***
Безграничные ночные степи — пристанище для свободных и непоколебимых. Пустынные долины Дикого Запада завораживают. Его дух заключен в ветре, обдувающем раскалённую, обедневшую от засухи почву днём, в хаотично перекатывающихся с места на место клубах выгоревшей на солнце травы, в смешанных запахах редких растений, в неисчислимом разнообразии больших и маленьких зверей, которые, несмотря на скудные условия флоры, сумели найти себе здесь дом. Можно долго и упорно перечислять всё, что поддерживает атмосферу этой части света, но главным центром её концентрации на данный момент является мужчина, сидящий верхом на чёрном, словно беззвёздное небо, коне и направляющийся в глубину этого туманного мрака, не имея точных координат. Неизведанные земли и ночь никогда не вызывали у него беспокойства и никогда не были причиной страха. Они всегда были вечным спутником и делили с одиноким альфой лучшие моменты его свободы. Именно такой запах и имел Хосок. Это не какой-то определённый аромат, даже не смесь каких-то трёх. Он не пах ничем и одновременно всем. Каждым цветком, прорвавшимся сквозь окаменелую сухую землю, выжившим под испепеляющим солнцем, лишенным воды и ухода, выхватывающим кислород из запыленного раскалённого воздуха. Каждым порывом ночной прохлады, залетающим под рубаху без спроса и пускающим табуны мурашек по смуглой спине. Мужчина был словно рожден для этих мест, и будто бы единственный его родитель — Запад. Хосок не пуган жизнью и её вечным мраком — он им живет, в нём лучше видит. Когда глаза не обременены слишком ярким светом надежд и ожиданий, взору предстает истинная картина мира, в которой есть место утратам и падениями. Осознавший это, осознает и свободу. Пока из-под копыт вороного жеребца летит пыль, красное солнце лениво растягивается над горизонтом, освещая где-то вдали едва заметный населенный пункт. Альфа, по-доброму ухмыльнувшись, натягивает поводья покрепче, тем самым заставляя коня остановиться вблизи обшарпанной вывески с одним единственным указателем. Слегка склонившаяся в левый бок и повидавшая, кажется, все погодные условия мира, она гласила, что впереди беззаботного ковбоя ждёт некий «Вестерн». Спрыгнув с уже знатно подуставшего коня, мужчина огибает нелепое сооружение и замечает справляющего по ту сторону от надписи нужду, исхудавшего койота. Тот даже не дергается, увидев перед собой человека, продолжает отливать на деревянный выступ, и, только закончив свои дела, убегает. Хосок в недоумении чешет затылок и смотрит вслед старому облезлому животному, уже предвкушая первые минуты общения с самими жителями города. Быть может они такие же обнаглевшие, как обитающие неподалеку отсюда койоты? Любопытство распаляет желание, но больше всего хочется принять горизонтальное положение и выпить холодного пива, ведь дорога выматывает. Альфа в последний раз окидывает вывеску взглядом и, натянув шляпу пониже, направляется к коню. — Что же, встречай своего гостя, Вестерн.***
День медленно идёт на убыль, и сумеречный лес готовится ко сну. Тени вековых деревьев вытягиваются в длину под тусклым светом заходящего солнца, напоминая собой копья армии, численностью в несколько сотен голов. Верхушки гор вдали примеряют на себя алые колпаки и приглашают к ночлегу своего старого приятеля — красного круга, что вот-вот исчезнет из видимого глазу полотна. Всё постепенно стихает, и лишь одно место в лесу сейчас встревожено движением. У самого входа в густую чащу стоят пятеро индейцев: двое из них — опытные наставники, которые вывели своих лучших учеников на очередную, но на сей раз более серьёзную, благодаря своим масштабам, охоту. С самого раннего детства в головы юных альф этими людьми вкладывалось то, какую значимость из себя представляют моральные заповеди племени, как важно их чтить и беспрекословно исполнять. Они рассказывали о всех существующих Богах, и как правильно просить у них помощи, когда наступит трудный момент. Обучали воинскому искусству и способам охоты, успешную освоенность которых, ребятам теперь предстоит продемонстрировать на деле. И вот, выросшие и впитавшие в себя весь тот опыт, что накапливался их предками веками, статные молодые люди проверяют своё снаряжение на прочность, готовясь к предстоящему вечеру. Среди них есть и тот, кто подаёт больше всех надежд и, вместе с тем, является главной головной болью старших. Он стоит в охотничьей рубашке и штанах с оторочкой, украшенных вышивкой из цветных игл дикобраза. Длинные волосы удерживает маленькая, кожаная повязка, вышитая бежевым бисером, лицо украшают традиционные орнаменты, наносимые перед охотой, в виде чёрной толстой полоски меж бровей и двумя тонкими вдоль линии скул. Чонгук, он же сын Сэнуля — вождя древнейшего индейского племени «Гануин», ещё при рождении получил в дар от Богов невероятную ловкость, храбрость и отвагу. Вольный, зачастую поднятый вверх подбородок, острые скулы и холодный, глубокий взгляд: в этом парне всё отражало его сильный дух и стойкость, на деле ещё и легкую заносчивость. Едва ли по сухим пескам бродит человек, которому бы альфа выражал глубокое почтение. Даже влияние отца на него с каждым годом утрачивает свою значимость, и все члены их большой семьи тяжело вздыхают в ожидании того, во что же обернётся следующая выходка этого самородка. Ни сказать, что он не являлся гордостью своего племени — напротив, эпизодично за такого альфу у многих в сердцах селилось уважение, но его вечное желание всегда и во всем быть первым моментально закрывало все ранее совершённые им хорошие поступки, потому как, те способы, которыми юный индеец пытается доказать своё превосходство, нередко заканчиваются каким-нибудь происшествием. Вот и сейчас, играя желваками, парень снова прокручивает в голове очередной, как ему кажется, успешный план, и предвкушает, как после его реализации у одногодок от зависти в горле застрянет огромный ком. — Солнце садится, пора выдвигаться, — Кванху — первый наставник прокручивает в руке тонкую стрелу и опускает её в колчан. — Порядок действий был ранее озвучен, осталось закрепить. Я и Тэкода спустимся к выходу из рощи у реки и установим там ловушку для нашего гостя, вы, — очертив троих учеников пальцем, — будете поджидать его немного выше и, как только увидите, постараетесь согнать в нашу сторону. Стрелы использовать только для смены траектории бега и запугивания животного. Если кто-то осмелится испортить ему шкуру, я лично потом её сдеру с каждого из вас, — вроде бы обращается ко всем, но прожигает пристальным взглядом только Чонгука, от того последний даже имеет наглость закатить глаза на такую явную угрозу учителя. Все делают вид, что будто бы не замечают импульсивные выпады сына вождя и его, снова не сулящий ничего хорошего настрой. — Да прибудет с нами благословение Богов, — обращается куда-то в небо Тэкода и, сопровождаемый вторым наставником, спускается вниз. Чонгук едва ли сдерживает наглую ухмылку, распирающую всё его нутро. По венам будто тепло разливается от предвкушения, осталось только выждать нужный момент и свернуть с указанной тропы, на более подходящую для него самого. Только вот, альфа и не подозревает, что в этот раз сворачивает не только с тропы. Заметивший то, как отдаляется его друг, взволнованный Канги, бежит следом за ним. — Речка в другой стороне, — парень одергивает упрямца за рукав рубахи, но поняв, что его действия нагло игнорируются, выбегает перед лицом Гука, заставив того, наконец, остановиться. — Ты оглох? Я говорю нам не сюда. — Канги, — обернувшись в сторону ждущего их, третьего ученика, альфа убеждается, что они достаточно далеко отошли, чтобы не быть услышанными. — Вы спускайтесь ниже, ждите лося там. Я останусь тут, недалеко, — заговорчески тянет Чонгук, поглаживая плечо друга. — Само животное, может, и к полуночи не спустится, а я ему помогу, так сказать, аккуратно туда направлю. Возвращайся к Сэмиру, а то видишь, — кивает в сторону третьей одногодки, — извелся уже от нервов весь. — Не пизди мне, придурок, я тебя не первый год знаю. Ты опять хочешь всё испортить, и я тебе не позволю. Понял? Канги кричит третьему ученику, чтобы тот их не ждал и занимал позицию, а сам всё пытается уговорить Чонгука не делать глупостей, которые на сей раз могут стоить ему жизни, но друг, кажется, беспрекословен. Пока у альф идёт смехотворная словесная борьба, Чонгук неспешно доводит своего друга до нужной точки, а затем, толкнув его в листву пышного папоротника, ныряет в неё следом. Канги, наконец, умолкает, и сам парень, выжидая жертву, сидит тихо. То и дело ловит воздух урывками, пока не замечает нужную цель. — Смотри и учись, додик… — он плавно встает с места и медленно покидает их укрытие. — Эй! Ты что делаешь? Совсем рехнулся? — шипит из-за кустов напуганный парень, в панике оглядываясь по сторонам. — Святые предки, какой же ты ебанутый! Чонгук на это лишь фыркает в ответ и, отвернувшись от недовольного друга, теперь уже полностью концентрирует своё внимание на добыче. Он перемещается словно тень: незаметно, не издавая ни единого звука. Мирно жующий траву рогатый лось даже не замечает проскальзывающего невдалеке от него молодого индейца, что, подкравшись ещё ближе, скрывается за толстым стволом патагонского кипариса. Немного переведя дух, альфа выглядывает из своей временной засады, дабы оценить направление ветра и расстояние до животного, а затем, закинув руку за спину, достает из деревянного колчана пару стрел. Он внюхивается в слегка влажный воздух, улавливает полное отчуждение животного и, натянув тетиву лука, начинает прицеливаться. Парень уже предвкушает то, как будет погружать крупную тушку на телегу, разделяя вечерний пир с друзьями и каким-нибудь сочным омегой, которого он после разложит на медвежьих шкурах в типи*. То, как будет с уважением смотреть на него отец, отбросив все свои причитания о пустой голове, в которой только перекати-полю место. Признает в очередной, не требующий больше доказательств, раз, что его сын — наилучшее достояние племени, и, наконец, успокоится. Чонгук задерживает дыхание, припадает одним коленом к земле и, только собирается пустить стрелу животному прямо в глаз, как вдруг слышит истошный крик до ужаса напуганного друга. — Сзади! — Канги в спешке хватает своё оружие, увидев, как прямо в спину непутёвого охотника мчится второй лось, которого они, по всей видимости, не проследили. Пока парень дрожащими руками пытается подбить разъярённого зверя, Чонгук закидывает лук за спину и бросается в противоположную от животного сторону, привлекая внимание уже того, в которого минутами ранее целился. Альфа бежит, как в последний раз в своей жизни, будто за ним не лось гонится, а самый настоящий демон. Он наслышан, что эти травоядные по своей природе очень опасны и уже многим на их веку вспороли брюхо. Соблазн возрос, стоило только представить с каким уважением на него будут смотреть, когда узнают, что он в одиночку смог побороть этого зверя. Только вот, парень многого не учёл. В который раз. Минуя на большой скорости деревья и колючие лишайники, альфа раздирает себе ноги в кровь, и только отойдя от испуга, понимает, что погони за ним, собственно, не следует, также он не замечает и друга. Прохладный воздух обжигает легкие, Чонгук опирается руками о колени и сгибается вдвое от усталости, оглядываясь по сторонам. Времени медлить нет, и пусть разогнуться удается с трудом, за Канги нужно вернуться. Альфа отстёгивает от ремня свой острый кинжал и, крадучись, дабы снова не привлечь внимание дичи, возвращается обратно по протоптанной земле. Из-за гула собственного сердца, парень толком не может прислушаться к происходящему вокруг. Удары отдают в самые перепонки, но, кажется, кроме глухих ударов, он теперь уже различает и шелест листвы невдалеке. Индеец направляется к источнику звука, видит, как из кроны лиственника выглядывает тёмная макушка друга, и, вновь осмотревшись, ползёт к нему. — Канги… — Блять! — парень дергается, скидывая с себя внезапно появившуюся на плече чужую руку, но после, увидев её владельца, вмиг успокаивается. — Не подкрадывайся ко мне так незаметно. Я чуть в штаны не наложил. — А как мне нужно было по-твоему? Подбежать? Или крикнуть «хееей, Канги»! — повышает тон Чонгук, но друг тут же затыкает его рот ладонью. — Тише… Слышишь? — Нужно поскорее убираться отсюда, пока целы, — Чонгук встает первым и, убедившись, что всё чисто, подаёт Канги знак. Увиливая от разозлившихся зверей сквозь десятки близстоящих друг к другу деревьев, парни сворачивают к длинной реке, берущей своё начало у невысокого обрыва. Именно туда, куда они и должны были заманить животное. Ощущение, будто их же добыча до сих пор следует за ними, не отпускало вплоть до того момента, пока индейцы не перебрались на противоположный от леса берег. К счастью, даже если бы лоси настигли их, то вряд ли стали бы кичиться своими навыками паркура или первоклассным умением плыть по мелководью. Теперь можно задуматься о действительно волнующих вещах. — Ты же понимаешь, что нам с тобой пиздец? Теперь ты и меня втянул в свою авантюру, — решает первым нарушить тишину Канги, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба. — Лучше бы нам надрали задницу эти лоси, чем твой отец. Чонгук даже на вопрос не отвечает, всё и так понятно по выражению его лица. Он непозволительно сильно проебался, и этот проёб может стоить ему очень многого. Остаётся только гадать, что под это «многое» попадёт на сей раз. Парень не смог проявить себя в том, в чём ему не было равных среди ровесников, и, пожалуй, он вполне мог, поднабравшись ещё немного опыта, потягаться с самыми уважаемыми и сильными охотниками племени Тэкодой и Кванху. — Блять, — замечая вдали разгневанных наставников и до ужаса напуганного Сэмира, Чонгук слегка замедляет шаг. А ведь, он только вспомнил о них. Образ гордого отца в голове заменяется злющим мужчиной, который выдыхает пламя из ноздрей, натягивает плеть двумя руками и после хлобыщет ею прямо перед лицом парня. И Чонгук не будет отрицать, что заслужил порку.***
В деревне тем временем царит суета, приуроченная сегодняшней крупной охоте. Снующие туда-сюда жители заняты приготовлением к вечерним празднествам. Отовсюду слышны восторженные и радостные переговоры. Огромный костёр уже подожжен и разгоняет жар для будущего ужина из дичи, вот-вот принесенной в качестве трофея. Вождь тоже готовится: работает над последними штрихами подарка для сына — новый охотничий кинжал, изготовленный из редкого в здешних краях металла. Переливающийся под заходящим солнцем всеми оттенками оранжевого, он приковывал взгляд, отражая в себе блеск последних лучей заката. Сэнуль самолично выгравировал имя сына на рукоятке, пририсовав к нему небольшую чайку — второе, так называемое имя природы, ассоциируемое с миром фауны и подходящее человеку, который это имя носит. Оно было обязательным у индейцев. Второе имя самого Сэнуля — ястреб. Услышав внезапное затишье снаружи, мужчина настораживается. Сложив кинжал в кожаный чехол, он направляется к выходу. Не успевает альфа отвесить занавес, как на пороге типи появляется его сын собственной персоной. Отеческая тёплая улыбка моментально освещает уже немолодое, морщинистое лицо. — Я так и знал, что вы успеете до полуночи. Нечего там делать так долго, верно? — хохочет альфа, хлопая Чонгука по плечу, но не увидев ответного настроя, тушуется весь. — Что-то случилось? Посмотрев отцу в глаза, парень набирает полные лёгкие воздуха и сразу же шумно выпускает его наружу. — Я вернулся в деревню… ни с чем, — это всё, что альфа смог выдавить из себя. Не сказать, что он готовил какую-то особую речь и всё забыл, нет. Просто, это действительно всё. — Что ты снова натворил? — неужели его неугомонный отпрыск в который раз что-то вычудил? Судя по бегающим глазам напротив, Сэнуль сейчас попал прямо в точку. — Вышло недоразумение, честное слово… Так получилось, — на секунду парень даже задумывается продолжать ли ему говорить правду, но смотря на искаженное лицо отца, ему, видимо, всё же придётся что-то наплести, будто бы от вождя возможно что-то скрыть. — В общем, охота немного приостановилась… — На деле он нам её сорвал, — в типи очень некстати входит раздосадованный Кванху и, даже не удостоив Чонгука взглядом, продолжает обращаться к вождю. — Он не просто пренебрёг планом, он наплевал на элементарные правила охоты и пошёл на лося в одиночку. Испугал зверя и вместе с ним добрую половину леса! — Да это я-то его напугал? Он меня чуть не убил, — встревает парень и ловит укоризненный взгляд отца, а затем и отцовские руки на своей выкатанной в грязи рубахи. — Я явно испугался больше, чем он. Эта тварь ещё и своего дружка привела. — Прошу Вас, примите меры по отношению к сыну, его поведение уже просто ни в какие ворота не лезет. Откланявшись, охотник покидает жилище, так же, как и душа Чонгука покидает его тело. То, что альфе раньше отец казался злым, сейчас оказывается жалкой иллюзией. Злым Сэнуль стал именно после слов Кванху. По мере того, как багровеет лицо отца, рубашка в его руках грозится разойтись по швам от напора. Чонгуку кажется, что он всё-таки слышит, как рвётся тонкая хлопчатая ткань, перед тем, как Сэнуль снова начнёт кричать. — Что ты себе позволяешь? — выговаривает по слогам, сквозь намертво зажатый ровный ряд зубов. — Ты клялся мне, что больше никаких оплошностей, что больше никаких выходок! Что сегодня ты вернёшься другим человеком и заставишь меня пожалеть обо всех ранее высказанных мною сомнениях на твой счёт! — Просто мой план немного не сработал… — вместе с этими словами, альфа выплевывает и остатки своей гордости, теперь перед вождём стоит только оболочка от былого языкатого и дерзкого зазнайки. Воротник высвобождается из оков напряженных рук, и Чонгук, пользуясь возможностью, отступает на несколько шагов назад от пыщащего гневом отца, пока не упирается в кого-то спиной. Схватившись за рубаху в области сердца, альфа от неожиданности подпрыгивает на месте, пока не замечает человека, собственно, и ставшего преградой. Перед ним стоит племенной шаман и по совместительству родной дедушка Чонгука. Парень выпрямляется и, закатив глаза выдыхает. Этот чудак всегда оказывается рядом в самый неподходящий момент, ей-богу, словно из-под земли вырастает. В половину от своего роста сгорбившийся, одетый в длинное льняное платье, обшитое по всему периметру бисером, он едва стоит на ногах. Огромные бусы в несколько слоёв, которые весят как минимум десять фунтов, кажется, и являются причиной его горба. «Только не ты» — думает альфа и бьёт себя мысленно по лбу, зная, что дед опять начнёт нести какую-то шаманскую хрень. — Я же говорил тебе, Сэнуль, что сегодня случится что-то очень важное, — хрипит старик, тыча после каждого своего слова трясущимся указательным пальцем вождю в лицо. — Папа, единственная причина того, что сегодня произошло — легкомыслие и беспечность этого оболтуса, который слишком большого о себе мнения и забыл, что такое порка, — вождь бросает очередной гневный взгляд в сторону сына. — Какая короткая память. Всего-то на прошлой неделе отгрёб и уже успел позабыть. — Ты не понимаешь. Всё, что происходит, я объясняю высшей волей. Называйте её Богом, судьбой, роком или ещё как-нибудь, — смешно отмахивается старый омега, — но сегодня произошёл не просто инцидент, а знак! Я видел вещий сон и, чтобы понять его, мне нужно было дождаться вечера. Теперь-то всё стало на свои места, мой мальчик, — подойдя к внуку, ведун кладёт руку на его щеку и проводит сморщенными, высушенными годами пальцами по молодой упругой коже, — чтобы обрести судьбу, тебе нужно будет отказаться от убийства животных. Глаза Чонгука медленно расширяются, а тело приходит в ступор. Неужели судьба уготовила ему такую несправедливую участь? Охота — его всё. Он едва ли будет чувствовать себя чем-то целым без неё. Парень какое-то время обдумывает сказанные стариком слова, и после: — Дед, ты что опять несёшь? Тебе же сказали, не собирай больше те странные грибы у дороги, — отойдя от наигранного шока, альфа заливается смехом, но увидев всё такое же злое лицо отца, прокашлявшись, затыкается. — Иди к себе. Встретимся на ужине, которого ты, кстати, многих лишил, — Сэнуль как-то совсем безучастно отворачивается от своих гостей у порога и создаёт видимость деятельности, дабы поскорее остыть и не начать стирать глупую ухмылку с лица сына прямо сейчас.***
От былого восторга и предвкушения вкусного упитанного мяса лося не осталось и следа. Племя, собравшееся перед большим костром, уплетает кукурузные лепешки, вместо обещанной дичи, и перешёптывается между собой об очередном проёбе Чайки. Как только виновник шума и недовольства жителей появляется в поле зрения, все затихают. Чонгук, не поднимая взгляда, отпивает из глиняной чаши немного воды и садится на своё привычное место — справа от вождя. Сэнуль, тем временем, подбирает в голове нужные слова. Переваривал их несколько часов и вот, наконец, прочистив горло, привлекает внимание всех собравшихся. — Я думаю, что порка для тебя уже не наказание, — все прекрасно понимают, к кому обращается вождь и без имени. — Для тебя не осталось авторитетов в этом племени, а у меня не осталось терпения, — Сэнуль приподнимается с места и, тяжело вздохнув, продолжает. — С этого момента ты больше не допускаешься ни к охоте, ни к воинскому ремеслу. Будешь помогать омегам разделывать мясо, добытое охотниками, и чистить рыбу, пойманную рыбаками. Ты осознаешь всю цену и важность пищи, которую Боги посылают нам не для баловства и проверки своих способностей, а для поддержания жизни. Для того чтобы наш дух находился в здоровом и сытом теле, — вождь всё так же продолжает смотреть перед собой, не обращая ни малейшего внимания на сына, словно он здесь — пустое место. — И впредь, для тебя это будет уроком, — мужчина опять садится на медвежью шкуру и тихо, словно все ранее сказанные слова забрали у него последние силы, заканчивает. — У меня всё. Всем приятного аппетита. Всё то время, пока Чонгук слушал причитания в свою сторону, в его голове отпечатывалось обидное сравнение с омегами, которым при всех его наградил собственный отец. Вена на шее, кажется, сейчас лопнет от напряжения, злости и недовольства. Аппетита у Гука и так не было, а теперь и вовсе пропал, не говоря уже о желании встать из-за костра, что он, собственно, и делает. Резко подорвавшись, альфа вскакивает с места и, провожаемый недоуменными взглядами, уходит в сторону своего типи, чуть ли не срывая у входа кожаную шторку к чертям. Первое, что попадается под руки парню, это стоящий от него в двух шагах кувшин с водой, которая тут же разливается по всем стенам конусообразного жилища. Следом в воздух летят одеяла и прочие шкуры, служившие брюнету постелью. Добрался Чонгук и до стоящего в углу сундука, когда-то подаренного ему на двенадцатилетие одним уважаемым мастером соседнего племени. Всё его содержимое, а это различные безделушки, собираемые парнем на протяжении долгого времени, вываливается прямо на землю. Ему сейчас откровенно насрать, насколько бережно он держал каждую из них в руках при первой находке. Единственное, что привлекает внимание парня, так это трубка, когда-то вытащенная из отцовских владений и валяющийся рядом с ней свёрток. Задумавшись на секунду, он хватает его и запихивает в небольшой мешок — туда, куда потом же летит и трубка, и всё самое необходимое по мнению парня, что может ему пригодиться в первое время. Он устал от борьбы в своём племени, где он вечно проигравший. Устал от его жителей, чьи косые взгляды с каждым последующим проступком выжигают на смуглой коже новое клеймо, будто они сами на своих ошибках никогда не учились. Устал от вечно смотрящих ему в рот омег, жаждущих внимания после упоминания его второго звания. И, наконец, устал от постоянных правил, написанных непонятно кем сто лет назад. Немного отойдя от вспышки гнева, альфа бегло оглядывает весь тот ужас, что успел натворить. Припав коленями к земле, он пытается кричать, но на деле лишь хрипит. В голове яркими разводами выводится лишь одна, такая мерзкая, но самая правдивая фраза — «во всех своих бедах виноват только ты». Парень собирает остатки себя с земли. Обещает быть сильным и обещает перестать обременять отца, которому уже и так за всё это время достаточно хватило позора. Чонгук решает уйти. Выждав окончания ужина, и когда все жители разбредутся по своим типи, альфа аккуратно отодвигает кожаную занавеску и, убедившись, что на улице ни души, направляется к разведённому для коней стойбищу. Сонные животные не замечают копошения рядом и продолжают видеть сны, кто стоя, кто лёжа. Отыскав своего жеребца среди кучи крупных голов, Чонгук аккуратно будит его и крепит на широкую спину животного седло. — Ты правда просто возьмёшь и уйдёшь? — брюнет резко вздрагивает от голоса позади себя, боясь, что этот некто попытается его остановить. Но этим «некто» оказывается Канги, тревожно смотрящий своими глазами-бусинами ему прямо в душу. Последний медлит с ответом, но не найдя ничего более подходящего, чем правду, собирается духом и отвечает: — Мне больше нечего здесь делать, и ты прекрасно это понимаешь, — Чонгук замечает скапливающуюся влагу в уголках глаз напротив, и как Канги пытается сморгнуть не присущее ему чувство. — Я рождён быть свободным, друг мой. Не расстраивайся, прошу. Решив, что сегодняшний день и так полностью выбит из канона, парень подходит к другу и сжимает его в крепких объятиях. Пытается забрать всю ту горечь от собственной новости. — Чайка никогда тебя не забудет, мой упрямый Ворон. Они стоят так, кажется, целую вечность, но на деле же не больше и двух минут. Альфа запрыгивает на своего жеребца и скрывается в сумраке теперь уже последней своей ночи в родном племени.