Страхи, ленты, ученики

Алану страшно. Страшно едко-едко, затягивающе и абсолютно невозможно. Настолько, что хочется застыть на месте и больше никогда-никогда не шевелится. Когда кровь накрепко, пусть и слегка метафорично, въедается в руки да черную ткань формы, а чужие воспоминания, мысли, чувства беспрестанно ворочаются где-то внутри. А ему жутко-жутко. Алана бьет дрожь, так, что лезвие косы идет ходуном, а лента памяти, против его воли свивается кольцами. Как ядовитая змея, бросается на добычу. Уже потом, когда Эрик бинтует глубокие порезы от лент на ладонях и предплечьях, он говорит это вслух. Получается как-то совсем по-детски жалобно, будто у ребенка, страшащегося темноты. Тогда Эрик сгребает его в объятья, и почему-то Алану кажется, что этот жест совсем не похож на дружеский. Руки Эрика ледяные-ледяные, неживые будто, гладят по спине, заставляя кожу, словно изморозью покрываться. От него несёт смертью, гнилью и разложением, и Алан задерживает дыхание, радуясь, что воздух им не обязателен. Но страх отчего-то отступает. Только в уголках глаз щиплет. И Алан позволяет себе позорно, совершенно по-детски завыть в голос.