ххх
Некоторых дурочек называют дурочками, а некоторых – очаровательными непосредственностями. Фиона принадлежала ко второй категории. Она так заразительно смеялась, пленяя румяными щёчками-яблочками, что ей прощали любую сказанную глупость и не соответствующее возрасту легкомыслие. В связи с возрастом и внешностью, кстати, многие норовили сделать комплимент. - Тётя? – демонстративно (впрочем, это не значит, что притворно) удивился Чарли Таунсенд, когда ему представили Фиону на приёме по какому-то скучному, но торжественному случаю. – Я бы подумал, что Вы его сестра. - Благодарю, - совсем расцвела без того сияющая улыбкой Фиона, одетая в шёлковое тёмно-красное платье с короткими рукавами и золотистой вышивкой-драконом. Волосы были скручены в аккуратный пучок, закреплённый заколками-палочками. Больше ни одна женщина здесь не додумалась или не отважилась привнести в свой облик элементы китайского стиля. Чарли на секунду задержал её руку, которую только что галантно пожал. - Вы тётя со стороны отца или матери? - Разве есть принципиальная разница? Или Вы шовинист и полагаете, что тётушки со стороны матери менее ценны, чем тётушки со стороны отца? - Ни в коем случае, - рассмеялся Чарли. – Я выступаю за равенство всех тётушек мира! - Это чрезвычайно хорошо Вас характеризует.ххх
Ближе к вечеру Фиона обычно принимала недолгие солнечные ванны. Она расстилала во внутренней части сада покрывало, раздевалась до купального костюма и устраивалась загорать. Тело у неё было пропорциональное, красивое, но не хрупкое. Стройное, но крепкое. Не «накаченное», как выразились бы в будущем, но мышечный рельеф просматривался. Поначалу Китти это смущало, точнее, она думала, что сама Фиона этого стесняется. Но быстро стало понятно, что Фиона ничуть не переживает, Китти даже казалось, что она немножко гордится. - Я обожаю плавать, сколько себя помню. В детстве это было единственным доступным мне развлечением. - Неужели? – удивилась Китти. - Единственным, которое ничем не омрачалось, - уточнила Фиона. - Иногда были, скажем, конфеты или праздничные вечера, но мой отец не упускал случая подчеркнуть, что всё мирское - тлен, и всегда надо в первую очередь думать о душе, а не потакать своим мелким потребностям. Поэтому и самые безобидные развлечения должны были отдавать ощущением вины. - Ужас, - Китти сочувственно цокнула языком. - Твой отец тоже был викарием? - Да, и он заведовал тем же приходом, которым потом руководил Джонатан, - передал его, когда Джонатан женился на Грэйс. Пока Китти припоминала, что Джонатан - отец Уолтера, а Грэйс - мать (её муж редко говорил о родителях), Фиона продолжала: - Это в Суссексе, там есть превосходные места для купания, чем я и пользовалась, когда было достаточно тепло. Правда, - она скривила брови и наморщила нос, - когда мне исполнилось двенадцать лет, начались отцовские разговоры о том, что я уже слишком взрослая, чтобы показываться в купальном костюме на берегу, где меня могут увидеть посторонние люди; что надо иметь чувство собственного достоинства, стыд, и соблюдать элементарные правила приличия. - Она замолчала на несколько долгих секунд, и Китти не знала, чем их заполнить. - Но, - Фиона широко улыбнулась, - в семнадцать я вышла замуж, уехала с мужем в Индию, там тоже есть где купаться, и погода способствует этому куда больше, чем в Англии; а мой Алан, к счастью, не был ни викарием, ни ханжой. Я бы и у вас в Шанхае не вылезала с пляжа, но говорят, здесь сейчас не слишком безопасно.ххх
Китти любила романы. Не те сухие заумные труды, где тяжёлым языком рассказывается о какой-нибудь исторической эпохе, или до помутнения в глазах читателя рассматриваются и обсасываются жутко философские и убийственно нравственные вопросы. Нет, Китти нравились красивые и пылкие истории о любви, о страсти – не только душевной, но и плотской. (Такая литература официально не поощрялась, но официальное поощрение необязательно, если и без него спрос высок.) Для неё это было отдушиной, каплей живительной влаги в пустыне супружеских отношений. Некоторое время она с тоскливым отчаянием считала, что подобные эмоции ей суждено испытывать лишь от чтения. Но потом появился Чарли. Сначала она не позволяла себе воспринимать всерьёз их общение, шутки, обмен ироничными игривыми фразами. Но иронии становилось всё меньше, игривости всё больше, а за игривостью – Китти уже не сомневалась – стояла искренняя любовь. Сердце трепетало от одной лишь вероятности, что её ждёт нечто прекрасное и пламенное; а вероятность стремительно превращалась в реальную перспективу. Оставалось недолго, Китти знала, и само предвкушение уже было счастьем, ожидание возносило её в заоблачную высь. А уж что с ней будет, когда всё случится взаправду – Китти хотелось пищать от восторга, когда она думала об этом. Какое же это будет блаженство! Но с заоблачных высот Китти рухнула на землю, на острые скалы, разорвавшие душу. На очередном приёме, который Таунсенды давали у себя в особняке, Дороти была по горло занята гостями, Уолтер в кои-то веки разговорился с парой знакомых (к гадалке не ходи – о чём-нибудь занудном). Китти приметила, как Чарли осторожно выскользнул из зала, и поняла – вот её шанс. Шанс признаться, шанс расставить точки над «i», урвать первый кусочек такого желанного, такого настоящего счастья! И она, тоже украдкой, вышла в коридор, где несколько минут назад скрылся Чарли. Наверняка он пошёл в свой кабинет. Точно, вон полоска света, и даже дверь слегка приоткрыта (обстоятельство, которому Китти впоследствии удивлялась). Через щёлку она, естественно, не могла увидеть весь кабинет, но главное действо разглядела превосходно. На полу был красивый ковёр, на ковре - письменный стол, на письменно столе – Фиона, на Фионе – Чарли. Фиона извивалась и постанывала, обхватывая Чарли руками и ногами, Чарли пыхтел, сверкая голыми ягодицами. Как она вернулась в зал, Китти не помнила, как сдержала горькие слёзы – не представляла. Даже Дороти не расстроилась бы сильнее неё, узнав, что сейчас творится в кабинете.ххх
Следующие дни были самыми безотрадными и мучительными в жизни Китти. По крайней мере, она так считала. Формально она не имела права ненавидеть Фиону, и они продолжали болтать, хотя теперь ей постоянно хотелось, чтоб Фиона поскорее заткнулась. Китти стала лучше понимать отношение Уолтера к «тётушке». Через несколько дней после приёма пришла телеграмма, сообщавшая, что миссис Грэйс Фэйн тяжело больна, она слегла и просит приехать её навестить. - Уолтер, не вздумай! – выпалила Фиона. – Ты ведь понимаешь – это то же, что и всегда! Уолтер не стал спорить, но сделал по-своему. Он договорился на работе о переносе отпуска и принялся собирать чемоданы. - Я поеду с тобой! – заявила Китти. На его лице засияла такая благодарная, такая счастливая и в то же время кроткая улыбка, что Китти сделалось жгуче стыдно. Бедненький, решил, что она едет ради него, чтобы поддержать. А на самом деле ей хочется под любым предлогом вырваться из Шанхая, оказаться подальше от Чарли и от всего, что напоминает о рухнувшей мечте. Впрочем, Уолтер быстро перестал светиться, улыбка его по-прежнему была благодарной, но уже грустноватой. - Не стоит, Китти. Долгое путешествие тебя утомит, а в доме моих родителей тебе будет попросту скучно. Он в деревне, да ещё на окраине, практически на отшибе. - Неважно, - Китти попыталась придать лицу выражение, характерное для примерной верной супруги. Только бы уехать отсюда, пускай и ненадолго! – Я хочу сопровождать тебя. Я ведь твоя жена. Позже Уолтер не раз и не два пытался отговорить Китти от поездки, но она оставалась непреклонной.ххх
К недовольству Китти, Фиона тоже решила поехать с ними. Уолтер протестовал, но Фиона твёрдо стояла на своём. - Я ещё вызову Монику и Патрика, в качестве подкрепления, - пообещала она. – Надеюсь, хоть кто-то из них сможет приехать, а лучше оба разом. – Моникой и Патриком звали дочку и сына Фионы. Дочь была замужем, сын всегда подчёркивал, что он – убеждённый холостяк. - Зачем нам с Уолтером «подкрепление» в виде твоих детей и тебя? – спросила Китти за день до отъезда. Дело было после обеда, Уолтер ещё не пришёл с работы. - Девочка моя, вам с Уолтером пригодится подкрепление в виде кого угодно. - Фиона допила свой травяной чай и посмотрела на Китти пристально до неприличия. – Уолтер мало рассказывает о своих родителях, верно? - Верно, - пришлось признать Китти. – Я знаю только, что Джонатан был викарием и умер, когда Уолтеру было девять, а Грэйс живёт всё в том же доме и продолжает пользоваться уважением местной церковной общины. - Да, - кисло протянула Фиона. – Уж что-что, а пользоваться Грэйс умеет – и уважением, и воспитанием, и виной. Неприязнь Китти ненадолго отступила перед любопытством. - Что ты имеешь в виду? - Кроме Уолтера у них с Джонатаном ещё двое детей. Их она допекла так, что они её знать не желают. Только Уолтер, как идиот, продолжает потакать её капризам, а ведь не хуже остальных понимает, что она притворяется. Вот увидишь, он будет единственным, кто приедет, хотя и Льюис, и Маргарет живут гораздо ближе. Понимаешь ли, раз в два-три года Грэйс становится совсем скучно, и она начинает устраивать драму. Прикидывается страдалицей, подаёт многообещающие признаки скорой смерти, вызывает к себе родных, а потом издевается над ними своими капризами и ещё давит на жалость, мол, её никто не любит, её все бросили. - А ты невысокого мнения о сестре, - не без желчного ехидства отметила Китти. Фиона пожала плечами. - Как и она обо мне. Мы всегда друг друга недолюбливали. - Почему? - Ну, я, например, считаю Грэйс придурковатой ведьмой. - И в чём выражается придурковатость? - Она очень страстная натура. - Разве это плохо? - Плохо, если к страстности, томности, жгучему характеру и прочему романтическому набору не прилагается здравый смысл или хоть какой-нибудь вектор. У Грэйс всегда были мечты о чём-то великом, но она считала, что это великое должно свалиться на неё сразу в полном объёме. Более близкие цели и небольшие дела были ниже её достоинства. Другими словами, она сидела и мечтала, но ничего не делала для исполнения мечты. У неё, как я понимаю, был смутный идеал – образ принца, который однажды явится и заберёт её в прекрасные заоблачные дали; и она отказывала всем реальным кандидатам. Время шло, её мечты не исполнялись, она злилась и отыгрывалась на окружающих. Однажды избила палкой нашего пса, между прочим, её любимца, за то, что тот не слушался. – Фиона на пару мгновений сжала губы. – А я побила её. Но поскольку между нами десять лет разницы и мы были в разных весовых категориях, мне в итоге досталось не меньше, чем псу. Пса она потом выхаживала, а меня игнорировала. – Фиона усмехнулась, видя замешательство Китти. – Повторяю, время шло, претенденты на руку Грэйс иссякли, и она начала отпугивать кавалеров младших сестёр. Нас, дочерей, в семье было пять, Грэйс старшая, я младшая. У отца лопнуло терпение, и он выдал Грэйс замуж за Джонатана, не особо спрашивая её согласия. Главное, что был повод. - Какой? Прикусив нижнюю губу, Фиона покачала головой. - Уолтер родился через семь месяцев после свадьбы. Без него этой свадьбы вообще не было бы. Поражённая Китти приоткрыла рот. Поразил её не столько факт добрачного зачатия (не такая уж редкая ситуация), сколько то, что в биографии Уолтера выискалась более-менее интересная деталь, пусть даже случившаяся до его рождения. - О, - осторожно высказалась Китти. – Что ж, вашего отца трудно винить, любой благоразумный родитель на его месте поступил бы так же. - Может быть, но поступка отца ни Джонатан, ни тем более Грэйс не могли простить Уолтеру. – Фиона сердито выдохнула. – Не тот случай, когда первенец – любимец семьи. Этому первенцу с самого рождения внушали чувство вины. Не думаю, что о причинах говорили открыто, но Уолтер умный мальчик, считать умеет. Он отчётливо понимал, что был нежеланным ребёнком. И сейчас он едет утешать Грэйс не потому, что верит, будто ей впрямь нужна помощь, не потому, что любит её, а потому, что до сих пор чувствует себя перед ней виноватым. А она этим пользуется. Всегда пользовалась. И опять будет пользоваться. Так что я сделаю всё, чтоб облегчить Уолтеру эту каторгу, которая, не сомневаюсь, с каждым визитом становится всё невыносимее. Ты совершенно правильно сказала – я не высокого мнения о своей сестре. Но и она от меня не в восторге. Тебе она с удовольствием сообщит, что я безответственная дурочка, которая думает только о себе и нисколько не волнуется о том, как её поступки скажутся на близких. Я не стану жеманиться и утверждать, будто это – сплошная ложь. Теперь Китти поражалась переменам в Фионе. Где глупышка, которая способна часами напролёт болтать о милых пустяках и прелестной ерунде? Где обаятельное пустоголовое создание, покорявшее всех мужчин своей очаровательной непроходимой глупостью? Внезапно Китти поняла: так виртуозно притворяться дурой может только очень умная женщина.