Узел

Узел «Никки» требует практики. Скрестите концы так, чтобы широкий конец был направлен влево и под узким, изнаночной стороной вверх, узкий же направлен в правую сторону. Заверните широкий конец галстука вверх, чтобы его изнанка находилась внутри. Оберните широким концом узкий и проведите его направо, сквозь шейную петлю. Широким концом оберните узкий, направив его влево. Проденьте широкий конец галстука в шейную петлю снизу вверх. В получившееся ушко проденьте широкий конец галстука. Затяните галстук. Гарри любит роскошь и комфорт, но в меру. Ему нравится хороший виски, но это не повод скупать всю поставку. Нравится ощущение хорошей ткани под пальцами, но он все равно берет миссии, где надо играть бродягу, а там вовсе не до шелковистости одежды. Он отдает предпочтение столовому серебру, но не пренебрегает обычной ложкой (что бы там не думал Эггси). И Харт не тратит времени на ванну, если его нет (что бы там не думал Мерлин). Особенно, если с тобой живет шпион, молодой человек с высоким уровнем IQ и тонким чутьем. Особенно, если Гарри хочет потратить немного времени на нечто неблаговоспитанное. И жалкое. Он выходит из кабинки, вокруг клубится пар такой густой, что кажется каплями оседает в легких, встает напротив зеркала и глубоко вдыхает, глядя на свой размытый силуэт. Мгновение зеркальный двойник – Галахад без прошлого и будущего. Высокий, худощавый, хорошо сложенный. Без лица, без глаз, без проседи в волосах. Гарри берет немного жидкого мыла и стирает конденсат. Теперь перед ним то, что осталось. Морщины, волосы с серебром и шрамы. Он разглядывает каждый из них. Четыре на левом плече от ножа, один волнистый под ребром справа от сербосека, длинные на бедре от керамбита, там же ниже след от пули навылет, сзади на правом плече след от осколочной гранаты и множество других. Он рассматривает их все так, как изучал бы бабочек – скрупулёзно и неспешно. Его собственные трофеи. Гарри прячет их под костюмом, как под броней. Застегивает все пуговицы, затягивает галстук, скрывает шею, руки, ноги, живот. Как надевает панцирь на мягкое и беззащитное тело. Непробиваемая ракушка дряблой мидии. С невольным вздохом вспоминает, как пришел в себя. В плюшевом сером спортивном костюме, который не прятал, а демонстрировал, выставлял на показ и располневший живот, и дряблую шею. Последний шрам он приберегает на самый конец. Медленно поднимает взгляд и вглядывается в собственное лицо. Левый глаз не просто закрыт навсегда, веко пересекает толстая полоса от которой тянется сжавшаяся кожа. Как морщины. Гарри вспоминает, как единственный раз показал это Эггси и Мерлину. Как они задержали дыхание всего на миллисекунду, другой бы и не заметил. Как в глазах Гэри плескались и боль, и страх, и сожаление, и жалость. На глаз не натянешь костюм, и Гарри носит очки днем, мягкую повязку ночью. Даже в комнате, куда Эггси не заходит никогда, даже попить воды в четвертом часу ночи. Он не хочет пугать, портить аппетит и зазря волновать своего эмоционального… (Кого, Гарри?) Друга. Харт восстанавливается. Медленно, но он чувствует. Приходят в себя нейроны, возвращается паскудное чувство юмора, прорываются словечки из злополучных районов, которые когда-то учил в пору юношеского максимализма и желания стать чем-то другим. Гэри радуется каждому этому шагу, будто не кокни услышал, а Аппассионату Бетховена вживую. Он не знает, как много сделал для этого сам. Как много он значит для Гарри. Харт ради него и носит эти дурацкие очки. Терпит дужки, натирающие от долгого ношения уши, вечное ограничение для правого глаза из черного полотна. В первый раз Гарри готов поверить в его непричастность. Странным образом слабая резинка на повязке для сна лопается прямо в его руках. Галахад изучает ее, но не находит следов диверсии. Осматривает комнату, нет ли где лишнего отпечатка или отсутствия пыли там, где она была. Тщательно изучает задвижки на окнах. Вглядывается в дверные петли. Его дверь всегда скрипит и это не блажь, но. Ничего. Совсем. Гарри списывает это на случайность и тратит всего десять минут, чтобы сшить все обратно. На мгновение залетает мысль, как здорово бы было всего один раз поспать без лишней, чужеродной повязки, но тут же меркнет. Второй раз Харт вспоминает историю Мерлина о том, как бесславно погиб Артур. Мгновение назад на подставке над раковиной лежали его очки. Он только вышел из душа, и это, черт возьми, дезориентирует. Но пара в ванне столько, сколько и должно быть, на ручке двери не осталось мокрых следов, ее все так же матово прикрывает конденсат. Никакого холодного воздуха из коридора, никакого шума. Очков нет. Гарри одевает припрятанную на такой случай повязку в кармане халата, одевается и спускается в столовую. Эггси даже не поднимает головы, всецело уделяя внимание газете, но очки на комоде прямо за ним, и Харт знает, что не оставлял их там. Он может и стар, но не впал в маразм. Они не говорят друг другу ни слова. Гарри хочет ухмыльнутся чужому облому, Гэри жжет глазами статью о новой велодорожке в парке на углу. Конечно же, третий раз не заставляет себя ждать. Эггси влетает на всех скоростях, о чем-то громко переговариваясь с Виски. - Да-да, да не трепли ты, дай минутку, - Гэри оказывается рядом молниеносно, и Харт почти готов выпутываться из профессионального захвата, когда он застывает и медленно, намеренно неспешно продолжает: - очки барахлят. Секунду. Он привстает на цыпочки, и осторожно, готовый в любую минуту бежать, стягивает очки с Гарри и пристраивает их на свои глаза. - Ох, черт, - говорит он сдавленным голосом и отворачивается, - ты теперь такая маленькая, Виски. Галахад знает, о чем он. В двух линзах Мерлин отражался так, будто нависал над всеми. В этих же очках соединение больше похоже на простой телефонный звонок. Анвин заканчивает свой супер-важный разговор довольно быстро. Но все так же стоит спиной к Гарри. Харт сжимает кулаки и не может выбрать, что хочет испытывать. Растерянность? Грусть? Злость? Хочется развернуть наглого пацана и заставит смотреть. Нравится, Вам нравится, мистер Анвин? - Ну и как? – неожиданно тянет Эггси Анвин, новый Галахад. Его голос тягучий, насмешливый. – Чувствуешь себя слабаком? Он бьет под дых, не размениваясь. Ни чувства такта, ни заботы о комфорте других. Если Эггси хочется высказаться, вы обязательно его услышите. - Это не то, над чем стоит шутить, молодой человек. - Какие шутки, Гарри? – он устало вздыхает, наконец поворачивается и стягивает ебанные очки. Трет лицо, потому что устал от этого дерьма. Его взгляд спокойный, немного испытующий, чуточку любопытный. Ни капли яда, все ушло в голос. – Я, бля, шутник по-твоему? - Следи за языком, - Гарри тоже устал. Ему неловко и противно одновременно. Он видит свое отражение в глазах напротив, но так нечетко, будто его снова покрывает конденсат. – Ты закончил? Будь любезен, верни мои очки. Гэри крутит их в руках и медленно поднимает бровь. Он переходит все границы, и Харт чувствует гнев, клубящийся внутри, что медленно как яд змеи вливается в реки вен. - Зачем бы мне? Харт не знает, что ему ответить. Это малодушно, но он хочет избежать разговора. Прямо сейчас подняться к себе, найти чертову повязку и поехать вмешаться в военный конфликт. Ломать кости, наносить увечья. Получать пулю. - Гарри, я не понимаю, - легко разводит руками его бывший ученик. Голос мягкий и пропитан сомнением и грустью. Пять с плюсом тебе за актерское мастерство, агент Галахад. – Ты носишь их постоянно. А если не их, то свою дурацкую повязку. Хотел быть пиратом? - Всегда. Эггси сдается и отдает. Только Гарри не чувствует вкуса победы, хоть и испытывает облегчение, цепляя дужки. Гэри тем временем отходит на шаг. Снимает пиджак, осторожно складывает на кресло, тянется к рубашке. Гарри думает, что не заказывал стриптиз, но почему-то молчит и только смотрит. Перламутровые пуговицы одна за одной легко покидают петли, открывая молочную кожу. Харт щурится – поганец никогда не научится одевать майки под рубашки. На его левом плече три крохотные родинки, кожа под ребрами целая, но слева едва заметна желтизна проходящего синяка. Кое-где есть маленькие точки-шрамы, совсем светлые, спасибо сегодняшней медицине. Если не знаешь где, особенно и не видно. Гарри знает. Может по памяти воспроизвести. Когда Эггси поворачивается спиной и поднимает руку, Харт уже знает, что там. Но все равно задерживает дыхание. Никто бы и не заметил, но кожа Гэри покрывается мурашками от этой короткой заминки, и Гарри хочется просить прощения за свою несдержанность. Маленькие кругляшки подплавленной кожи, если бы не так много можно принять за старую прививку от оспы. Их шесть (нет, Гарри, семь, вон там, видишь? Два ожога в одно место), и Гарри хочет убить приемного отца этого мальчика прямо сейчас. А потом наложить руки на себя, потому что опоздал, не появился, когда был так нужен, оставил семью человека, пожертвовавшего жизнью, на откуп судьбе. - Мне, наверное, лет десять было, - Эггси поворачивает голову и смотрит прямо в глаза, жмет плечами, будто спрашивает: ну и что? – Я, знаешь, тоже стыдился. Вроде как не смог защититься, да и мама… Ушла бы Мишель от Дина, если бы знала об этом? Они оба знают, что нет. Не потому что не любит сына, а потому что некуда было идти. Гарри протягивает руку и невесомо касается шрамов. Почти гладкие на ощупь. Незаметные, но очень болезненные. Страшно подумать, что пережил этот мальчик, который обливаясь слезами думал, что сам виноват, раз не смог себя защитить. Эггси одевается. На дворе весна, и в гостиной открыты окна. Не слишком холодно, но и не настолько жарко, чтобы стоять полуголым целый день. Он опускает взгляд, чтобы застегнуть пуговицы, но, когда поднимает, в комнате уже никого кроме него нет. На столе лежат две пары бесхозных очков.

***

Иногда Гарри вспоминает, как очнулся от своей осознанной комы: мягкий серый костюм, рисунки бабочек на белых стенах. Он думает, какое воспоминание привело его в себя. То, в котором застрелил свою собаку? Или то, в котором Эггси не смог застрелить свою?