Riders on the Storm

— Ты ведь знал про отца? Его жизнь в обмен на твою.       Он не знал. Но догадывался. Он никогда не был верующим, но был готов молиться кому угодно, хоть Ктулху, без разницы. Лишь бы его опасения не оказались правдой. Но в то мгновение земля под ногами опасно покачнулась. Он почувствовал себя так, будто стоит на тонком льду, а от ног во все стороны змеятся трещины. Сердце пропустило удар. То самое сердце, которое билось только потому, что отец продал душу. Ради него. Того, кто совсем не стоил таких жертв.       Резкий вдох. Глоток, и дрянной виски жидким азотом обдирает горло. Небрежный жест бармену, и перед ним оказывается еще одна стопка. Поехали. Из динамиков доносится полусонный, гипнотический голос Джима Моррисона (1), поющего об оседлавших бурю. Но голос демоницы в голове звучит громче. И каждое слово — новый гвоздь в гроб живого мертвеца.       Мертвеца зовут Дин Винчестер. — Сделку заключала не я. Ох, как же я жалею.       Он чувствовал себя так, будто лед все-таки проломился и погреб его под собой. Холодные воды смыкались над головой, и всплыть не было никакой возможности.       Да и не хотелось. Он не заслужил спасения. — Мне бы разорвать тебя!.. — Не стесняйся. — Нет. Не стану. Не класть же конец твоим страданиям! — Это почему? — Потому что в них вся суть! Так смешно наблюдать! Знать, что папочка умер за тебя. Продав душу. Дурак ты, Дин. Я могла дать тебе главное. — Что именно?       Он едва смел надеяться. Но не мог не спросить. Повелся, как последний идиот, и разглядел в глазах демоницы торжество.       Но это не имело значения. Важен был только ее ответ. — Отца. Ты же вызвал меня не ради Эвана, ведь так?       Он не дал себе времени подумать. Да и о чем тут было думать? Он смотрел в глаза демоницы — все равно что вглядывался в бездну. А бездна вглядывалась в него. — Ты можешь вернуть его? Отца.       Губы демоницы сложились в лукавой улыбке. Кому-то она могла показаться обольстительной, но не ему. Это была улыбка паука, заманивающего муху в ловушку. Улыбка — мелодия дудочки Гамельнского крысолова. А он, Дин, был всего лишь крысой, идущей навстречу собственной гибели. — Конечно. В лучшем виде. И он проживет долгую жизнь. Как и предначертано. Обещаю.       «Предначертано». Значит, если бы не Дин…       Отец. Его голос. Жесткий, приказной тон. Спокойствие, сила и уверенность. Надежность. — Ну, а я? — Тебе дам десять лет. Десять долгих лет с ним. Целая жизнь. Вы снова будете все вместе: Джон, Дин, Сэмми… Все Винчестеры как один.       Голос демоницы лился в уши, заполняя собой сознание. Мёд и яд, расплавленный шоколад и цианистый калий. Он манил, соблазнял, ласково подталкивал в спину. Один шаг, и сальто в объятия бездны.       И все равно он колебался. Как последний трус.       Она почувствовала, подошла ближе. — Дин. Твой отец должен был выжить, а ты — умереть. Мы восстановим справедливость. Естественный порядок вещей. Плюс, тебе десять лет жизни. В подарок.       Он был почти готов. Они оба это знали. Оставался только шаг. На миг зависнуть над пропастью на дне зрачков демоницы, и снова увидеть отца. А через десять лет… Черт с ним, с тем, что будет через десять лет!       Разве отец того не стоит?       Все равно что смотреть вниз с огромной высоты, такой, что дыхание перехватывает. Голова сладко кружится, как от алкоголя. «Прыгай, — шепчет бездна, — прыгай…». И мягкое покрывало примет и полюбит…       Перед глазами встало лицо Сэма. Открытая, немного детская, искренняя улыбка. Глаза, словно излучающие свет. Влажные, раскрытые губы, касания и шепот в темноте.       Дин отвернулся от демоницы, и морок спал. Он снова мог сделать вдох. Сэмми спас его, сам того не зная. На мгновение горло сжал удушливый страх: он был так близок к тому, чтобы сказать «да». Даже забыл об Эване Хадсоне, о том, для чего вызывал демоницу изначально. Но все сработало: сучка попалась в ловушку и согласилась на его условия. Губы горели от ее поцелуя, как от яда, тянуло сплюнуть. Дин сам не знал, почему отпустил эту дрянь, а не убил на месте. Если бы он не услышал ее следующих слов, возможно, было бы не так больно.       Отец боли не боялся. Он не боялся ничего. А Дин, который всегда мечтал быть похожим на отца, и в подметки ему не годился. — Ты бы в жизни не выкинул этот фокус, если бы знал. — Знал что? — Где твой отец. Зря ты не заключил пакт. Люди говорят слово «ад», но это лишь слово. Им не дано знать, что там творится.       Вода будто хлынула в горло. Лед, колотый лед в легких. Он не мог дышать. И отец тоже больше не может.       «Нет. Нет, нет, нет!». — Заткнись, гадина. — Твой папочка даже кричать не может, видел бы ты его, слышал бы! — Может, вернуть тебя туда? — Дин не выдержал, рванулся вперед. Убей он эту мразь, стало бы легче, хотя бы ненадолго. Разумеется, демоница предусмотрела это и поспешно покинула свое вместилище, оставив лишь перепуганную девушку с провалом в памяти. А слова демоницы продолжали отдаваться эхом в ушах Дина, хотя прошло уже две недели.       Вдруг в эту самую секунду, пока он накачивается всяким пойлом в придорожном баре, отец… — Еще порцию?       Голос бармена выдернул Дина обратно в мир живых. Чуть поколебавшись, он кивнул, а минутой позже опрокинул в себя очередную стопку. И так до тех пор, пока зрение не расфокусировалось, бармен стал бросать на него странные взгляды, и внезапно захотелось подпеть Джиму Моррисону, да погромче.       Отец любил «The Doors». Отец…       В кармане куртки — его куртки — зазвонил телефон. Дин достал его непослушными пальцами и сбросил вызов, даже не посмотрев на экран. Только один человек мог звонить ему в полпервого ночи. Пожалуй, пора закругляться. Не хотелось выглядеть козлом в глазах Сэма. Дин кинул на стойку несколько купюр и, слегка пошатываясь, направился к выходу из бара. Какая-то девка старательно цепляла его взглядом, но он лишь мазнул по ней глазами и вышел в сырую, промозглую ночь. Знал, что надерется, поэтому благоразумно оставил Детку у мотеля. Если бы попал в аварию, машина неминуемо пострадала бы.       Зарядивший со вчерашнего дня дождь наплакал целые лужи. Дин выдохнул и завис на собственное дыхание, превратившееся в пар. Сырость холодными пальцами пощекотала шею, заползла под рубашку, словно лаская. Он поежился, поднял воротник куртки — его куртки — и нетвердой походкой шагнул прямо под дождь, напевая под нос. — Riders on the storm… Riders on the storm…

***

      Он ввалился в номер, мокрый и продрогший. На мгновение показалось, что Сэм уже спит, но из ванной доносился шум льющейся воды. Брат никогда не ложился, не дождавшись его. В груди стало одновременно тепло и горько. Он не заслуживал такой любви. Ведь это из-за него Сэм лишился отца.       Конечно, узнай брат о таких мыслях Дина, сразу округлил бы глаза в ужасе и замахал на него руками, мол, что за чушь ты несешь? Но что бы Сэм ни сказал, это ничего не меняло. Для Дина так точно.       На нетвердых ногах он прошел в номер, бросил куртку на стул. Промокшие джинсы отяжелели, неприятно липли к ногам. Внезапно остро захотелось войти в ванную, влезть в нее прямо в одежде. Прижаться к Сэму со спины, обнять, провести ладонью по животу, уткнувшись лицом в основание шеи… Урвать для себя хоть каплю тепла, чтобы внутри не было так холодно, чтобы не ныла меж ребрами сочащаяся кровью рваная рана, через которую виден тошнотворный натюрморт из внутренностей и полукружий костей. Рана, не позволяющая спокойно есть, спать, жить, любить Сэма приземленной, отчаянной любовью. Рана, имя которой — отец.       «Эгоист». Дин закрыл глаза.       Все, что у него осталось, это Сэм и их больная, безумная, неправильная связь на грани помешательства. Брат всегда был готов быть рядом. Обогреть, раскрыть объятия. И как же хотелось сдаться, рухнуть в его руки, позволить исцелить себя поцелуями, сшивать ошметки души легкими касаниями. Или грубо, одним махом, забрать все, что Сэм отдал бы просто так. Отнять силой, втрахивать его тело в матрац, вколачивая в него всю невыносимую боль и вину, оставлять следы бессильной ярости на коже брата в виде засосов и кровоподтеков… Сэм не станет сопротивляться, вытерпит все, что сделает Дин, только будет смотреть этим грустным щенячьим взглядом, от которого затошнит еще больше. Захочется то ли ударить брата, то ли поцеловать, то ли вышибить себе мозги… — Ты ведь не собирался заключать с ним сделку, да? — спросил Сэм тогда. Дин не знал, что ему ответить.       «Может, и стоило бы». — Дин? Ты чего?       Второй раз за последний час Дин возвращался в реальность из-за звука чужого голоса. В дверном проеме стоял Сэм. Льющийся из ванной свет оттенял его фигуру, но Дин все равно разглядел, что на брате было только полотенце. За спиной у него клубился пар, капли воды падали с кончиков волос и катились вниз по груди, животу, впитываясь в махровую ткань. На какое-то мгновение Дин подвис, наблюдая за скатывающимися по коже Сэма каплями. Они будто решили устроить соревнование — кто кого обгонит.       Сэм. Всегда такой понимающий и внимательный. Из-за мокрых волос он, как обычно, выглядел немного младше своих лет. Хотя Дин-то видел его с самого рождения. Этот мальчишка рос у него на глазах, а теперь вымахал в почти двухметровую дылду с детскими ямочками на щеках и щенячьим взглядом.       Сэм. Единственная соломинка, за которую Дин держался, как утопающий. Тепло его тела, крепкие объятия и влажная после душа кожа. — Дин? Ау! Ты пьян? — брат пощелкал пальцами у него перед его носом, и Дин «включился». Сэм стоял близко к нему… очень близко. За какую-то долю секунды в нем промелькнули десятки желаний, начиная от «обнять и прижаться» и заканчивая «повалить на пол и оттрахать до сорванного голоса».       Только ничего из этого сделать было нельзя. Дин отдернулся, шагнул назад. Слишком резко. В глазах Сэма промелькнула боль — и тут же пропала. — Опрделенн, — пробормотал Дин. — Что? — Ты спросил, пьян ли я. Я сказал: «Определенно». — Я вижу, — вздохнул брат и вдруг нахмурился. — Почему ты весь мокрый? Ты же простудишься. Переоденься немедленно. — Командовать будешь в своих фантазиях, — пробурчал Дин. Сэм снова преодолел разделявшее их расстояние и принялся стаскивать с него рубашку. Дину вдруг до изнеможения, до ноющей боли захотелось позволить ему делать все, что захочется, и это чувство пронзило его, как зубная боль. Брат был таким теплым. Это тепло исходило от него волнами, окутывало, как одеяло из далекого детства, когда ты трясешься от озноба в лихорадке, и только оно может согреть настолько, чтобы ты, наконец, уснул.       Они потянулись друг к другу синхронно, как это часто бывало. Настолько часто, что оба даже перестали удивляться. Дин чувствовал на лице дыхание Сэма, пахнущее мятной зубной пастой. Их губы были совсем близко. Он не мог отстраниться. Он нуждался в Сэме, как ни в чем другом. Только брат мог исцелить все раны.       Поцелуй был еле ощутимым. Легче, чем дыхание спящего, легче, чем крыло бабочки. Но он стал искрой, которая разожгла в Дине огонь, моментально разросшийся до масштаба лесного пожара. Грубым жестом он толкнул Сэма к дверному косяку, зажал между ним и собой. Целовал так быстро и яростно, что брат не успевал отвечать, бесцеремонно врывался языком в его рот. Горячие руки Сэма легли Дину на шею, подушечки пальцев коснулись коротких волос. — Дин…       Он попытался сказать что-то еще. Дин не позволил, запечатал рот поцелуем. Нетерпеливо сорвал с брата полотенце и отшвырнул куда-то в сторону, целовал, кусая Сэму губы, не давая вздохнуть ни ему, ни себе…       «Будешь предаваться постельным утехам с собственным братом, когда отец ежесекундно мучается из-за тебя? Хороший сын, ничего не скажешь».       Дин рывком отстранился. Ему будто ведро ледяной воды на голову вылили. Он не смотрел на Сэма, устыдившись собственной слабости. Как он мог подумать, что… — Дин. Дин, прошу тебя. Нам нужно поговорить.       Только не это. Этих слов он всегда боялся, как черт ладана. Сэм стоял перед ним, тяжело дыша, абсолютно голый и возбужденный, а Дин даже не мог посмотреть ему в лицо. — Спокойной ночи, Сэм.       Дверь ванной разделила их толстой каменной стеной. Дин неслышно вздохнул. Здесь все еще было жарко, но принять душ, определенно, стоило. Смотреть в наполовину запотевшее зеркало он не стал — побоялся.       Когда он, чистый и протрезвевший, вышел из ванной, в номере было темно. Сэм лежал в постели, но оба знали, что он не спал. Не глядя на брата, Дин дошел до кровати и забрался под одеяло. — Дин. Рано или поздно мы должны будем это сделать.       Молчание.       Тишина неприятно покалывала кожу, пока дыхание Сэма не выровнялось. Теперь отсутствие звуков давило только на Дина. А в голове заевшей пластинкой все вертелось: «Riders on the storm… Riders on the storm…».