Old Time Road

      Сонный Вестерн встречает Хосока пустынными пыльными улицами, надрывным кряхтением старого петуха и скрипом деревянных ворот полуразваленного стойбища для коней. Быть может, из-за раннего утра вокруг ни души. Чона перспектива завалиться в заброшенный поселок, ибо городом назвать это трудно, мало радует, и чтобы не делать поспешных выводов, он решает пойти и осмотреться. Позаимствовав чьи-то ресурсы, он оставляет уже еле дышащего коня у чужой поилки и направляется в глубь поселения в поисках местных жителей.       Все строения здесь располагаются ровно по обе стороны дороги, образуя что-то на подобии коридора. Выдыхающие труху и пыль из-под прогнивших деревянных досок, простоявшие на этом песке, кажется, уже не один век, эти дома напоминают собой старичков. Некоторые подпёрты балками, будто костылями, дабы не развалиться окончательно. Мужчина так глубоко уходит в свои мысли, рассматривая каждую деталь, попадающуюся на глаза, что, услышав звук упавшей железной миски позади себя, от неожиданности резко вздрагивает. У самого первого дома этой улицы, склонившись над упавшей посудой, местный, кажется, омега собирает наведённый на земле беспорядок, осыпая отборным матом стоящего в двух ярдах от него худого козла. — Зачем же под ноги лезть, тупое ты животное? — вопит брюнет и, легонько толкнув виновника беспорядка в бок, снова выпрямляется. — Встаю ради тебя ни свет, ни заря, чтобы покормить, чтобы ты, — тычет указательным пальцем козлу в лоб, — с голоду не помер, а в тебя будто бесы вселились, — омега качает головой и глубоко вздыхает. — Ну, не смотри на меня так, Бэн. Сейчас принесу другую порцию.       Незнакомец дергается, увидев перед собой непонятно откуда взявшегося альфу. Хосок осматривает его с ног до головы и отмечает, что омега перед ним невероятно притягателен, но почему-то совсем не пахнет. — Перестань внюхиваться, будто я этого не замечаю. Я бета и у меня нет запаха, — даже с какой-то обидой тянет брюнет и отворачивается. — Если что, мы уже открылись, — кивает он в сторону входа, как теперь оказалось, таверны.       Мужчина только сейчас поднимает голову на вывеску «Saloon», искусно вырезанную из сосны, растущей в соседнем лесу, но уже достаточно ветхую, как и само здание, на котором она крепится. Незнакомец проходит внутрь, буквально на пару секунд замедляется, чтобы сказать Чону, что его обслужат, если он воспользуется звонком на стойке, и скрывается за деревянными рото-дверьми на кухне.       Альфе всегда нравились такие: с характером, с этой напускной неприступностью и наигранной нравственностью. Пусть он и бета, пусть и ужасно злющий, но Хосок бы заманил его в свой обходительный капкан на одну случайную интрижку. Обычно таким, как этот, хватало три стаканчика виски и пара комплиментов их внутреннему миру. Главное не забывать про умелую и, что немаловажно, уместную лесть, и дело в шляпе. Мужчина вспоминает, что в свои лучшие времена, за одну только ночь его постель могло согреть около десятка омег, и с досадой вздыхает. Нужно срочно попытаться заработать в этой глуши хоть немного средств и авторитет, но это всё не сейчас. Голова ужасно раскалывается от проделанной дороги, и его планы явно не расстроятся, если подождут хотя бы до завтра. Чон поправляет воротник своего пиджака и проходит к барной стойке.       «Saloon» — типичный представитель развлекательных заведений Запада. Большая барная стойка справа у стены, прикрытая в тылу полками с выпивкой и чистыми стаканами. Противоположная же от стойки стена от пола до потолка украшена десятками трофеев в виде бычьих и оленьих рогов, различных сертификатов об участии в соревнованиях и медных, уже слегка поржавевших медалей. Видимо, хозяин таверны считает, что в этом пустом и сухом помещении всё же есть место пусть и искусственным, зато длинным и густым веткам какого-то причудливого растения. По всему залу разбросано несколько деревянных столов и в дальнем углу, куда протягиваются эти самые ветки, стоит пианино под двумя слоями пыли, словно на нем с десяток лет никому не приходилось играть, и оно вовсе тут не для этого, просто деталь интерьера.       Альфа краем глаза замечает выходящего из кухни бету с миской в руках, который, воспользовавшись чёрным выходом, покидает помещение. Шатен хмыкает про себя и задумывается, бывают ли вообще здесь посетители, и, вспомнив, что и сам сейчас посетитель, разворачивается на стуле к ранее упомянутому звонку.       После нажатия на маленькую кнопку, издается какой-то неожиданно громкий звук, заставляя Хосока от неожиданности отдернуть руку. И похоже, он здесь единственный, кого эта вещь заставила пошевелиться, ибо больше, вероятно, этого делать никто не собирается. Когда альфа решает в следующий раз ударить по этой штуке как следует, в помещение снова влетает уже знакомый брюнет и направляется к лестнице, ведущей на второй этаж. Чон слышит какие-то крики беты, но в ответ на них доносится лишь тихое мычание. Еще минута и, сопровождаемый виновником своего пробуждения, по лестнице спускается очаровательный сонный омега. Он приоткрывает один глаз, чтобы осмотреть зал на наличие гостей и разочаровано, всё же обнаружив одного, выдыхает, завязывая на ходу свой коричневый фартук. — Кто рано встаёт, тому Бог подаёт, не слыхал такого? — начинает альфа, одаривая омегу своей лучшей приветственной улыбкой. — Слыхал, что если с утра раннего бухать, то можно не дожить и до тридцати, — рыжеволосый парень в последний раз потирает свои глаза и, облокотившись о столешницу, наклоняется к мужчине. — Я Чимин, чего угодно? — Говорят, что деревенские омеги не отличаются особыми манерами, но я не знал, что всё настолько запущено, — Хосок соврет, если скажет, что не получает ни грамма удовольствия от того, как раздражается этот рыжик, особенно, как морщит свой маленький носик. — Что у вас здесь самое популярное, того и плесни. — А я вот и не предполагал, что у городских нет ни малейшего представления о стирке, — Чимин обводит мужчину презрительным взглядом и направляется к бару. — Жаль, у нас в популярном нет яда, его бы с удовольствием тебе и плеснул.       Чон ничего не отвечает на колкие высказывания омеги, лишь наклоняется слегка вперед, чтобы рассмотреть затянутую в грубую ткань джинсового комбинезона аппетитную попку, пока тот пытается дотянуться до бутылки на самой верхней полке. Когда парень возвращается к стойке с бутылкой бурбона в руке, альфа начинает улавливать легкий аромат цветущей ромашки. Нет, целого поля ромашек, впитавших в себя всю теплоту и свежесть самых первых месяцев лета. Запах такой яркий, что хочется в удовольствии прикрыть глаза. Видимо, заметив перекошенное лицо шатена напротив, Чимин громко опускает стакан на деревянную поверхность и начинает наливать в него янтарного цвета жидкость. — Был в долгом пути. В пустыне не нашёл таза с водой, чтобы простирнуться, — как бы невзначай тянет Хосок, не желая казаться каким-то грязнулей.       Несколько не совсем приятно проведённых дней в тюрьме, о которых не очень-то хотелось бы и думать, а также последующая за ними ночь верхом на коне, не давали шатену вспомнить об омегах и всех тех прелестях, которые они приносят в жизнь альф. И сейчас, смотря за тем, как Чимин осторожно придерживает двумя руками толстое горлышко стеклянной бутылки, вместо него представляет то, что впервые за эти несколько дней проснулось в его штанах. Чон младший начинает болезненно отзываться на мысли своего хозяина, и Хосок решает сменить пластинку, пока желание разложить этого паренька прямо на барной стойке не взяло над ним верх. — Кто этот смешной укротитель рогатых снаружи? Твой братишка? — альфа делает два обжигающих глотка, чувствуя, как по его горлу разливается бодрящая жидкость. — Он мне почти как брат, — пухлые губы рыжеволосого трогает какая-то уж совсем грустная улыбка. — У Джина со вчерашнего дня всё летит с рук, вот от и бесится, — бета словно чувствует, что о нём говорят и, как бы невзначай, появляется в проёме дверей, затем снова исчезает. — И ты, как погляжу, тоже попадаешь под раздачу, — задорно подмигивает альфа, и получает в ответ легкий пинок кулачком в плечо.       Их незатейливый «флирт», если его можно так назвать, прерывает звонкий гул колокольчиков у двери, указывая на наличие в таверне новых гостей. В помещение входят два представителя охраны правопорядка, с которыми Хосок уже лет десять как на «ты». Оба альфы. Выглядят, конечно, вычурно, но несмотря на свой внешний вид, лица у них довольно серьёзные и отталкивающие, как и у прочих, сродних с их профессией людей. Тот, что повыше, пристально обводит взглядом бар, словно пытаясь высмотреть кого-то нужного, и, по всей видимости, так и не обнаружив его, выдёргивает из-под ближайшего стола стул и шумно опускается на него. Второй садится рядом и поворачивается лицом к Чимину, глядит призывающие, постукивает длинными пальцами по деревянной поверхности, и ждёт. Чон их будто совсем не интересует. Окончательно убедившись в этой мысли, мужчина облегченно выдыхает на то, что эти два государственных прислужника пришли сюда не по его душу, и это как раз-таки не остается без внимания очень наблюдательного омеги. Тот видит, как альфа перебирает желваками от напряжения и неровно дышит, постоянно косясь на занятый столик. Давит в себе ухмылку и лёгкой походкой направляется к их новым посетителям, оставляя понурого ковбоя сидеть за барной стойкой с опущенным к стакану взглядом.       Через какое-то время Чимин возвращается обратно за стеклянными кружками и, пользуясь возможностью, наклоняется прямо к лицу Хосока, попутно наполняя первую ёмкость светлым пивом. — Чего это ты так разнервничался? Есть чего бояться? — рыжик нарочно его дразнит, посмеивается над тем, как Чон хмурит брови от злости и проигнорировав раздраженное «завались», всё равно продолжает.  — Значит, это ты только с омегами такой дерзкий, да? Мистер «посмотрите-ка, какой я, возомнивший из себя невесть что, альфач», — Чимин даже не успевает снова самодовольно усмехнуться от сказанной им же фразы, как шатен резко протягивает к нему руку и хватает за ворот светлой рубахи. Очерчивает взглядом милое личико напротив, которое теперь уже искажает страх, и почти в самые губы, опаляя горячим дыханием, медленно проговаривает: — Сказать тебе, где я был день назад, крошка? — омега дергается, пытается убрать с себя чужую ладонь и словно тонет в омутах напротив, видит, как на их дне огоньки недоброго пламени начинают разгораться, и уже чуть ли не пищит. — Место это не самое приятное. Готов поспорить, оно тебе не пришлось бы по вкусу, — Хосок сам отпускает рубашку паренька и взглядом замечает, что пиво в чужих руках уже давно перевалило за края кружки. — Ах, чёрт, — Чимин отряхивает руку, поворачивает голову к шерифам, которые о чем-то оживлённо толкуют, и пока явно им не интересуются, разливает пиво по кружкам заново.       Хосок раздражён из-за лезущего не в своё дело омеги, из-за усталости, которая тяжелым грузом давит на плечи, и копов, решивших с утра по раньше завалиться в то же место, что и он.       Альфа разминает шею и морщится, когда та начинает неприятно похрустывать. Он бы сейчас многое отдал хотя бы за старый дряхлый матрац, на который можно было бы бросить свои кости. Бурбон делает своё дело, и, ко всему прочему, теперь мужчину клонит и в сон. Он залпом осушает второй стакан и уже знатно охмелевшим взглядом провожает относящего поднос с пивом Чимина, при этом краем глаза улавливая проскальзывающего внутрь бету. Тот прижимает к груди какую-то палку и косится на своих новых гостей. В надежде остаться незамеченным, брюнет направляется в сторону кухни, но высокий альфа, до этого что-то рассказывающий своему напарнику, вовремя замечает его и подзывает к себе, при этом расплываясь в до мерзости слащавой улыбке. Чон даже фыркает про себя, настолько обаятельно и непринуждённо выглядит сейчас тот, кто, буквально, каждый день губит жизни таких, как сам ковбой, отправляя их гнить за решетку.       Омега, тем временем, продолжает безучастно что-то записывать в свой блокнот, отвлекается только на второго, достаточно привлекательного шерифа. Приняв заказ у старшего по виду альфы, Чимин теперь полностью поворачивается к красивому парню лицом. Едва только рыжик успевает открыть рот, как альфа абсолютно отстранено отворачивает от него голову в сторону напарника, деловито начиная тому что-то разъяснять. Омега от этого грубого жеста густо краснеет, пока Чон от увиденной картины тихонько прыскает себе в кулак. Чимина неплохо так отшили, ко всему прочему, ещё и деревенский нарцисс, и в том, что этот парень именно нарцисс, Хосок нисколько не сомневается, видал таких. Он даже на альфу нормального не смахивает, какой-то уж больно смазливый и ухоженный, последнее для этой глуши вообще звучит дико. Вот про «высокого с ямочками» такого не скажешь: типичный представитель легавых, строгость которого проявляется в каждом движении. Если же нарцисс открыто избегает болтовни и лишних жестов внимания к себе, то его напарник, в свою очередь, довольно открыто и даже с удовольствием ведёт беседу с бетой, аки давние приятели.       Сквозь разговор Джин бросает быстрый взгляд на Хосока и, как бы намекая Чимину, что за барной стойкой его всё ещё ждут, забирает у него блокнотик и легонько выпихивает из их мило беседующей компании. Рыжеволосый на это только фыркает, но всё же плетётся обратно к бару.       Хосок смотрит на это мини-представление всего каких-то десять минут и уже успел запутаться, кто здесь и на кого положил глаз. — Ну и сценку вы тут при мне развернули, я уж было подумал на секунду, что сижу в кабаке у шутов, — хохочет альфа, облокачиваясь рукой о стойку. — Кем тебе приходится этот красавчик? — Это странно, но я, кажется, вижу в твоих глазах ревность, — Чимин усмехается, действительно ловя во взгляде напротив чистосердечное признание. — Ключевое слово здесь — «кажется». И я никогда никого не ревную, крошка, — Чон делает вид, что переливающиеся на дне стакана остатки бурбона многим занятнее, чем разраженное выражение лица паренька. Он нарочно больше никак не провоцирует омегу, чтобы тот себе не напридумывал лишнего.       Чимин же, немного оскорблённый резким холодком в свою сторону, подходит ближе и выхватывает у мужчины ёмкость. — Тебе уже достаточно. Давай плати, — Хосок только сейчас вспоминает, что в его сумке ни гроша, и, понимая, как он встрял, резко надевает на лицо самую что ни на есть очаровательную улыбку. Ему не впервой разруливать подобные ситуации. — А я ведь даже и не успел отметить какое у тебя милое личико, а, Чимини. — Ах, да ты ещё и нищий. Зубы мне не заговаривай, — омега кивком указывает на шерифов, взгляда с лица Чона не уводит. — Давай, поиграй со мной ещё минуту и окажешься за решеткой, они тебе это точно устроят, — парень протягивает вперёд свою маленькую ладошку. — Деньги. — Давай так… — шатен немного наклоняется и шепчет. — Мы как-то иначе уладим этот конфликт. Честно скажу, денег у меня нет, но это вопрос времени. Прости мне эти гроши, и потом, когда я проверну кучу дел, ты будешь купаться в золоте, я обещаю тебе это. Чимин смеряет альфу холодным взглядом, делает вид, что даже задумывается, но: — Джини, подойди-ка на минуточку, — бета от счастья чуть ли не подпрыгивают, что ему дали возможность наконец-то избавиться от общества шерифов, а точнее — одного конкретного, но по мере того, как он приближается к бару и видит замешательство на лице другого гостя, мнимая радость, буквально, исчезает словно по щелчку. — Какие-то проблемы? — Джин смотрит на Хосока, затылком улавливает прожигающие их троих недоуменные взгляды позади и ждёт ответа.       А Чон в общем-то и не торопится отвечать. Этот злющий брюнет наверняка его сдаст, а за решетку альфе ой как не хочется. При том из-за пары стаканчиков даже не самого лучшего бурбона, что ему удавалось пробовать за двадцать пять лет своей жизни.       Благо, бета оказывается тоже не так глуп. С того, что он избавится от незнакомого альфы, ему вряд ли будет хоть какой-то прок, а вот пара сильных рук в быту ему бы как раз сейчас не помешала. — Я по твоему лицу вижу, что ты в заднице, но так и быть, если согласишься поработать на меня, бесплатно разумеется, эти два болвана, — кивает он в сторону шерифов, — уйдут отсюда так же, как и пришли — вдвоём. — Что, прости? — ухмылка с лица Чимина тут же пропадает. — Ну, а что ты мне предлагаешь, самому лезть на эту чёртову крышу? Я уже тебе не раз говорил, что ещё немного и потолок обвалится нам на головы, и лучше нам, чем посетителям. Мне потом по их счётам из страховой за всю свою жизнь не рассчитаться, — брюнет театрально охает, будто уже держит в руках кучу квитанций, прикладывает руку ко лбу и переводит ожидающий взгляд на альфу. — Ну, так что? — Что же, у меня нет выбора, — Хосок прожигает взглядом рыжика, возвращает ему все те проклятия, который тот уже мысленно успел послать за последние минуты три, и одобрительно кивает.       Бета уходит на кухню за заказом, Чимина отправляет приготовить их новому гостю комнату в подвале, пока других посетителей всё равно нет. Провожая Чона вниз, омега успевает отпустить пару колких высказываний в его сторону, а затем и вовсе, перед тем, как захлопнуть за собой прогнившую дверь, достаточно громко заявляет о своём желании, в котором крысы, живущие в полу подвала, за ночь откусывают альфе член.

***

      Как и предполагалось, если всё же началась чёрная полоса, то жизнь отыграется на тебе по полной. Во всяком случае, именно так будет оправдывать себя Чонгук. Ведь, дело вовсе не в его пустой голове разумеется?       Всю ночь без остановки льёт холодный дождь, и парню кажется, что он вот-вот окочурится, так и не закончив со своим временным убежищем. Он практически на ощупь стругает последние ветки и собирает их в своеобразную конструкцию, которая в дальнейшем послужит одной из несущих стен. Когда скелет будущего шалаша готов, альфа набрасывает на него большие листья вельвичии и, скрепив всё самодельной веревкой, наконец, забирается внутрь и долго и упорно пытается развести хотя бы небольшой костёр, чтобы согреться. Индеец совсем не завидует оставленному снаружи коню, которому наверняка так же холодно, как и ему, но в самодельный шалаш Чонгука животное просто не поместится. Во всяком случае, у него еда из земли растёт, у парня с этим намного сложнее. Во рту со вчерашнего утра ни крошки не было, только горечь и людское разочарование, оттого сейчас желудок довольно громко начинает о себе напоминать. Альфа роется в своей сумке и находит там две лепешки, которые успел стащить с продовольственной палатки ещё перед выходом на охоту. Одну, несмотря на то, что ею уже можно дрова колоть — настолько она зачерствела, индеец оставляет на утро, ибо до того времени, пока он успеет словить в этом лесу хотя бы зайца, нужно как-то утолять вечный голод молодого организма. Холод пробирает до самых костей, заставляя парня уже вполне себе серьёзно жалеть о своём выборе. Разводить костер побольше этого — опасно из-за возможного пожара, так как огонь находится внутри убежища, а не снаружи. Поэтому, как только дождь стихает, альфа тушит дотлевающие угольки и стуча зубами, поворачивается на бок в надежде уснуть.       Просыпается Чонгук на рассвете, если это, конечно, можно назвать пробуждением. На протяжении всей ночи он только и делал, что ворочался, да проклинал весь белый свет. Но, безусловно, есть в этом одичалом образе жизни что-то особенное, отличающее от обыденности, потому как, покинув своё самодельное жилице, альфа впервые встречает такой ранний и наполненный самыми нежными красками рассвет. Лучи яркого солнца едва касаются горизонта, полотно которого ещё не до конца успело смениться с синего на светло-голубой. Над головой воздушной рябью собрались подсвеченные нежно-розовым и желтоватым пушистые облака. До ушей доносится мелодичное щебетание утренних птиц и лёгкое шуршание густой листвы. Конь приветствует хозяина резвым ржанием и склоняет голову к мокрой траве у копыт.       Это совсем не тот лес, в который альфа прибыл ночью, этот словно ожил и встречает своего гостя, как родного. Щекочет смуглый, подтянутый торс и порозовевшие щеки. Парень вдыхает свежий, наполненный различными запахами воздух полной грудью, и прикрывает глаза. Отмечает про себя, что его собственный древесный сейчас отлично сочетается с запахом хвои и утренней росы, будто он и был всегда рождён для этих мест.       Сегодня его наверняка ждут ранее невиданные, такие волнующие и долгожданные открытия. Ни одна мысль надолго не задерживается в голове, уносимая вихрем эмоций и новых впечатлений. Решив начать своё путешествие с изучения окружающей его местности, Чонгук заправляет свой любимый кинжал в чехол, закидывает за спину колчан со стрелами и направляется вглубь густой чащи.       Сопровождаемый лишь собственными тихими шагами и хрустом зачерствевшего теста, парень бродит среди тонких стволов, с любопытством разглядывая всё, на что падает его взор. На самом деле Чонгук прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что несмотря на полную свободу в своих действиях, не сможет долго вести подобный образ жизни: кочевать из леса в лес, периодически перебиваясь мелкой дичью, родниковой водой и вечерней дрочкой — это только в самом начале пути кажется таким незатейливым и интересным стилем существования, в конечном счёте, когда-нибудь и такое может здорово достать.       Побродив ещё пару часов, альфа приходит к мысли, что направит свои охотничьи навыки в дело, а именно: будет убивать дичь покрупнее, разделывать, да сбавлять шкуры на ближайшем рынке какой-нибудь деревеньки или городка. Последнее, скорее всего, доставит парню немало проблем. Отец ещё с раннего детства говорил Чонгуку, что таким, как они, делать за пределами резервации абсолютно нечего. Почему это так, и чем они такие «не такие, как все», молодой индеец не понимал. Как бы там ни было, у альфы не так много вариантов. Эта идея кажется не такой уж и отстойной, в противном случае, парень элементарно загнётся через недельку-две, если хоть что-то не придумает. Заработай он денег, вполне себе сможет позволить хотя бы небольшой, но уютный дом, да и охота перестанет быть чем-то необходимым и от её успешности не будет зависеть его сытость. Охотиться Чонгук будет разве что только удовольствия ради. Всё приложится, пусть для этого парню придётся переступить, даже не так, — здорово перепрыгнуть через уже привычную жизнь. Для индейцев в принципе не свойственно обитать в городе и даже близ него, уж более того зарабатывать деньги. Их часто притесняют и вовсе пытаются изжить, поэтому для своей же безопасности кочевники перебрались в леса и степи. Только вот у Чонгука больше нет племени. Один он долго не протянет, поэтому на свой же страх и риск попытается приобщиться к ранее чуждому. Если не брать в счёт его последнюю провальную охоту, то как и говорилось ранее, парень подаёт большие надежды и может вполне себе похвастаться первоклассной ловкостью, обонянием и отлично развитой физической подготовкой — эти и другие аспекты в совокупности создают из молодого индейца идеального охотника, и, пожалуй, единственными недостатками Чонгука по-прежнему остаются его легкомыслие и незрелость, сыгравшие с ним злую шутку в который раз, но альфа желает, чтобы этот раз был последним, ибо теперь-то ему придётся рассчитывать только и только на себя.       До заката солнца парень успевает прошарить более пятнадцати миль в округе и довольный тем, что на ужин его желудок наконец-таки получит немного мяса, садится за разведенный костер общипывать тушки двух жирных перепелок. На рассвете он снова выдвинется в соседний лес, туда, где сегодня ему удалось выследить небольшую стаю косуль, после наведается в гости к крупному оленю и ещё через день запряжёт коня и направится в город, до которого, по его расчётам, приблизительно около трёх часов верховой езды.       Вкусно отужинав, Чон поит своего коня и, оставив дотлевать угольки в теперь уже небольшом костре, плюхается под навес. Кости приятно ломит от расслабления, оно то и понятно, ведь альфа с самого раннего утра на ногах и жутко устал. Он прикрывает глаза в удовольствии и думает про себя, что в целом этот день был достаточно продуктивным, планы на ближайшие он составил, дескать, перебился и мелкой дичью, и родниковой водой… — Осталась дрочка, — парень резко распахивает глаза и озирается по сторонам.       Он в глуши, и до него тут дела точно никому нет. Конь стоит себе поодаль и мирно жуёт траву, птицы стихли и ушли на покой. Удобно умостившись на раскиданной по земле траве, Чонгук вновь прикрывает веки, расстёгивает верхнюю пуговицу штанов и засовывает руку под плотную ткань. Пару раз проводит по всей длине уже твердеющего члена ладонью, легонько касается большим пальцем головки и, выдавив из уретры немного прозрачной смазки, выбивает из груди свой первый протяжный стон.       В сознании один за другим вспыхивают моменты его бурных ночей, некогда проведенных с самими красивыми омегами племени. Чонгук вспоминает, как каждый из любовников умело двигался на его бедрах, а после, раззадорив слетевшего с катушек альфу, глушил свои крики в перьевых подушках. Такие свежие в памяти картинки заставляют парня двигать рукой быстрее, приближая точку пика. Он рьяно толкается в ладонь, чувствуя, какой обильный в силу последних дней воздержания предстоит оргазм, и даже сперва полностью игнорирует какое-то странное копошение в кустах неподалеку. Меньше, чем через минуту звуки повторяются и обретают форму тихого топота. Раздраженно повернувшись к источнику шума, Чонгук прислушивается и нехотя останавливает свой приятный процесс. — Кто здесь? — ужаснувшись от собственного хриплого голоса, альфа прочищает горло и повторяет. — Выходи, или я сейчас встану.       Звуки прекратились, но стоило только парню забить на них и мыслями снова уйти в свои сладкие воспоминания, как топот, но теперь уже по громче, возобновился, словно насмехаясь. Знатно разозлившийся индеец, не столько из-за появления опасности, сколько из-за прерванного досуга, начал судорожно запихивать свой колом стоящий член под одежду. Каждое прикосновение плоти к грубой ткани отдавалось болью как физической, так и душевной. Кое-как справившись с пуговицей на штанах, молодой альфа крадучись подбирается к кустам, попутно выуживая из-за пояса свой острый кинжал. С каждым последующим шагом член напоминал о себе, изнывая от малейшего трения и требуя к себе возвращения полного внимания хозяина. Чонгук сам с себя удивляется, что в такой, казалось бы, экстренной ситуации всё ещё продолжает думать об эрекции.       Подойдя ближе к месту засады незваного гостя и уже готовясь высказать очередное предупреждение, парень раздвигает ветви папоротника по разные стороны и на секунду теряет дар речи. Ровно столько времени и требуется кролику, притаившемуся в густой кроне, чтобы выпрыгнуть из неё прямо на лицо индейца. Не устояв на ногах, Гук приземляется пятой точкой на весьма не мягкую почку и, только собирается заорать, как безумный прыгун, оттолкнувшись от близстоящего камня, снова атакует лежащего на земле альфу прыжком на пах. Чонгук болезненно кряхтит, руками пытается словить проклятого кроля, но тот в один большой толчок оказывается в гуще растений, скрываясь из виду. Альфа лишь вдогонку орёт ему «ебучий ты гондон», срывая стаи спящих птиц с макушек деревьев по всей округе.       Ужасно разочарованный в завершении сегодняшнего вечера, он понуро плетётся к своему шалашу, всё еще посылая проклятия тому зверку, отнявшему у него почти пришедшую разрядку. Возвращаться к данному досугу у альфа нет ни желания, ни сил. Опустошив сосуд с водой, он плюхается на устланную сухими листьями землю и так и засыпает, всё ещё не поняв, что только что с ним произошло.       Возможно, Чонгук не захочет вспоминать первый вечер своего свободного плавания. Возможно, сегодня впервые за девятнадцать лет своей жизни он так сильно разочарован в онанизме. Как бы там ни было, в программу независимого существования также входит получение опыта и жизненных уроков. Пусть они не совсем такие, которые в будущем хотелось бы передавать своим детям в напутствие, но для первого раза и такое сойдет.       Сегодня Чонгук засыпает, испытывая боль, разочарование и злость, но, тем не менее, всё это способна затмить собой прекрасная луна, светящая этой ночью только ему одному, такому свободному и самостоятельному.