ххх
Из-за неприязни к Фионе Китти ещё до знакомства со свекровью была на стороне Грэйс. Она считала - точнее, ей хотелось считать, - что Фиона наговаривает на сестру из-за былых обид или зависти. Вторая версия окрепла, когда Китти увидела Грэйс. Какая же красавица! Даже сейчас, на шестом десятке, а уж в молодости, без сомнения, затмевала всех. У неё была прекрасная кожа, до сих пор не лишённая свежего румянца, огромные чёрные глаза с поволокой, изумительный точёный носик, волнистые тёмные волосы, ныне полуседые, но по-прежнему густые. И все её морщинки только подчёркивали тонкость и изящность черт лица. Вопреки возрасту Грэйс осталась худенькой, хотя что-то где-то, конечно, уже обвисло. Китти нравилось думать, что и у Фионы через десять лет тоже всё обвиснет. Но Китти не могла не заметить, как странно Уолтер целовал мать в лоб, когда они пришли к ней в комнату поздороваться. Обдуманно, без резких движений. Однажды Китти видела заклинателя змей, который целовал в морду кобру, так вот Уолтер вёл себя примерно так же — осторожно и опасливо, будто ожидал нападения в любой момент. А потом Грэйс смерила невестку презрительным взглядом, скуксилась, всем видом говоря: «Ничего особенного, мог бы и получше найти, хотя, чего ещё от тебя ждать», нарочито сухо изрекла: - Рада познакомиться, голубушка, - и разонравилась Китти бесповоротно. Как ни противно признавать, Фиона в рассказах о сестре не лгала и даже не преувеличивала. Наоборот, преуменьшила, когда говорила, что они с Грэйс друг друга недолюбливают. Они друг друга откровенно ненавидели, но вместе с тем будто боялись. Словно у каждой был козырь в рукаве, но она не спешила его использовать, поскольку знала, что у сестрицы найдётся чем ответить. Дом, в котором Грэйс жила сейчас, раньше принадлежал их с Фионой отцу, и он оставил его Джонатану вместе с приходом, а сам, в компании жены и незамужних дочек, переехал куда-то под Брайтон (где мирно скончался лет через двадцать). Иными словами, дом был отчим для них обеих, чего Грэйс не могла отрицать при всех своих юридических правах. Это была единственная причина, по которой она не выгнала Фиону, приехавшую позже Монику, а затем и Патрика. Моника была похожа на обезьянку. Очень милую, но всё-таки обезьянку — чересчур подвижная, чересчур громкоголосая, невысокая и худенькая, с маленьким круглым личиком, большими тёмными глазками, взгляд которых редко останавливался на чём-то одном надолго, казалось, она стремится рассмотреть всё и сразу, даже если давным-давно уже это видела. Её поведение можно было бы счесть легкомысленным, но, зная Фиону, Китти подозревала, что и Моника такая же — показывает только то, что хочет показать, и даёт окружающим представление о себе, как о недалёкой веселушке, которую не стоит воспринимать всерьёз. Патрик тоже внешней серьёзностью не отличался, и его бесшабашность отчего-то представлялась Китти более настоящей. У него, как у старшей сестры, были карие глаза и каштановые волосы; иное сходство, безусловно, тоже просматривалось, но общее впечатление от Патрика было совсем другое. Если Моника напоминала симпатичную обезьянку, то Патрик смахивал на добродушного медведя. Высокий и широкоплечий, он явно не был обделён физической силой, но будто не осознавал этого и спохватывался, лишь когда нечаянно что-то ломал или в порыве энтузиазма едва не удушал кого-нибудь в объятьях. Главным едва не придушенным стал Уолтер, с которым они не виделись несколько лет. И Патрик, и Моника, похоже, любили Уолтера, и он их, видимо, тоже — на свой фирменный тихий, безмолвный лад. Ну, насколько можно любить того или тех, с кем не встречаешься годами. Грэйс племянников на дух не переносила, но их это несильно волновало. Они вели себя с нею безукоризненно вежливо, регулярно наведывались в комнату тётушки и справлялись о её здоровье. Из спальни Грэйс практически не выходила, она постоянно лежала в кровати и строила из себя страдалицу, говорила о своём плохом здоровье (сияя уже упомянутым румянцем, которому позавидовали бы многие двадцатилетние), о скорой смерти, о том, что жизнь её безрадостна и бессмысленна, а в конце пути у неё нет ничего, чем она могла бы гордиться, сплошные тяготы за плечами, ни капли счастья. Выслушивать всё это приходилось в основном Уолтеру, причём в любое время дня и ночи. «Уолтер!» - без зазрения совести кричала Грэйс, с нарочитым надрывом, вызывающим у Китти отвращение, близкое к тошноте. Её было слышно во всех уголках дома. Такие «вызовы» Грэйс предпочитала делать либо в районе полуночи, либо в разгар завтрака, обеда или ужина. Официальным поводом была какая-нибудь мелочь – подай воды, задёрни/раздёрни шторы, помоги найти книгу и так далее. Но при этом Грэйс неизменно заводила излюбленную шарманку. Уолтер всегда послушно поднимался и шёл к ней минимум на полчаса, чтобы снова и снова слушать завуалированные упрёки в свой адрес. Но делал это лишь из чувства долга. Обвинения Грэйс давно не трогали его, он исполнял её капризы автоматически, поскольку считал себя виноватым и обязанным. Но сделать ему больно Грэйс уже не могла, и это её явно бесило, так что попыток она не оставляла. А ещё её бесило, что порой вместо Уолтера на зов приходил кто-то из племянников либо вообще сестра; теперь Китти благословляла день, когда Фиона решила приехать сюда с ними да позвать Монику и Патрика. Если бы не гнетущая обстановка в доме, сам дом производил бы очень славное впечатление. Небольшой двухэтажный коттедж, аккуратный снаружи, чистый внутри, с практичной обстановкой, разбавленной наивными, но красивыми картинами на стенах, парочкой недурных статуэток и прочими мелочами, создающими уют. За маленьким ухоженным садом был виден берег с меловыми утёсами, возвышающимися крутой стеной над узкими пляжем, а местами сразу над морем. Июль выдался поразительно тёплый и на редкость солнечный, а потому находиться у моря было чрезвычайно приятно. Впрочем, и лютой зимой в зверскую бурю у моря, то бишь под открытым небом, было бы лучше, чем внутри этого дома.ххх
В Шанхае у Китти и Уолтера были отдельные спальни, они практически всегда спали порознь. Здесь им, естественно, предоставили одну спальню на двоих. Китти не знала, как Уолтер обычно спит – храпит ли, ворочается или, напротив, лежит тихо. Но этих знаний и не требовалось, чтобы сейчас понять, что спит он хуже обычного. Он не метался, не вскакивал с криком, не говорил во сне, но был напряжён, постоянно. Когда он засыпал и переставал контролировать дыхание, оно становилось тяжёлым и вымученным. Китти это чувствовала сквозь собственный сон. Второй ночью, ближе к утру, она проснулась от гнетущего ощущения, передавшегося от мужа. Несколько минут смотрела на лицо Уолтера. В темноте много не разглядишь, но кое-что она различала. Ему было плохо, не физически, а душевно. Странно, ненормально, что он и во сне себя контролирует, не давая выхода эмоциям. Ведь от этого ему лишь хуже. Уолтер плотнее сжал губы, прерывисто выдохнул. Китти погладила его кончиками пальцев по виску, затем ладонью по волосам, а потом придвинулась ближе и приобняла одной рукой. Уолтер почти сразу задышал свободнее, а скоро напряжение совсем ушло. Когда это случилось, Китти хотела отодвинуться обратно, но, поразмыслив, осталась на месте. Поза была вполне удобная, а закрепить эффект не помешает. Хоть Китти и не жаждала близости с Уолтером, ей льстило, что она имеет такую силу - может влиять на него, даже когда он спит.ххх
Продолжали случаться вещи, которые казались Китти странными. Из окна своей комнаты она увидела, как Уолтер и Моника обнимаются в саду. Вернее, как Моника обнимает Уолтера. Он стоял и, судя по всему, задумчиво смотрел вдаль, на море, а она подошла сзади, обхватила его за торс и прижалась щекой к спине. Уолтер не обернулся, но положил руки на предплечья Моники. Двое стояли так, не шевелясь, несколько минут, а потом разошлись, Китти не заметила, чтобы кто-то из них сказал хоть слово. Ну и ну. Может, у Уолтера когда-то был роман с кузиной? А что, всякое случается, романтические отношения и даже браки между двоюродными братьями и сёстрами не такая уж редкость. Но буквально на следующий день Уолтера обнял Патрик, тоже без слов и без видимого повода. Просто остановил его, когда Уолтер проходил по коридору (Китти как раз выглянула из комнаты, они её не видели), притянул к себе, похлопал по спине, замер, затем отпустил, предварительно наградив парой хлопков по плечу, на которые Уолтер ответил тем же. Уж в романе с Патриком Уолтера точно нельзя было заподозрить. Такое чувство, что тут все, кроме неё, знают что-то, о чём не говорят – не только с нею, но и друг с другом.ххх
- Китти… - Да?.. – Она осталась на боку, но чуть приподняла-повернула голову в его сторону. Они были в постели, каждый на своей половине, Уолтер читал при свете прикроватной лампы, Китти уже почти уснула, отвернувшись к окну. - Извини, если разбудил… - Нет, я ещё не спала, - сонно пробормотала Китти. – Что случилось? – Нечто в тоне Уолтера насторожило её. С такой интонацией люди говорят, когда решают отказаться от чего-то нужного или дорогого. - Ты когда-нибудь хотела развестись со мной? С Китти мигом схлынула вся сонливость. Она молниеносно перевернулась на другой бок и уставилась на Уолтера. Пока она это делала, ещё оставалось подозрение, что он неудачно шутит или из странной прихоти задаёт вопрос без практической цели; некоторые жёны ведь любят допекать мужей вопросами наподобие «Что ты будешь делать, если я умру?», почему бы и мужьям не пострадать похожей ерундой (хотя подобное отнюдь не в стиле Уолтера)? Но стоило взглянуть на него, и стало ясно – он серьёзен, полностью, абсолютно серьёзен, и спрашивает не из праздного любопытства. Китти покачала головой. - Нет. Уолтер улыбнулся, но лишь губами, в глазах и общем выражении лица не было ни намёка на весёлость. - Я спрашиваю не о том, собиралась ли ты со мной развестись, а о том, возникало ли у тебя когда-нибудь такое желание? – пояснил он тихим, спокойным голосом. – Всё в порядке, я не обижусь, если ты скажешь да. Только, пожалуйста, ответь честно. Китти прямо чувствовала, как её глаза расширяются с каждой секундой. - Почему ты спрашиваешь? На его губах снова появилась безрадостная мирная улыбка. - Уходишь от ответа. Значит, хотела. Впрочем, я это подозревал, если не сказать «знал». Она заморгала. - Уолтер, что происходит? - Ничего, - он улыбнулся ощутимее. Ему почти льстила тревога в её глазах, хотя у него не было намеренного стремления волновать жену. – Я хотел сказать… - Уолтер прикусил на секунду верхнюю губу. – Если хочешь, мы можем развестись. Вместе решим, какой повод указать, чтобы максимально смягчить последствия для нас обоих, тень на наши имена, конечно, упадёт, но она будет размытой, почти незаметной. Я уверен, можно организовать всё так, чтоб отрицательные последствия были близки к нулю. После слов «мы можем развестись» Уолтер смог продолжить свой монолог лишь потому, что у Китти отвисла челюсть. Дар речи вернулся не сразу, происходящее казалось нереальным, а когда она осознала, что всё по-настоящему, ей стало страшно. Не потому, что пугала мысль о разводе, а потому, что она знала: Уолтер любит её, любит больше всего и всех на этом свете, в здравом уме он никогда не отказался бы от неё за все сокровища мира, она был тем, за что он готов был держаться до последней капли крови, до последнего удара сердца. Что могло заставить его предложить развод?.. Китти догадывалась. Если б они не приехали сюда, всё было бы по-прежнему – относительно хорошо. Но здесь он увидел, во что нежеланный брак может превратить женщину. Он видел это и раньше, но тогда сам не был женат. Вдали от матери впечатления сгладились, но сейчас обновились, да так, что он согласен расстаться с Китти, только бы она не превратилась в подобие Грэйс. Он понимает, что она не любит его, и боится, что брак с нелюбимым человеком в итоге изуродует ей душу. Если задуматься, с его стороны это мило, трогательно. Но если не задумываться, то что за бред?! - Извини, что порчу твой благородный порыв, - Китти впилась в мужа взглядом, приподнявшись на локте. Теперь она была ещё больше напугана, она боялась за Уолтера, возможно, впервые за всё время их знакомства. Что ещё он способен выкинуть в таком состоянии? Да и что это за состояние, в конце концов? Что творится у него в голове и в сердце? Непривычный испуг вылился в обиду и раздражение. – Но ты подумал, что я буду делать после развода? Где, как и на что жить? Как, по-твоему, со мной будут общаться и обращаться мои родные? - С этим я вряд ли смогу помочь, - Уолтер оставался исключительно спокойным. – Но, как говорится, из двух зол выбирают меньшее; тебе надо решить, что для тебя меньшее зло – жизнь со мной или развод. Ты красивая, весёлая, очаровательная. – Улыбка его потеплела. – Тебя легко полюбить. Уверен, что ты не останешься без внимания; и наверняка найдутся достойные мужчины. На Китти накатила вторая волна ощущения нереальности. Уолтер говорит ей о других мужчинах, фактически благословляет на брак с другим человеком?! Это какая-то параллельная вселенная. Уолтер, которого она знала, не отдал бы её добровольно никому другому. - Я обещал, что приложу все силы, чтобы сделать тебя счастливой, - тем временем продолжал он. Его спокойствие уже граничило с безжизненностью. – Но мне порой кажется, что ничто не осчастливит тебя больше, чем свобода от меня. Иногда она впрямь представляла, что разводится с Уолтером. Но в фантазиях это всегда была её инициатива, Уолтер умолял её передумать, уговаривал остаться, клялся, что исправит в себе все недостатки, которые её раздражают; однако она была хоть и мягка, но непреклонна – потому что уходила не в пустоту, а в чьи-то крепкие, желанные, надёжные объятья. Изначально это были объятья абстрактного кандидата, собирательного образа её мечты, потом – объятья Чарли Таунсенда. Впрочем, к кому бы Китти ни уходила в своих грёзах, она и вообразить не могла, что однажды Уолтер сам предложит развод, а она будет, по сути, его переубеждать. - Ты вообще в своём уме? - Наверное, даже больше, чем обычно. – Он вздохнул, как бы подводя черту. – Подумай о моём предложении. Мы пробудем здесь ещё полторы недели. Я больше не вернусь к этому разговору, если ты сама не захочешь, но через полторы недели мне нужно услышать твой ответ. И если ты решишь расстаться, мы расстанемся друзьями. Спокойной ночи. – Он быстро погасил лампу и лёг спиной к Китти. Оба они долго не могли заснуть, но больше не обменялись ни словом. Китти не заметила, как провалилась в дремоту, но через какое-то время она очнулась. Право слово, раньше она не подозревала, что столь восприимчива к чужим эмоциям. Уолтер снова увязал в своих невысказанных кошмарах, дышал неровно и измученно. Она по-прежнему была обижена из-за его дурацкого предложения, поэтому обнимать не стала. Но протянула руку, погладила мужа по затылку, по спине, по плечу. На его плече её ладонь надолго замерла. Этого хватило, чтобы Уолтеру полегчало.ххх
На следующее утро принесли телеграмму от мужа Моники – их младшая дочка приболела, он просил жену вернуться. Моника уехала сразу после завтрака. После обеда Фиона пошла купаться, Китти последовала за ней спустя два часа – знала, что раньше эта женщина из воды не вылезет. На пляже было изумительно, солёный воздух обдавал свежестью, сероватая синева моря радовала глаз, шум волн вытеснял из головы плохие мысли. Ну, во всяком случае, пытался. Китти верно подгадала – Фиона как раз выходила из воды. Она подошла к оставленным на песке вещам, взяла полотенце и обернула вокруг головы, почти сразу размотала и принялась вытирать волосы. Смотрела на Китти, однако не спешила заговаривать. Китти пришлось начать: - Вчера ночью Уолтер спросил, хочу ли я с ним развестись. – Она с трудом убеждала себя не говорить обвинительным тоном. Вряд ли Фиона настроила Уолтера против неё, но она знает что-то важное и не рассказывает об этом Китти. Никто из них не рассказывает; они что, считают её полной дурой? Фиона не столько удивилась, сколько раздосадовалась. Мотивы Уолтера она понимала не хуже, чем Китти; и всё-таки уточнила: - Ни с того ни с сего? – Наскоро обтерев тело, она набросила полотенце на плечи. - Он считает, что у него есть повод. – Китти сложила руки. – Жаль только, что я не в курсе, откуда этот повод взялся. Фиона поглядела на неё с прищуром. - И ты, видимо, ждёшь, что я тебе расскажу? - Хотелось бы. Фиона пожала плечами. Капельки воды на её теле поблескивали, точно крошечные алмазы. - Я ведь говорила, что у Уолтера было непростое детство. - У многих было непростое детство. У многих родители женились из-за случайной беременности. Это не повод потом разбрасываться собственными жёнами. Вздохнув, Фиона сняла полотенце, расстелила и уселась на один край, второй оставив для Китти. Но Китти не жаждала садиться на влажное полотенце, она предпочла опуститься прямо на песок. - Я не могу ручаться за все непростые семьи, - Фиона прикусила верхнюю губу на мгновение-другое, - но я уверена, что в большинстве из них ситуация была лучше, чем в семье Джонатана и Грэйс. Джонатан наверняка поначалу думал, что вытянул счастливый билет – женился на писаной красавице и в придачу получил приход. Но скоро он осознал, что у писаной красавицы целая гора всевозможных заскоков… Не смотри так, да-да, я тоже не идеальна, но сейчас речь не обо мне, и, для справки, у меня с мужем были прекрасные отношения. В общем, Грэйс ненавидела Джонатана просто за то, что ей приходилось его терпеть, делить с ним свою жизнь. Представляю, как она отравляла ему существование вспышками гнева, угрюмостью, истериками, странными требованиями. Развестись с нею он не мог; и для обычного человека развод – серьёзный удар по репутации, а для викария это полный крах. Ему приходилось мириться с её характером, и не понадобилось много времени, чтобы Джонатан тоже обозлился на Уолтера. - Что они с ним делали? - Вечно лезли к нему в голову и душу. Китти недоумённо нахмурилась. - Как это? - Обвиняли во всём, в чём только можно, придирались ко всему, к чему только могли, любой крошечный проступок, совершенно нормальный для ребёнка, раскручивали до размеров и важности смертного греха. Заставляли его чувствовать себя виноватым, непрерывно. Высмеивали все его ошибки и особенно мечты. Обычные детские мечты, фантазии, истории – всё, что слышали от него, они извращали и обесценивали, превращали в повод для унизительных насмешек а-ля «какой же ты всё-таки идиот». Уолтер рано научился держать свои мысли при себе. Почему он сейчас такой замкнутый? Потому что ему до сих пор кажется, что любое его слово, любую эмоцию, любое признание, любой поступок рано или поздно используют против него. Китти пыталась переварить услышанное. - Теперь же Уолтер взрослый, теперь он понимает, что его родители, мягко говоря, перегибали палку… - Естественно, понимает, - слабо усмехнулась Фиона. – Взрослому такой ерундой голову не забьёшь. Но в Уолтера это впихивали, когда он был ребёнком, а ребёнка очень легко убедить, что он кругом виноват. И сколько бы Уолтер своим, осмелюсь заметить, весьма острым умом ни понимал, что тогда не был виноват, детское ощущение вины всё равно сидит где-то внутри. - Думаешь, его били? – спросила Китти едва слышно. - Думаю, что он иногда получал затрещины, но вряд ли Джонатан и Грэйс усердствовали. Им нравилось льстить себе мыслью о том, что они выше грубой физической силы. Грэйс до сих пор считает себя непогрешимой в этом плане. – Фиона фыркнула. – И не только в этом. - Странно, учитывая историю с собакой, - заметила Китти. - У Грэйс избирательная память – весьма удобно. Сейчас она вспоминает о муже только хорошее, по крайней мере, вслух. При жизни терпеть его не могла, а теперь делает из его гибели очередной повод для страданий, чтоб ей посочувствовали. Впрочем, Джонатан был не лучше неё, он тоже пошёл простейшим путём – отыгрывался на самом беззащитном. – До этого момента Фиона смотрела на море, но теперь повернулась к Китти. – Уолтер ведь не рассказывал тебе об истории с дверью? - Не уверена, но вроде не припоминаю. - Значит, не рассказывал, такую историю ты бы не забыла. – Она снова обратила лицо к морю. Конечно, он ей не говорил. Никому не говорил. – Я сказала, что Грэйс и Джонатан ставили себя выше банальных физических наказаний, но не сказала, что не было исключений. Ты знала, что от природы Уолтер – левша? Нет, разумеется, не знала. Джонатана это почему-то страшно сердило, он заставил Уолтера переучиться. Но Уолтер иногда забывался и снова пользовался левой рукой, как основной, когда писал или разрезал что-то ножницами либо ножом. Китти сомневалась, что ей понравится концовка истории. В горле встал ком. - Не знаю, что особенного случилось именно в тот день, из-за чего взбеленился Джонатан, но… - Фионе тоже было нелегко. Она по-прежнему не отводила взгляда от волн, одна за другой накатывающих на берег. Возможно, она искала в этом размеренном зрелище успокоение. Если так, то поиски не увенчались успехом. Китти всегда полагала, что выражение «глаза налились кровью» - лишь литературное преувеличение, но сейчас воочию видела доказательство обратного. Ей показалось, что губы Фионы, наоборот, побелели. Костяшки пальцев побелели точно – Фиона одной рукой вцепилась в край полотенца, другой сжала горсть песка. – Уолтеру было девять лет, когда вместо очередного выговора за рабочую левую руку Джонатан ему эту руку сломал. Прижал кисть к внутренней стороне дверного косяка и с силой захлопнул дверь. - Господи! – Китти прикрыла рот ладонями. - Перелом был сложный, но сросся, причём правильно. Это чудо из чудес. Но с тех пор рука у Уолтера иногда дёргается, ты не замечала? - Нет… - Китти не услышала своего голоса. Не исключено, что он вовсе не прозвучал, а Фиона просто угадала ответ. - Неудивительно. Это случается редко, иногда раз в год. Спонтанно и непредсказуемо. – Чем дольше говорила Фиона, тем жутче становилось Китти. Не только от новых сведений, но и от самой Фионы, от её лица. Оно приобретало звериное выражение. - Уолтер когда-то мечтал быть хирургом, но от мечты пришлось отказаться. Левша или правша, на операции хирург пользуется обеими руками, и если одна из них непроизвольно дрогнет, это может стоить пациенту жизни или здоровья. Определённо, звериное в Фионе сейчас вырисовывалось ярче, чем человеческое. Почему-то у Китти возникли ассоциации с львицей, защищающей львёнка. …Уолтеру было девять лет. И когда умер Джонатан, Уолтеру тоже было девять… Уолтер что-то говорил ей о смерти отца, обмолвился однажды. Китти окинула взглядом сильное, тренированное тело Фионы, потом тоже стала смотреть на море. - А как умер Джонатан? - Утонул, бедняжка, - глазом не моргнула Фиона. – Он редко плавал, но в тот вечер решил искупаться. Наверное, судорога, а может, неудачно нырнул и ударился головой. Царствие ему небесное. Волны так же безмятежно наползали на берег и откатывали обратно. - Тебе было четырнадцать, когда Уолтер родился? - Почти пятнадцать. - Он не их первенец, а твой, да? - Да.