C'est trop mon ami.

      Париж — город веселья, балов и аристократии. А еще город революционных движений, самых ярких и кровавых демонстраций и самых горячих любовных романов.       Париж — город измен и сплетен. Даже когда все вокруг знают, что слухи по Версалю расходятся быстрее скорости света, все дворяне, за небольшим исключением, изменяют своим женам, а жены дворян изменяют своим мужьям. И пусть все знают с кем, где и как. Пусть она или он тоже знает. Пускай! Всем плевать, лишь бы эти связи приносили удовольствие.       Неподготовленного иностранца часто тянуло уехать из этого хаоса, как только он понимал, где очутился. Но большинство не уезжает — уж слишком притягательно это безумия.       Но в этом городе страстей есть и те, кто здесь не по желанию, а скорее по долгу службы. Таких людей Париж не щадил, вел себя капризно, совсем негостеприимно и очень невежливо. Ровно до того момента, пока «служащий» не принимал его таким, какой он есть, с его грязью, неравенством и слухами. И теперь, признанный, город раскрывал свои морозные объятья для вынужденного гостя и готов был показать все свои красоты.       Многие «служащие» готовятся к отправке в Париж заранее, будто это другая планета, хотя Франция сейчас правда напоминала параллельный мир, где творится анархия и «Кровавое правосудие», а некоторые просто ехали, чтобы отвлечься. Таким был Томас Джефферсон. Недавняя смерть любимой жены и не лучшее положение штата вгоняли его уже который месяц в ужаснейшую тоску. Единственным выходом казалось покончить со всем и с собой в первую очередь, но заманчивое предложение Конгресса об отправлении во Францию в качестве уполномоченного посланника заставило Джефферсона убрать заряженный револьвер подальше. Слегка помявшись, взвесив все «за» и «против», Томас все же согласился.       И вот он в Париже. Слегка не так он представлял себе первые дни тут (Джефферсон думал, что спокойно освоиться, а его пригласили на пару вечеров, что было крайне неожиданно), но в целом Томаса все утраивало, даже радовало. А особенно радовала новая обстановка, не напоминающая ни о чем, что осталось за океан.       Одним прекрасным вечером, сидя за очередной книгой, взятой из королевской библиотеки с разрешения королевы (той очень приглянулся молодой американский политик, и она разрешила ему посещать библиотеку в Версале тогда, когда он этого захочет, а Томас не дурак, чтобы не брать того, что дают), милая Салли принесла ему письмо, слишком маленькое по объему, чтобы быть от кого-то из друзей, оставшихся в Америке и слишком большое, чтобы быть каким-то документом, или приглашением, или еще чем-то в этом роде. Собственно, не особо размышляя над этим вопросом, Джефферсон вскрыл конверт ножом и достал довольно эмоциональное и объемное приглашение в гости от маркиза де Лафайета. Написанное на полуанглийском-полуфранцузском языке, письмо заняло почетное место где-то рядом со стопкой книг на столе Джефферсона. Отписывать ответ ему совершенно не хотелось, учитывая, что адресат был в том же городе, и, посчитав, что лучшим ответом на просьбу будет ее исполнение, Томас Джефферсон решил, что завтра же направится к маркизу де Лафайету, к счастью, тот написал, что будет дома вечером, да и про адрес не забыл.       На следующий день, примерно в восемь часов вечера, Томас Джефферсон был у дома маркиза де Лафайета на улице де Бурбон. Открыла ему дверь милая жена генерала, представившаяся Адриенной де Лафайет, и проводила в кабинет к мужу, сказав, что тот хотел бы видеть его как можно быстрее. Слегка растерянный таким приемом, Томас смутился, но прекращать начатое не собирался. Адриенна тихо постучала в большую дубовую дверь (ее ручки были такими тоненькими и сама она была такой хрупкой, что казалось она постучала с такой силой не потому, что не хотела сильно отвлекать мужа, а потому что не могла сильнее) и пропустила мистера Джефферсона вперед, сама же осталась в коридоре.       Первое, что увидел Томас Джефферсон — яркие светло-карие глаза маркиза, восторженно горящие в тусклом свете догорающей свечи на его столе. Жильбер де Лафайет будто на деревянных негнущихся ногах встал со своего стула и слегка неуверенно сделал первый шаг в сторону американца, который застыл почти в такой же нерешительности, если не больших масштабов. Первым оттаял маркиз и, стряхнув с плеч неловкость первой встречи, восхищенно улыбнулся и направился к Джефферсону. — Мистер Джефферсон, для меня большая честь видеть Вас здесь, — маркиз пожал руку гостю, и тот ответил тем же. — Для меня тоже, маркиз. Прошу прощения, это как-то… неожиданно? — полностью растерянный Джефферсон готов был провалиться сквозь землю от смущения. Почему этот француз так смотрит? Почему так восхищается? Это им нужно восхищаться! — Да, действительно. Я очень рад, что Вы именно так ответили на мое приглашение, — маркиз торопливо оглянулся по сторонам, а потом, отпустив руку Томаса, направился к солидных размеров шкафу и, вытащив оттуда бутылку вина, повернулся к Томасу, — Может, по бокалу вина?       Отказ хозяин дома посчитал бы за неуважение и Томасу оставалось только сказать «Почему бы и нет?» и опуститься на стульчик, придвинув его к столу маркиза так, чтобы быть напротив Лафайета.       Так они просидели пол ночи, разговаривая обо всем подряд: об Америке и Франции, о демократии и республике, о девушках в Париже и Америке, о хорошем алкоголе…       А потом генерал пригласил мистера Джефферсона прийти к нему и завтра, а потом и послезавтра, и послепослезавтра. А Томас каждый раз не находил в себе сил отказать. Слишком приятно общество маркиза в отличии от многих. С ним спокойно и чувство как-будто… находишься в безопасности?