***
В то утро в воздухе вдалеке звучали ноты песни Вендитти. Они проникли в окно кухни вместе с утренними лучами июльского солнца. Он всё ещё помнил волосы матери, медного цвета, которые с отражающимся в них солнцем, казалось, почти имели собственную жизнь, яркую как ореол. Ему было шестнадцать лет, Нико – десять, и он вспомнил, как нес его на руках на кухню всё ещё полусонного, потому что знал, что в воскресное утро его мама готовила фриттелле**. Он никогда не умел произносить английские названия, но они были в Италии, и панкейки можно было называть фриттелле, не так ли? Они оба поприветствовали её, и она встретила двух своих любимцев с улыбкой и лаской. Фабрицио усадил Николо, а потом стал помогать Марине, их маме. Фабрицио знал, что он не был полноценным братом Николо, но никто кроме Антонио не придавал этому значения. Антонио был отцом Николо; Марина вышла за него замуж, когда Фабрицио было шесть лет. Он был лучшим другом отца Фабрицио, Гвидо, и был рядом с ним в день его смерти. Они вместе работали на строительной площадке, одной из многих в Риме, когда тем утром потерявшая управление машина сбила Гвидо. Он провел неделю в больнице, прежде чем умер, и ни разу за это время не увидел своего сына. Марина плакала целыми ночами, несколько месяцев она не хотела выходить из дома. Её свекровь, Лючия, приходила к ней чаще других, чтобы позаботиться о Фабрицио. Лючия гуляла с ним, брала с собой в магазин, научила его простым вещам: как завязывать шнурки на обуви или как надевать футболку. Марина, наоборот, была почти апатичной, настолько, что доктор боялся, что придется выписывать ей таблетки. В тот вечер Марина и Лючия яростно спорили, и Фабрицио вспомнил, что почувствовал тогда глубокий страх, который толкнул его на крайность: в слезах он попытался войти в комнату, с криком, в котором ещё не все гласные и согласные были на нужных местах, но то, что он хотел им сказать было более чем ясно. Две женщины посмотрели друг на друга, потом на эту мелочь, полную соплей, и начали плакать и смеяться; одна увидела в глазах сына взгляд её милого Гвидо, другая вспомнила, каким был её ребенок давным-давно. Постепенно Марина начала приходить в себя, и Антонио стал появляться в их доме всё чаще и чаще. Лючии не нравился этот человек, прежде всего потому, что его не было рядом, когда у Марины было действительно все плохо. И всё же она ничего не сказала, видя, что, наконец, после многих лет Марина снова начала смеяться. Он приносил продукты, помогал с проблемами сантехники и всякое такое. Он начал постоянно оставаться у них, когда у мамы начал расти живот. Фабрицио всё это помнил. И он прекрасно помнил, как ненавидел Антонио. Шли годы, обстановка в доме становилась всё более напряженной. Фабрицио никогда на самом деле не принимал Антонио, особенно из-за того, как тот вел себя с его мамой. Он закидывал её просьбами, всегда требовал внимания, хотел, чтобы каждый был в его распоряжении, потому что он был тем, кто приносил хлеб в дом. Фабрицио, всякий раз отвечая Антонио, злился, и каждый раз получал оплеуху или брань, и постоянную угрозу, что он может без проблем его выгнать, поскольку он не был его сыном. Для Фабрицио такое поведение никогда прекращалось, и он не задумываясь взял на себя ответственность за то, чтобы обеспечить Нико и маму в одиночку, пытаясь защитить их от этого ненавистного существа. То утро он помнил как самое яркое в своей жизни. Запах растопленного масла всё ещё стоял в его ноздрях, вместе с духами его мамы. Это был запах дома. Он прекрасно помнил это, потому что это был последний раз, когда он ощущал его. После того утра, ровно через неделю, Марина не встала, чтобы приготовить фриттелле. Они обнаружили ее ещё в кровати, как будто спящей, но её руки были деревянными, а губы – искусанными. Антонио ушел рано утром, не удосужившись ни с кем попрощаться. Фабрицио позвонил ему на работу, не зная, что ещё делать. Он велел ему вызвать врачей, чтобы они осмотрели её, и повесил трубку. Фабрицио застыл на месте. Он и представить себе не мог, что человеку было всё равно, и он не бросился к той, которую поклялся защищать всю свою жизнь, любить и чтить… Из-за выступивших слез всё перед ним расплылось, но у Фабрицио не было времени плакать. Он всё ещё слышал, как Николо звал маму в другой комнате, и он сделал единственное, что в тот момент казалось ему разумным: вызвал скорую помощь. Когда прибыли волонтеры и врач, они были удивлены, увидев мальчика, который их вызвал, и никого из взрослых, но ничего не сказали. Они увезли Марину с ревущими сиренами и мигалкой, и забрали с собой двух детей. Фабрицио всё ещё видел этот пробивающийся голубой, когда закрывал глаза, и, если он перестал слушать громкую музыку, он всё ещё мог слышать эту сирену в своём мозгу. Оттуда, с той поездки, всё было уникальным, значительным, пустым. Он знал, что всё время держался рядом с Нико, который не прекращал плакать, который напрасно ждал до глубокой ночи, чтобы Антонио пришел за ними, и испытал небольшое облегчение, когда пришла Лючия, которая, после того как получила информацию о произошедшем от врачей, отвела их домой. Инсульт. У их мамы случился инсульт, и ничего им было не сделать. Лючия терпеливо это объясняла Фабрицио, после того как уложила Нико спать. Эти слова ознаменовали конец его детства – начало взрослой жизни. Промежуточной стадии не было. Он потерял маму, и теперь он должен был позаботиться о своём брате, а так же о ней. Лючия объяснила ему, в каком состоянии находилась Марина, о том, как она сейчас не могла ни говорить, ни двигаться, но, возможно, могла прийти в себя. Фабрицио слушал, отчетливо ощущая, что на него только что свалился огромный груз, и всё, что он мог сделать, это поддержать его, чтобы всё вокруг не рухнуло. Прошли месяцы, и Марина пришла в себя, но она больше не могла двигать правой половиной тела. Начался долгий курс терапии, встречи с врачом, упражнения. Фабрицио начал работать вместе с Антонио на стройке для того, чтобы отложить как можно больше денег для лечения и для школы Нико. На самом деле, пусть Антонио и Фабрицио внесли свой вклад в оказание помощи Марине, но старшую школу для Николо Антонио категорически отрицал. Фабрицио не мог принять этого, поэтому начал откладывать каждый возможный евро, пока не наступил решающий момент. Попрощавшись с Мариной, они пошли записывать Нико в школу. После лета Антонио потребовал, чтобы Николо начал работать с ними на стройке, но он отказался. Отсюда самая страшная ссора, свидетелем которой Фабрицио был. Полетели удары ногами и руками, брань, крики. В конце концов, Николо пришел в себя. Фабрицио до сих пор задается вопросом, как четырнадцатилетнему мальчику удалось победить пятидесятилетнего мужчину. После того вечера Нико ушел из дома. Он жил у Лючии, учась в старшей школе, приходил домой, чтобы встретиться с мамой, когда Антонио отсутствовал, и следовал за своей мечтой. Фабрицио не мог чувствовать себя более гордым. Николо с отличием закончил школу, и начал устраиваться на сезонные работы, чтобы собрать первые деньги, категорически отказываясь от помощи Фабрицио. Фабрицио тем временем продолжал работать на стройке, и он стал мужчиной. Его руки стали мускулистыми и полными татуировок, кожа у него загорела. Почти сразу же он начал курить, и теперь его голос был более низким и хриплым. Марина всегда ругала его за эту привычку, пытаясь поколотить своей тростью, при помощи которой она ходила. Для неё он всё ещё был её ребенком. А потом произошло это. Николо месяц был в отъезде, в Римини. Фабрицио и Марина завтракали, Фабрицио играл песню Вендитти, её любимую «Alta Marea», на гитаре отца, а мама напевала слова, когда случился второй удар. Доктор сказал ему, что это может случиться, но невозможно понять когда. Она рухнула на стол, как будто её бросил на него ветер. Бесполезно было бежать в больницу. Она ушла. Она в последний раз сжала его руку, и улетела. Фабрицио хотел верить, что та улыбка, которая появилась на её лице, была из-за того, что она, наконец, снова увидела своего Гвидо. Николо приехал на поезде поздно вечером, только чтобы услышать от брата то, что он надеялся никогда не услышать. Это были дни ада. Николо не разговаривал, Фабрицио был занят подготовкой тщательно продуманной церемонии, в то время как Антонио пропадал в баре. Фабрицио никогда больше не был счастлив после того вечера. Он всё больше впадал в состояние полной апатии. Он выходил только, чтобы выпить и принять наркотики, он больше не разговаривал с Антонио, и он не заботился о своём здоровье. Семья распалась. Единственная вещь, которая держала его в живых, было знание, что Николо был хорошим, и с каждым днем приближался к своей мечте. Фабрицио начал уделять больше внимания музыке. В те немногие моменты ясности играя, что-то давало ему возможность не возвращаться к прежним ошибкам. Через два года он решился. Он начал играть. Необычно большое количество захлопывающихся прямо перед его носом дверей было таково, что он почти не выдержал. Но каждый раз, когда он брал гитару, кричал в микрофон, в эти мгновения он всё ещё чувствовал себя цельным, он чувствовал себя почти как в то июльское утро, с солнцем на лице и запахом горячего масла в ноздрях.***
«Утро, Фабри. Как ты себя чувствуешь?» - Нико встретил его вот так просто, после вчерашнего вечера. Типичный. Как и его мама. «Совсем маленьким», - ответил Фабрицио в сторону, где как он думал находиться Нико, потому что его глаза ещё были закрыты. Он по памяти нашел стул, и позволил себе полностью опереться на поверхность стола. Ему всё ещё было трудно держаться на ногах из-за того чертового удара в живот, но ему придется умереть прежде, чем Нико заметит это. Он оставался неподвижным, рассматривая вытертый зеленый цвет стола. Пока не заметил что приготовил его младший брат, и глаза его мгновенно наполнились слезами. Несколько минут никто не говорил, тогда Нико поставил на середину стола тарелку полную фриттелле, или как они там называются. «Панкейки», - просто сказал Нико. «О, не умничай», - проворчал Фабрицио, взяв три панкейка в тарелку и полив их вареньем. Нико вздохнул. «Фабрицио, я тоже скучаю по ней. Каждый день. И теперь, когда ты здесь, я хочу поговорить об этом. Я хочу, чтобы ты рассказал мне то, что я был слишком мал, чтобы помнить. Я хочу знать о ней всё, чтобы сохранить лучше в памяти. Я не хочу, чтобы ты изолировался, и исчез как Антонио, не со мной». Фабрицио ел молча, понимая, что перед ним теперь мужчина, и он даже лучше его самого. Внезапно он кивнул, и, боясь показаться грубым, посмотрел брату в глаза, и улыбнулся. У него были глаза Марины.***
«Итак, когда следующий вечер?» Фабрицио застыл с вилкой в воздухе. Нико засмеялся. «Ты думал, я не знаю? В самом деле? Я не настолько глуп». Фабрицио внезапно покраснел, сам не зная почему. Короче говоря, столько лет он это делал, но тот факт, что его брат знал об этом, подвергло его к самоосуждению. Он покрылся холодным потом. «Фаббри, ты потрясающий, но почему ты не говорил мне об этом раньше? Мы идем на вечеринку, когда ты будешь играть». Внезапно Фабрицио снова смог дышать, как будто он вынырнул из моря. Он улыбнулся. Возможно, он всё ещё может быть счастлив. «И скажи мне, что ты думаешь об Эрмале?» Фабрицио едва не подавился завтраком. «Ч-что?» «Слушай, только не говори мне, что он тебе не нравится, ну же. Это было заметно, и к тому же вам удалось заставить меня и Марко чувствовать себя третьими лишними», - невозмутимо продолжил Нико, не понимая, что его брат рискует получить инфаркт из-за многочисленных откровений. «Но что… как», - он уже не мог сформулировать разумную фразу. Что хорошо для автора песен, верно? «Тогда Фабрицио давай перестанем отрицать кое-что? Я больше не ребенок, мне двадцать четыре года, большое спасибо». Фабрицио заметил, что во взгляде Нико была изрядная доза садизма, и понял, что он делает всё это нарочно. Чертов мерзавец. Он попытался ответить, но чтобы сохранить то маленькое достоинство, которое у него оставалось, он сосредоточился только на еде панкейков. Он в буквальном смысле был спасен, когда кто-то позвонил в дверной звонок. «О, привет Эрмаль, какой сюрприз». Становилось ещё хуже, чем было. * строчки из песни Антонелло Вендитти «Alta Marea» («Прилив») **Фриттелле (фритоле) – итальянский вариант оладий, зажаренных в масле.