и монстр, наименование, со временем прочно приросло. Хэлбот понял, что теперь весь открыт для Вдохновения, ведь оно читало его, как новенькую раскрытую книгу с большими четкими буквами. Ухмыляясь обглоданной пастью, зубья в которой поражали своими длиной и изогнутостью, существо заметило: — Притворяешься неженкой? Делаешь вид, что мое присутствие тебе противно? Брось это. Я могу прикинуться твоей почти полной копией, если хочешь. «Легче от этого не станет», — недовольно и хмуро покосился Хэлбот. — Тебе не угодишь.       И они стали жить вместе. Они были очень похожи своими повадками и характерами, с тем важным отличием, что Вдохновение было куда более жестоким и… ярким? Пожалуй. Яркая зависть. — Ребята в округе чего-то в жизни да добились, а мы сидим без всякого дела. То, что я научило тебя придумывать и рисовать странных человечков, не делает тебе никакой чести, неудачник. Яркая злоба. — Пусти меня! Пусти! Я размозжу череп тому моральному отбросу, не держи меня! Яркий ужас. — Не надо смотреть туда… Тихо, заткнись, даже мысленно заткнись, ведь если ОНО шевельнется, сердечного приступа тебе не избежать, просто замри! И яркая похоть. — Полюбуйся-ка на этих тлетворных и омерзительных существ. Как они спариваются, льнут друг к другу, корежась и дергаясь от безмозглой страсти. Ты не отворачиваешься, тебя это заводит, верно, Хэр-рбот? ~ Вдохновение плохо проговаривает звук «л» из-за особенности строения глотки, приспособленной для животного рычания, но, называя хозяина по имени, старается с произношением еще меньше. Звучит это как рокот ручной мясорубки, перемалывающей потроха и хрящи. — Что же ты никак не отлипнешь от своей стены и не займешься изучением нового? — усмехается существо, но багровые сгустки пламени в глазах обжигают ледяной ненавистью. Добрых чувств в этой твари нет, но страшно то, что именно она-то Хэлбота больше всех и понимает. — Боишься идти во тьму, будучи сделанным из тьмы? Не все ли равно теперь, раз ты уже появился, как организм, а, Хэр-бот? Давай, давай-давай-давай, мы оба жаждем действий, движка, хоть какого-то шевеления. Дыши, черт бы тебя побрал! Хэлбот поправляет очки, безразлично смотрит сквозь них на пышущее негодующей злостью создание и продолжает сидеть под шахматным узором кубов. Нет уж, не дам тебе воли.       Хэлбот — это запертая клетка, оковы, смирительная рубашка, куколка насекомого, которая ни за что на свете не выпустит на свободу свое Вдохновение. Тоскливая одиночная камера, где заключенного не только держат взаперти, но еще и до потери самосознания морят тяжким трудом, вырывая из него силы, словно куски живой плоти из тела. Вдохновение ненавидит свою тюрьму, ненавидит то, что Хэлбота считают главным в их тандеме, ненавидит эти страшные пытки, от которых все пространство словно бы выворачивается наизнанку, подобно отравленным потрохам при рвоте. Только вот вместо блевотины на свет (во тьму?) появляются корчащиеся в болезненных судорогах и попытках дышать существа, эти новорожденные, облепленные слоями липкой слизи, кровавых сгустков и еще чего-то невыносимо мерзкого, черного, из чего состоит само Вдохновение.       Как и Хэлбот. Может, поэтому они вместе? — Я родил нового персонажа, — буднично сквозит безразличие в голосе этого проклятого очкастого тюремщика. — Как назовем? «Чтоб ты сдох,» — думает Вдохновение, и отвечает, что неплохо бы дать имя покороче и поувесистее, дабы самим запомнить его с первого раза и навсегда, а не размножать шпаргалки.       Хуже самих родов — стыд от облегчения, наступающего, когда персонажи не выживают и гибнут. «Эти десятки ребят могли бы принести немало пользы, но ты предпочел убить их!» — рычит Вдохновение, исступленно хлеща длинными кривыми когтями огненно-оранжевые и сумеречно-сливовые кубы. На душе томная сладость разливается мутной патокой: чем меньше детей — тем меньше ответственности и сил тратится на уделение внимания каждому. И стыд, стыд. — Они надоели мне. Захотелось кого-нибудь убить, и хорошо, что это были выдуманные твари, а не реальные существа, — отвечает Хэлбот равнодушно. Удовлетворил свои желания и рад, маньяк. Себя бы убил, коли так приспичило. «Наоборот, лучше реальных убирать, свободного пространства тогда станет больше, » — огрызаясь, Вдохновение наивно чувствует себя независимым и правым. — А я всегда был каким-то левым, — эта мерзостная и отвратительная привычка хозяина лезть в чужие мысли, которую Вдохновение порвало бы, если б привычки имели хоть какое-то подобие материальной оболочки…       Кирпичи. Кубические кирпичи, темно-лиловые и огненно-апельсиновые, покрытые шрамами многочисленных психо-неполадок и губительным настроением внешнего окружения. Кирпичи, отчего ж вы не стоите меж нами?