Страхи, ленты, ученики

Просьбы Алана почему-то всегда казались ему важнее приказов надзирателя. Так уж получилось. Алан не орал, не угрожал сверхурочными, в конце концов, не был Уильямом Спирсом — просто смотрел (глаза за стеклами очков — зеленющая трава, будто и не не видит Эрик такие в день по десятку), говорил тихо и серьёзно, и отчего-то от этого хотелось сломя голову бежать исполнять — и правда, ей смерть, не Спирс. — …Я бы хотел, чтобы это был ты. «Я бы хотел». Это универсальная формула. Я бы хотел, чтобы ты, наконец, отнес документы Спирсу, я бы хотел, чтобы ты не засиживался допоздна. — Я бы хотел, чтобы ты меня убил. Алан говорил обыденно и почти безэмоционально, наверное, именно так, как положено по Уставу. У него получалось очень складно. В отличие от Эрика, он всегда умел подбирать слова. Так, чтобы все звучало хорошо. «Правильно». Не «убил», а «забрал душу». Не «никто больше не согласится на подобное», а «ты мой друг». — …Когда станет хуже, когда не смогу работать. — а после тише, но увереннее: — У меня есть право на смерть. Форма №403 так же известная как "Право на смерть". Странный документ, а, учитывая, то, как они здесь все оказались, еще более странный. — Для стариков и психов, — сказал Эрик. - Я вписал твое имя, — Алан протянул ему лист. — Подпишешь? Никакого имени там конечно не было — про правде говоря, на бумаге у них не было имен, лишь номера, инвентарные, как у кос или столов в кабинетах. С такими исходными казалось странным, что "право на смерть" именовалось не каким-нибудь "добровольным списанием оборудования". Лист он разорвал — не по кинематографичному красиво, бумага оказалась плотной, Алан дернулся вперед, чтобы выдрать из рук надорванный смятый комок. Не успел. Эрик ударил - и Алан отшатнулся, прижимая руку к лицу, схватился за косу. Пошатнулся и замер, вцепившись в рукоять. Шипы - дрянь, поджидающая самый неподходящий момент. Помочь сесть, стянуть с шеи череп на веревке, позволить вцепиться в форму. Больше сделать он ничего не может. — Найду кого другого, — выдыхает Алан и сипло чертыхается сквозь зубы. — Не найдешь. *** Убить Алана оказывается гораздо страшнее чем он представлял. Убивать Косой не то же, что человеческим оружием. Крови нет, ран тоже не видно - но рассечена связь между душой и телом, Алан оступается — и Эрику кажется, будто это его самого пронзили лезвием. Мерзкая штука — убивать косой. Невозможность причинить вред кому-либо, не окунувшись по самую макушку в чужие вспоминая, эмоции, чувства. Лента памяти Алана похожа на кинофильм, снятый с вывернутой до упора ручкой яркости. Всё кажется чуть лучше, и нет под ногами грязи от недавнего дождя, и лепестки вереска один к одному, ладные, не потрепанные ветром, колышутся трепещущим морем, и закат цветнее, льется к горизонту алым, и сам Эрик как-то неуловимо добродушнее. А потом всё заканчивается. И Алан падает. Уже по настоящему разбивает висок о ступеньки. Голова запрокинута, левая рука как-то неестественно вывернута. Лента памяти опадает широкими кусками, стелиться по земле, цепляется за щиколотки. Демон раздраженно косится на вычищенные ботинки, ухмыляется и хлопает в ладоши: — Бессмысленная смерть, не находите, жнец?