𝒹𝓇𝓊𝓃𝓀 𝒶𝓈 𝒶 𝓈𝓀𝓊𝓃𝓀

      За каким хреном Клаусу понадобилось искать мелкого в этом богом забытом гадюшнике, не знал даже он сам. Четвёртый обошёл уже хуй-его-знает-какой по счёту бар в поисках той самой занозы, что так глубоко засела в его заднице, ровно как и в задницах его братьев и сестёр.       Чёртов Пятёрка.       Он плевать хотел на свой физиологический возраст, и, силясь всем это доказать, ушёл. Ушёл театрально, приковав к себе пристальное внимание каждого; взял и ушёл туда, где концентрация шалманов и кабаков на десяток квадратных метров пространства превышала все возможные нормы. Клаус понимал, что Пять — зрелый мужчина (глубоко в душе или, вернее сказать, в её отсутствии), что он просто чувствует себя заложником в собственном тринадцатилетнем теле. Чёртовы гормоны. Чёртов юношеский максимализм.       Клаус зашёл внутрь с определенной целью, уверенный как никогда в жизни. Он сжал кулаки на случай, если Пятый уже успел нахвататься проблем. Однако не успел Клаус распахнуть двери бара, как его окутало тяжёлым дурманом: запах алкоголя, травки, потных тел и сосновых столов окружил его, выбив из реальности подобно тому, как шар для боулинга выбивает кегли.       Четвёртый, не успев оглядеться, тут же проваливается в бездну, забыв обо всём; когда же он начал понемногу приходить в себя, он осознал себя у барной стойки, рядом с Пятым, протягивающим бармену десятку, покупая им пиво.       Пиво немного горчит, перебивая вкус четырёхдневной трезвости, шипит, приятно покалывает язык. В голове у Клауса только один вопрос: «Какого хуя происходит?»       Какого он, уже совершенно позабыв о том, зачем пришёл, сидит с Пятым и пьёт, будто так и надо? Какого ему, мальчишке, продаёт алкоголь взрослый, квалифицированный, блядь, специалист? Не подмешал ли он чего туда?       Всё же вопросов у Клауса слишком много, ровно как и побочных эффектов отмены — у него их теперь целый букет: сильно разыгравшаяся паранойя вкупе с тревогой и просто хреновым настроением.       Всё, чего Четвёртый сейчас хочет (хочет, но по неизвестной причине не может) — наорать на сомнительного бармена, схватить мальчишку за грудки, пару раз тряхнуть его и, уже ничего не спрашивая, быстрее дотащить его до дома.       За проведённое здесь время Пятый успел рассказать столько пьяных баек, сколько Клаус ещё в жизни не слышал: в основном о том, как он ещё неделю рыдал над мёртвыми телами своих братьев и сестёр, не отходя от них ни на шаг…       — Я так хот-тел верить, что это — сон, понимаешь? Просто плохой сон.       …о том, как питался крысами и тараканами.       О том, что они делали с Долорес.       Пиздец.       Пятый, краснощёкий, с блеском в глазах, пьяно улыбается, повествуя о том, как ему было не на чем расписывать свои бесконечные формулы, как ему пришлось делать это на руках и ногах, на коленях. Собственно, этим он сейчас и занимался — сидел в баре и писал на колене очередную формулу.       — Вот, посмотри, — выдаёт Пятый и задирает ткань шорт, оголяя нежную, гладкую кожу, — Я уже не закончу сегодня.       Хедшот.       Запрокинув голову, Пятый делает очередной глоток, и у Клауса сразу встаёт. Член упирается в ширинку, и он незаметно поправляет его. Вдруг он замечает взгляд какого-то мужика — откровенный, липкий, направленный на Пятого, и Клаусу хочется дать ему по морде, крича на весь бар «отвали, это — моё!». Его никогда не останавливали рамки их «родства» — хрень это всё собачья. Он обнимает парня за плечи, привлекая к себе, вдыхает его запах, скользя языком по его шее, с удовлетворением отмечая его участившееся дыхание.       — Что ты…       — Я лю… хочу тебя, — шепчет Четвёртый, вовремя исправляя оговорку.       Пятый вскидывает голову и смотрит на него так, что у Клауса перехватывает дыхание: по-животному, неприкрыто желая, но притом нежно, даже с какой-то горечью. Конечно, от Пятого не укрылась его заминка, но тот трусливо молчал, опуская глаза.       Пятый вспоминает, как они были близки в детстве с номером Четыре; пожалуй, даже слишком близки для двух мальчиков, двух братьев. Больше всего Пятый переживал именно за него. Боялся больше не вернуться и не увидеть Клауса. Боялся, что того может поглотить круговорот наркоты и пьяного угара, боялся, что Клаус, может, вообще отойдёт в мир иной. По факту там он бывал чаще, нежели в мире живых. Или нет?..       Возможно, так бы и произошло, не будь рядом с Клаусом Бена. Пятый был ему чертовски благодарен.       В кармане его пиджака лежат права на имя некоего Джо П. Картера, и мальчик понимает, что сейчас может отпустить себя, прекратив контролировать каждый свой шаг, каждое своё слово. Он облегчённо выдыхает и, протянув руку, дотрагивается до топорщащейся ширинки Клауса, заставляя того встрепенуться от удивления. А Пятого уже не остановить: он мнёт в ладони чужой стояк сквозь грубую ткань , мечтая почувствовать голую кожу, но не решается запустить пятерню внутрь — всё же они не одни.       — Пойдём, — шепчет Пятый, хватая его за руку и ведя за собой.       Клаус послушно следует за ним, различая в полумраке лишь очертания попадающихся на пути фигур. Они оказываются в туалетной кабинке, тесной и не слишком чистой. Пятый съезжает вниз, дёргает ремень его джинсов, приспуская их вместе с трусами, и языком начинает ласкать уже наполовину оголившуюся головку. Всё, Клаус больше не замечает ни кафельных стен в подозрительных потёках, ни желтоватого нутра унитаза, прикрывая от удовольствия глаза и растворяясь в новых для него ощущениях.       Пятый сидит на корточках, не рискуя опускать на грязный пол туалета свои обнажённые колени. Он дразнит Клауса лёгкими прикосновениями, играет с ним, осознавая, что сейчас тот в полной его власти. Клаус стонет, подаётся вперёд, хватая его за волосы, настойчиво притягивая ближе к себе, и Пятый сдаётся, заглатывает весь ствол целиком. Отсутствие опыта с лихвой окупают его желание, знание теории и особенностей мужской физиологии, гласящей «делай с другим парнем то, что нравится тебе самому». И это срабатывает на все сто: Клаус, его Клаус, формально — брат, вскрикивает, стоит ему немного усилить нажим в нужном местечке, и кончает ему в рот, даже не успев предупредить.       Пятый машинально проглатывает сперму, но несколько капель стекает по его подбородку, и он наспех размазывает их пальцами. Поднимается с корточек и тянется к Клаусу за поцелуем, но вспоминает, что его рот — грязный, и Четвёртый наверняка побрезгует его целовать. Но Клауса ещё больше ведёт: он хватает Пятого за ворот рубашки и тянет на себя, углубляя поцелуй с такой силой, будто желает высосать из мальчишки душу.

***

      Пятый, слегка пошатываясь на ватных ногах, умывается, тщательно полоща рот водой; в зеркале за его спиной виден Клаус.       «Теперь ты будешь говорить, что я не только целуюсь лучше, чем Долорес», — думает Четвёртый.       Пятый ловит чужой взгляд, но тут же стыдливо отводит глаза, будто открещиваясь от него, от их отношений. И Клаусу становится больно.       Они выходят из бара, не торопясь идти домой. Пятый молчит. Неровно петляя, он идёт рядом с Четвёртым, опираясь на его плечо.       Они шагают по почти пустому бульвару, и Пятый думает, что теперь окончательно вспомнил вкус своего брата, причём не только по губам. Клаус понимает, что для девственника Пятый слишком уж умел.