loquela tua manifestum te facit

Темные улицы совершенно не желали видеть гостей. Большинство фонарей было разбито, а те, что уцелели, неприветливо моргали прохожим, вселяя им чувство страха и ощущение того, что за ними следит серийный маньяк. В такой обстановке инстинкт самосохранения у нормальных людей срабатывает, у отбитых — только интерес. Намджун достает телефон из кармана и на Google-карте задаёт нужный пункт назначения. — Ну, и в какой это заднице? — парень смотрит по сторонам, пытаясь понять, куда идти. Звук распыляющейся краски из баллончиков, свет от небольшого фонарика, который крепят на голове и тихая музыка в одном наушнике, потому что нужно быть настороже. Несколько молодых людей раскрашивают стену какого-то склада, оставляя на ней свой след. Они просто пытаются хоть как-то отметиться в списке жизни. При свете чужого фонаря народ тут же разбегается, успевая схватить сумки с баллончиками, ведь они — смысл их никчемного существования. Только один парень остался, продолжая начатое дело. — Тэхён? Тэхён! Ты заставил меня тащиться в такую даль по каким-то стрёмным улицам, где я готов был обосраться от страха! — Намджун негодует и, откровенно говоря, в ярости, когда замечает этого наглого мальца, который сам предложил встретиться, так ещё и не удосужился хоть что-нибудь предпринять для этой встречи. — Хён, ты боишься темноты? — парень растягивает на лице коронную квадратную улыбку и смеётся. Он трёт нос о длинный рукав клетчатой рубашки кирпичного цвета, который прикрывает кисть руки и свисает ещё на несколько сантиметров. Второй рукав его закатан по локоть. — Я боюсь валяться в ней мертвый с дыркой в печени. — светловолосый хмурится и останавливается где-то вдали, за спиной уличного художника, рассматривая его незаконченное творение. — Разве она не прекрасна? — Тэхён аккуратно убирает баллончик обратно в сумку, словно возвращает малыша к матери. — Кто? Темнота? — Ким потирает переносицу и наблюдает за своим однофамильцем. Да, так получилось, что у них одна фамилия. Они — не родственники друг другу. Просто однофамильцы. Конечно, их ещё связывает какая никакая, но дружба. — Именно она. Разве здесь есть ещё кто-нибудь? — малец вновь улыбается, — Тебе не кажется, что она похожа на мать? В своих объятиях спрячет так, что заметить будет невозможно, а колыбельной усыпит любого, оставит в забвении. Но темнота также способна быть смертью, нести страх в те закоулки человеческого тела, что называют сердцем и душой. Читал про десять казней египетских? — парень подходит к Намджуну, — Девятая казнь — «Необычная темнота» или «Тьма египетская». “Моисей простер руку свою к небу, и была густая тьма по всей земле Египетской три дня; не видели друг друга, и никто не вставал с места своего три дня; у всех же сынов Израилевых был свет в жилищах их”. — Что это? Что ты рисуешь? — Мон решает все же подать голос после нескольких секунд молчания и перевести тему на такую, где бы мозг максимально отдыхал. Думать ему в такое время не хотелось. — «Пшеничное поле с воронами» Винсента Ван Гога. Всего лишь жалкое подобие. — Тэ возвращается обратно к стене и достаёт из сумки баллончик с жёлтой краской. Он вновь распыляет ее на кирпичную кладку штрихами, нацепив заранее респиратор. — Почему же? — Потому что лучший творец — время. Леонардо Да Винчи, Микеланджело, Ван Гог — они, считаясь поистине великими людьми, не могут сравниться с течением времени. А я сравниться с Винсентом. Время и я. Мы так далеки друг от друга, но при этом так близки. Я могу творить в нем, создавать что-то или попросту его тратить. Но не могу сделать так, чтобы время было подвластно мне. В отличие от него. Секунды, часы, года — они меняют нас, изгаляются, как только умеют. А мы ничего не можем с этим поделать. Мы — всего лишь игрушка, которой изначально дали срок службы, названный жизнью. Намджун молчит. Не нужно было слов. Это как риторический вопрос, не требующий ответа. Он всего лишь смотрит на спину Тэхёна, пытаясь понять, когда этот мальчик так изменился. Они не виделись несколько недель, может месяц, и парень ума приложить не может, когда волнистые волосы из пшеничного поля превратились в черную смолу с тёмно-синим отливом Северного моря, когда губу пронзило металлическое кольцо, когда в глазах стало меньше мечтаний. Ему хотелось знать больше, но он не имел на это права. Всего лишь друг: чуть больше знакомого и намного меньше родного. Ким продолжал рисовать. Казалось, что чужое присутствие его совершенно не волнует, хоть и долговязого нельзя было назвать чужим. Они оба были погружены в свои мысли. Каждый думал о том, что его волнует. Художник изредка потирал глаза пока ещё не запачканным рукавом терракотовой рубашки. Он не сдвинулся с места и не поменял баллончик с краской. Своё творение ему совершенно не нравилось. Юноша даже подумал: «Оно не стоит этих сил. Хоть боль и одиночество называют именно так, они бывают совершенно разными. Винсент чувствовал другое — не то, что ощущаю я. Потому что он — тоже человек». Прошло, наверное, около часа. Намджун сумел уснуть, сидя на земле, которая успела остыть и стать холодной. Его голова была наклонена влево, а правая рука покоилась на правой ноге, согнутой в колене. Волосы растрепаны, а большие, пухлые губы разомкнуты, словно в поцелуе. На лице застыли спокойствие и смирение, и не было намека на страх темноты. Произведение стрит-арта было практически закончено. Если быть точным, то оно было готово ещё двадцать минут назад, но Тэхён все выводил и выводил воронов на стене. Получилось не так, как он хотел, хоть и знал, что желаемого не добьется. Парень подошел к старшему и потрепал его за плечо. — Пойдем. Здесь больше нечего делать. — он складывает баллончики в сумку и стягивает респиратор, а также клетчатую рубашку, которую вешает на сумку. — Что?.. — Ким не сразу выбирается из объятий сна, — А, да. Пойдем. — поднимается с земли и отряхивает штаны, после направляясь за Тэ. — Хочешь кофе? — Сейчас четыре утра. Ни одно кафе не работает. — Как насчёт кофе из автомата круглосуточного магазина? — Тэхен поворачивается к другу, наклонив голову на бок. — Хах, а ты смышлёный. Я не против. — Намджун усмехается и улыбается. — Тогда не отставай. — юноша растягивает на лице квадратную улыбку и разворачивается, шагая впереди своего однофамильца. Они снова находились рядом друг с другом в полной тишине. Она спасала их от ненужных разговоров и прикрывала своим естеством отсутствие общих тем. Долговязый просто следовал за мальцом. Он не мог понять, как пшеничное поле из волос превратилось в холодное дно Северного моря. Почему что-то светлое вдруг стало чем-то темным и угрюмым? Неужели душа человека может так измениться от страданий? Или сердце больше не может испытывать боль и сдается в самый неподходящий момент? Джун не знал ответов на эти вопросы, но искал их. Искал в себе, в улицах, по которым проходит, в спине Тэ. Никакого объяснения не было. Даже подсказки. В магазине их уже ожидал сонный продавец, которому и дела не было до двух парней, остановившихся у автомата. Его тихо звал Морфей в своё царство. Звук накалившихся ламп отдаленно напоминал писк комаров. Наверное из-за того, что он сильно раздражает, хотелось покинуть помещение при первой возможности. Светловолосый покупает себе американо, чтобы хорошенько взбодриться и хотя бы дойти до университета. Художник ждёт, когда в пластмассовый стаканчик нальётся чай, а после садится рядом с другом. — Куда потом собираешься? — старший Ким решает первым нарушить молчание. — Не знаю. Лучше всего — плыть по течению. — темноволосый юноша дует на стаканчик, пытаясь остудить содержимое, — Ответ сам придет, когда понадобится. — он смотрит безучастно, находясь в своем мире размышлений. — И тебе совсем не важно, куда унесет течение? — Джун делает глоток кофе и обжигает кончик языка. Он тут же сыплет на него сахар и ждёт пару минут, — А если не туда, куда захочешь? — Я всегда могу изменить русло. Человек на то и человек, чтобы разрушать природу, но думать о том, как её спасти. Они вновь замолчали. И точно не нарочно. Напитки заняли первое место и хотелось поскорее с ними покончить. Намджун купил себе булочку с начинкой из сладкой фасоли и уплел её за обе щеки, запивая кофе. Он достал телефон из кармана, чтобы посмотреть время, а после положил его экраном вниз на столешницу. Под прозрачным чехлом покоилась чистенькая и неиспользованная наклейка с изображением картины Винсента Ван Гога «Звёздная ночь». Ким пальцем протер место на чехле над наклейкой, а после спрятал телефон обратно в карман. Вскоре стаканчики оказались в мусорном ведре. Ребята покинули магазин с шумом. Громкий разговор и смех пугали шастающих по улицам кошек. Некоторые с горделивой осанкой останавливались и смотрели на друзей, как на умалишённых и недостойных их внимания. Другие же выгибались и зло шипели, при первой возможности готовясь расцарапать лицо. Солнце уже пересекло линию горизонта и небо наполнилось сначала тёплыми желтыми и фиолетовыми оттенками, а после стало нежно-голубого цвета с лёгкой молочной дымкой. Облака были очень высоко, словно разорваны, напоминая длинные нити, которые швея неаккуратно бросила на своем рабочем столе, из-за чего волокна растрепались и стали лезть в разные стороны. Парни пересекали улицы, не дожидаясь зелёного цвета светофора. Тэхён пинал банки и камушки, которые попадались ему на пути и слушал рассказ приятеля о его вечеринке с Юнги и Хосоком. — Пойдешь на учебу? — художник смотрит на друга, остановившись вместе с ним на перекрестке. На плече висит сумка с баллончиками с краской, а руки спрятаны в карманы. — Нужно. — старший усмехается, кинув полный безысходности взгляд на него. — А сейчас домой? — Да. Скорее всего, да. — Намджун кивает головой, пытаясь вспомнить, нужно ли ему ещё что-нибудь сделать и куда-нибудь зайти таким ранним утром. — Эй, Хён, может отдашь мне наклейку, которую ты хранишь под чехлом телефона? — младший взглядом указывает на карман штанов, где лежит телефон. — Это подарок. Подарки не передаривают. — Мон достает мобильник и проверяет наличие его драгоценности. — Брось. Ты же все равно в искусстве плохо разбираешься. И Ван Гога любишь не так сильно как я. Чего тебе стоит? — Нет. Это подарок Юнги. Намджун не говорит больше ни слова. Тэхён тоже. Они молча расходятся в противоположные стороны. Расходятся так же безвозвратно, как в море корабли.