Сезон охоты

      Брать в прислужники домовиков было всё же удобнее. Мороки меньше.       Она не сразу поняла, что что-то не в порядке, - просто услышала подозрительные звуки снаружи и выглянула, отрываясь от книги, а оказалось, что не зря.       Перед дверью в конце коридора столпились сразу трое горничных, почти неотличимые друг от друга в тёмно-серой форме с крахмальными воротничками и передниками, и требовалось немедленно разузнать, с чего это прислуга проводит время праздно, когда в огромном доме ежеминутно находится так много дел.       Не успев ещё спуститься по ступеням, изгибавшимся полукругом, она уже поняла, в чём дело - в паре шагов от той самой двери замерла в испуге самая младшая служанка, и теперь нагруженный едой поднос в её руках мелко трясся, позвякивая дорогой красивой посудой.       - Как же я пойду... - причитала она, не слушая суетливого шёпота товарок, увещевавших с двух сторон. - Ведь нельзя же... А он приказал...       При косвенном упоминании нынешнего хозяина девицы постарше тут же рассерженно зашипели на дурёху, но тут заметили, что не одни, и в секунду выстроились в почтительную линию - жест неосознанный, но оттого ещё более льстивший самолюбию хозяйки.       - Почему слёзы? - уточнила она, сойдя до самого низа лестницы, и девушка снова залепетала, насмерть перепуганными глазами скользя от недовольного лица госпожи к подносу и обратно:       - Хозяин велел отнести... Ведь не ест почти... А я... Как же я войду?..       - Ногами через дверь, предварительно постучав, - отрезала она, сверкнув глазами из-под сведённых бровей. - Мне что, учить тебя, как прислуживать?       Боязливо втянув голову в плечи, служанка всё же громко всхлипнула и со странной оттяжкой, совсем по-детски выпалила:       - Да-а-а, к нему зайдёшь! Убьёт ещё, чего доброго...       Последнюю фразу она произнесла совсем тихо, всё глубже погружаясь в пучину несоразмерного беде отчаяния, и тут же опасливо попятилась, потому что сам воздух вокруг хозяйки словно загустел от старательно сдерживаемого гнева.       - За языком следи, дура, - выплюнула она и забрала поднос, чудом не пролив ни капли. – Ну, поди. Сама отнесу, раз уж ты такая недотёпа. И вы двое пошевеливайтесь.       Склонившись в нелепом подобии реверанса, девушки удалились, причём старшие напоследок одарили хозяйку недобрым ревнивым взглядом, а сама она, коротко стукнув костяшкой указательного пальца в дверь, отворила и вошла, взметнув пышную юбку. По ту сторону было тихо, и желание заглянуть для начала в замочную скважину было попросту непреодолимым, но это было, конечно же, лишним. Ей и без того разрешено было входить без приглашения в любое время. Только ей – и никому больше.       - Законы гостеприимства предписывают присутствовать за общим столом хотя бы раз за день, - напомнила она, отставляя поднос на стоявший в глубине комнаты столик, заранее зная, что всё, кроме чая, останется нетронутым.       Рассеянно кивнув, мужчина взмахнул свободной рукой, указывая, где именно оставить еду - с местом она, впрочем, и сама угадала. Стоя у протянувшегося точно в середине комнаты длинного высокого стола, он не отрывал взгляда от пергамента, который держал в руках, морща высокий лоб и что-то немо пересчитывая, так что шевелились лишь губы да прыгающие по строчкам зрачки.       Понимая, что её замечание наверняка останется без ответа, она всё же расставила исходящие паром яства на столике, разложила приборы, а после не сдержала собственного мрачного любопытства и подошла, остановившись у мужчины за левым плечом.       Уловив движение краем глаза, он всё же отвлёкся и слегка посторонился, давая ей место, так что теперь то, что лежало на столе, предстало во всей красе, подсвеченное по меньшей мере сотней свечей и летающими под потолком светящимися шарами.       Заложив руки за спину как прилежная ученица, она сконцентрировала внимание так, чтобы воспринимать тщательно разложенный препарат как нечто неодушевлённое, но подбородок всё равно подрагивал. Слёз не было - все глаза она выплакала ещё в далёкой юности, - но всё же болезненный трепет вновь и вновь пробегал по позвоночнику, оседая в голове, как бывало перед очередным неподконтрольным приступом.       Понаблюдав за ней некоторое время, он окликнул:       - Так ничего и не скажешь?       - Молчание для женщины – великое благо, - напомнила она и, протянув руку, убрала прилипшую к щеке соринку - к поверхности, просто к поверхности, холодной и неживой. Впрочем, её выдержки не хватило надолго, и она спросила: - Для чего глаза закрыли?       - Из соображений безопасности, - откликнулся он, почти обрадованный тем, что удалось её хоть немного растормошить. - Никто доподлинно не знает, насколько глубокое действие оказывает поцелуй, так зачем рисковать?       Оторвавшись от созерцания, она обернулась к нему и, глядя снизу вверх, с неуместной усмешкой уточнила:       - Никто?       - Пока что.       Пожав плечами, он скрестил руки под грудью, всем своим видом показывая, что сказать по этому поводу ему больше нечего, и она снова повернулась к столу, с подозрением щурясь.       - Тогда почему не закрыть и уши? - спросила она, и голос её звучал почти беспомощно, в тишине комнаты отдаваясь коротким эхом.       Насмешливо приподняв тёмные брови, он не нашёлся, что ответить, поскольку её парадоксальный ум нередко приводил его в восхищение едва ли не с самого момента знакомства, а она, наклонившись совсем низко, будто пыталась всмотреться в глаза за склеенными заклинанием веками, внезапно прошептала:       - Убьём его.       Это был не вопрос и даже не просьба - прямой призыв к действию, так что он, небрежно отбросив пергаменты прямо на пол, цепко схватил её за локоть и потянул назад, опасаясь причинить боль, но всё же стремясь поскорее отстранить её от необработанного материала.       - Не в этот раз.       Обернувшись, она некоторое время будто никак не могла взять в толк, почему ей отказывают, но всё же не отступила и предложила:       - Тело могло не перенести манипуляций. Ты сам ведь говорил...       - Да, на поиски нового уйдёт какое-то время, - согласился он, не разжимая пальцев, - но это ничего не изменит. Он хочет это тело и он его получит.       Она молчала, прикусив губы, с которых рвался беспомощный вопль, полный отчаяния, тоски и подступающего со всех сторон безумия, и он, наверное, что-то понял; подняв руку, осторожно прочертил кончиком пальца непрерывную линию от внутреннего уголка глаза до уголка рта, отслеживая путь непролитых слёз, и шепнул так, что было едва слышно за треском свечей:       - Так ты будешь в безопасности хотя бы какое-то время.       Она едва не подскочила, когда раздался стук в дверь, а он, закатив глаза, коротко с раздражением пригласил:       - Открыто!       Отмолчаться было нельзя - стук был условным, и она отступила на почтительный шаг прежде, чем в комнату вошёл ещё один мужчина, моложе и уже в плечах, но практически неотличимый от первого, так что казалось, что, стоя напротив друг друга, они отражаются в кривом зеркале, искажавшем возраст, но не суть.       - Долго же ты добирался, - проворчал он, резким жестом приглашая визитёра ближе. - Каждая минута дорога!       - Я это понимаю, - отозвался тот и, сбросив мантию на подлокотник стоявшего у двери широкого кресла, решил всё-таки потратить ещё минуту и учтиво склонил голову, так что завиток тёмных волос манерно перечеркнул ему лоб: - Госпожа...       Игнорируя недовольный вздох за собственной спиной, она всё же склонила голову и поприветствовала во вполне светской манере:       - Здравствуй, Генри.