Возвращение домой

      Кастиэль искренне считал, что его оставят в гордом одиночестве. Оба, Дин и Бадди, были заняты гораздо более важными вещами, да и Саманту могли привлечь — попросить, например, поискать ангелов, составить список недавних чудес, к которым жители Небес могли бы иметь какое-то отношение. Но Дин приказал девочкам остаться с ним и следить — и ни слова о том, что нужно было бы найти ангелов и Пустот. Касу это показалось неправильным — ведь Дин так решительно отказался от его благодати, а для изготовления наручников она была им срочно нужна. Значит, пока Винчестер пытает демонов, кто-то должен найти способ получить благодать. Если не Каса, то хоть чью-нибудь.       Так что он сам предложил Саманте и Еве порыться в последних новостях. Хоть надежды было мало, ведь ангелы сейчас стали гораздо более скрытными и старались лишний раз не «чудить», чтобы не привлечь нежелательного внимания. По крайней мере, те, что оставались на Земле.       Девочки хотя бы были заняты делом. Касу казалось неправильным то, что они сидят с ним — ведь где-то там, далеко-далеко от этого бункера, сейчас находился Сэм, которому требовалась помощь. И у них всё ещё была надежда его спасти, в отличие от Кастиэля. Нет, безусловно, ангел верил Дину — если тот сказал, что не даст ему умереть, значит, так оно и будет. Но Касу вдруг в голову пришла мысль, от которой ему стало просто страшно — что, если Винчестер не успеет? Конечно, лекарство существует всегда. Оно может дорого им стоить — например, огромную цену пришлось заплатить за снятие Метки Каина. Но Кас, Сэм — они были готовы заплатить. И Дин наверняка сделает всё возможное, чтобы спасти ангела.       Однако, подленькое «а если нет?» всё-таки мучило Каса, не позволяя расслабиться. Он чувствовал, как чёрные следы медленно расползаются по коже сосуда, но хуже того — Кастиэль ощущал, как мрак постепенно пожирает его сущность. Ангельское тело. Он словно гнил изнутри заживо. Огонь поднимался по телу всё выше, вгрызаясь в обе его оболочки. Боль редко отступала, давая подумать, поплавать в море своих мыслей. Кас старался отвлечься от самых страшных из них, но получалось плохо.       Главное, что мучило его — это страх. Ангел понимал, что если Дин не успеет — ему придётся долго и мучительно умирать, но что хуже — он попадёт после этого в Пустоту. Туда, откуда никто не возвращался, и откуда его уже не смогут вытащить, потому что единственный, кто это делал — Чак — недавно ушёл. И подтвердил это разрывом ткани мироздания, из-за которого на Землю «просыпалась» антиматерия. И наверняка эта сущность была зла, когда из неё насильно вырвали целый кусок. Вряд ли она отпустит Каса, даже если Дин совершит чудо и сумеет найти способ достучаться до самой Пустоты. Ведь ангел уже будет её частью, он будет заполнять «пробелы» в бесконечно голодном мраке.       А как Винчестер совершит это чудо? Начнёт молиться Богу, Тьме? Но им гораздо проще будет просто «скопировать» его. Не вытаскивать из лап голодной Пустоты, мучительно пожирающей сейчас саму себя, а просто пересоздать ангела. Вложить ему все воспоминания, характер, силы, что есть у этой его версии. Кас подозревал, что так он и воскресал те несколько раз, когда Чак вмешивался в ход собственной истории. Что, если он уже не тот ангел, который изначально был создан много миллионов лет назад? Если он — уже третий или четвёртый такой «Кастиэль», созданный Богом для помощи Винчестерам? После каждого своего возвращения Кас выбирал себе новую цель, менялся. Не доказательство ли это его теории?       Ангел открыл глаза, стараясь избавиться от этих мыслей. От них становилось физически тяжело и холодно в груди. Становилось... жаль себя, что ли. Он пока живой. И не умрёт, потому что Дин обещал ему помочь.       Кастиэль бросил взгляд на часы. Казалось, прошло минут десять — но за мучительными размышлениями он даже не заметил, как пролетели часы. Уже близился вечер — Саманта сидела в кресле и дремала с открытым ноутбуком, что стоял у неё на коленях. Ева как раз поднялась и переставила полупустые тарелки с лапшой, которую трансляторы заваривали себе совсем недавно, на пол. Потом взяла ноутбук, убрала его на столик, где только что находились тарелки. Взяла посуду и на минуту остановилась в растерянности. Саманта спала, и за Касом присмотреть было некому — она не хотела уходить и нарушать прямой приказ Винчестера. В то же время будить Томски ей тоже явно не хотелось — она одна знала, что транслятор почти не спала этой ночью.       — Уноси, — сказал Кастиэль как можно тише, чтобы не разбудить Саманту. Ева вздрогнула, обернулась к нему, чуть нахмурилась.       — Дин велел сидеть здесь, — возразила она.       — Ничего со мной не случится за пару минут, — успокоил её ангел. — Иди.       Транслятор всё-таки вышла из комнаты. Вернулась даже быстрее, чем Кас рассчитывал — она не вошла, а почти ворвалась, будто действительно боялась, что ему снова может стать хуже. Остановилась, оглядывая помещение, словно собиралась драться, если кто-нибудь затаился в углу. Кас чуть улыбнулся одними губами — Ева очень напоминала ему своим поведением Дина. Она была другой, и эта порывистость определялась скорее не душевными качествами, а чем-то иным, но всё же итог был похожим.       Девочка села рядом с ним, на кровать. Кас попытался отодвинуться, но транслятор молча надавила на его руку, заставив остаться на месте. Ангел притих, прекращая ворочаться, глубоко вздохнул.       Ева бросила взгляд на Саманту. Барбара пыталась привить ей мысль о том, что Томски — совершенно другой человек, что сейчас она лишилась, по сути, некоторой крошечной части своей сущности, куда заталкивала всё плохое, что имела. То «место» не пропало, но опустело, когда Ева обрела мощное человеческое сознание и собственную сущность. Она не ненавидела транслятора, ценила её милосердие, благодаря которому сейчас вообще была жива и к тому же — имела собственное тело.       И где-то в глубине души девочка считала Саманту своей сестрой. Так было гораздо проще: этим можно было оправдать общие воспоминания, общие чувства и в некотором роде — образ мыслей. Впрочем… Мысли, чувства… Да и сама фраза — «в глубине души». А есть она у Евы вообще, эта душа? Она вечно чем-то отличалась от людей. Ей всё хотелось спросить об этом у Каса, который наверняка знал лучше, что там у неё может, и чего не может быть — но она всё не находила времени. То Дин не давал ей пересекаться с ангелом, то ей было жалко Каса, который явно едва мог ходить по бункеру со своими ранами, который получил от неё. Теперь вот он страдал от очередной «гадости»… Ему наверняка было не до того.       Мысль перескочила — теперь транслятор задумалась о собственной сущности. Под тихое дыхание спящего, кажется, ангела и дремлющей рядом в кресле Саманты, Ева пыталась разобраться в собственных чувствах. Она ощущала в себе нечто странное, будто бы могла попытаться поглотить саму себя — и понятия не имела, есть ли такая «штука» у Саманты. Боялась спросить. К тому же, Ева остро чувствовала себя лишней в компании Винчестеров — у неё словно чего-то не хватало. И девочке так казалось, что именно души. Она была таким дичком, который не понимал огня в глазах у Сэма и искренней злости или даже бешенства, в которое порой впадал Дин. Сейчас то, что Ева сблизилась с простившим её ангелом уже не казалось странным. Ведь у него, судя по всему, тоже не было души. Он не умел чувствовать так, как люди, и тоже всегда был лишним. Он не обиделся, когда увидел, что ей нужно было выйти на минутку — а вот человек мог бы и надуться, надумать себе кучу лишнего. Ева таких встречала.       Но даже Кастиэль казался ей слишком человечным. Вот такой она хотела бы быть. Не притворяться, копируя кого-то, а по-настоящему. Ей казалось, что так она сможет приблизить настоящие чувства к себе.       Раздался слабый шорох, и мир заиграл яркими красками. Несмотря на то, что девочка сидела в бункере, и её окружали однотонные стены, освещенные тусклой лампой — жизнь вдруг стала ярче. Ева бы продолжила наслаждаться этим моментом — но скоро прозвучал тихий вымученный стон, и ей пришлось выпрямиться, заставить себя прекратить минуту слабости.       Транслятор обернулась. Кастиэль, по рукам которого ползли тёмные трещины-вены, виновато улыбнулся. Крыло, которым он укрыл загрустившую девочку, соскользнуло с новым шорохом. Ангел сделал усилие, даже будто бы чуть приподнялся, чтобы вытянуть крыло вновь и накрыть им Еву, но транслятор покачала головой, опять прикасаясь к его руке — только уже мягче. Может, она причинила ему боль, когда надавила на ладонь минутой ранее? А он опять её простил. Недаром Барбара вечно твердила ей об этих Винчестерах, как об образце для поведения. Они все умели прощать — в той или иной степени.       Сэм, например, её не отталкивал — и хоть особо не доверял, но мог встретить и даже поговорить о чём-то, если девочка спрашивала. Кас — вообще был идеальным образцом прощения. Он вступился за неё буквально через несколько часов после того, как она пыталась его убить — и заставил Дина согласиться дать ей шанс на жизнь и исправление своих ошибок. А уж Дин… Как бы грозен он ни был, Ева должна была отдать ему должное — в нужные моменты охотник забывал о своей неприязни к ней. В конце концов, он доверил ей Клинок, и доверил ей сейчас Каса — пусть и под присмотром Саманты.       Может, так действовал свет тёплых крыльев, но страх перед охотником постепенно исчезал. Наконец, транслятор глубоко вздохнула:       — Не нужно, — сказала она. Кастиэль набрал в грудь воздух, чтобы ответить, и закашлялся. Мучительный хрип вдруг вырвался из его горла, и Ева на автомате утёрла капельки крови с губ больного ангела. Наконец, он справился с собой — и тихо сказал в ответ:       — Мне это нужно, — в глазах у Кастиэля транслятор неожиданно для себя различила невыразимую тоску, — мне нужно… Я не хочу, чтобы мой свет угасал просто так, — снова кашлянул, но быстро справился с приступом. — Я не хочу просто выгореть… Сколько мог, я Дину помогал, — ангел устало откинул голову назад, на подушку, не в силах больше её удерживать в таком положении. Сжал руку Евы. — И если в моих силах согреть… согреть кого-то близкого мне, — он слабо улыбнулся, взглянув на спящую Саманту, — то я лучше потрачу этот свет на вас. Он всё равно сгорит просто так. Если моя благодать исчезнет раньше, чем я сам… — Кас вдруг замолчал, будто понял, что проговорился. — Может быть, я не попаду в Пустоту, — едва слышно сказал он. Ева сделала вид, что не услышала этого. Ангел, всё же найдя в себе силы, снова накрыл её дрожащим непослушным крылом. — Забирай, сколько сможешь, — чуть громче выговорил он. — Иначе всё сгорит впустую.       — Ты хочешь стать человеком? — спросила Ева. Нет, она вовсе не собиралась резать ангелу горло и забирать у него благодать, как тот предлагал недавно Дину — это было бесполезно. Она бы просто приблизила момент его смерти. Впрочем, кто знает — может, поражено было в случае Каса не тело, а ангельская сущность. И действительно, если убрать её — он исцелится. Ева бы рискнула проверить, если бы могла решать всё одна. Но сейчас — нет, ведь даже до этой комнаты доносились дикие крики демонов, корчащихся под руками старшего Винчестера.       — Я уже им был когда-то, — задумчиво ответил Кастиэль. Он сумел перевести дыхание, и сейчас уже говорил спокойнее, чем до этого, не хватаясь за каждое слово. — Не так уж и плохо, если Дин даст мне ещё один шанс, — он чуть приподнял уголки губ, что-то вспоминая.       Разговор сошёл на нет. Они так и продолжили сидеть в тишине — даже когда Саманта, чего-то испугавшись во сне, вздрогнула и проснулась. Кас потянулся к ней крылом, заметив это, но не сумел прикоснуться — девочка сидела слишком далеко. Крыло, к тому же, дёрнуло болью — Кастиэль взглянул на него и закусил губу. Чёрные трещины уверенно вползали и на эту часть тела, не обращая внимания на то, что она вроде как была нематериальной и практически невидимой.       Как-то так получилось, что Томски снова взяла ноутбук и решила начать читать новости вслух, чтобы развлечь больного Каса, который упрямо старался удержаться в сознании, не потерять себя среди жара и тягучих жутких мыслей. Но новости скоро кончились — вернее, всё мало-мальски интересное, что могло бы сойти хотя бы за обычное дело. Саманте пришлось замолчать — и во вновь повисшей тишине ангелу приходилось бороться с собой, чтобы не выпустить лишний вздох, готовый сорваться на стон. Порой раздавался шорох — Кас, видимо, пытался сменить положение крыльев.       Ева долго этого не вынесла. Она замечала, как Кастиэль порой сжимал ткань простыни, стискивал зубы, чтобы не проронить ни звука — транслятор прекрасно знала его порог боли. Чёрт возьми, она двое суток держала его сознание в плену, она лично пытала его — и авторитетно могла заявить, что ангел боролся с тем, что едва мог выносить. Ещё немного — и он уже не сможет сдерживаться, но что хуже — будет бредить. Этого допустить было нельзя — как тогда помочь ему? Как заставить подключиться к их «усилителям» и в очередной раз исцелить себя, отсрочить конец?       Девочка понимала, что ей нужно привлечь внимание Каса. Но монотонное чтение могло разве что убаюкать его, разговаривать с ним — значит, заставлять напрягаться и думать, тратить силы. Ева глубоко вздохнула и сделала то, чего от неё вряд ли мог ожидать кто-то из присутствующих — она запела.       — Во мрак погружён туманный Альбион*, — протянула она. Кастиэль вздрогнул, разлепил веки, посмотрел на неё. Ева чувствовала на себе взгляд Саманты, но не остановилась. — В долине покой — луна над рекой… — транслятор, наконец, посмотрела на Томски. Та едва заметно ей кивнула, тоже набирая воздух в грудь.       — Но в полночь опять, — поддержала Саманта, — вдруг стала звучать, — уже вместе запели они. И тут Томски вдруг замолчала, осознав, почему Ева выбрала именно эту песню.       — Соната тоски, — одиноко прозвучал голос транслятора. Не услышав Саманту, Ева снова повернулась к ней и вопросительно приподняла брови. Пение стихло. Ангел, на чьих губах уже заиграла улыбка, растерянно посмотрел на умолкших девочек. Те смотрели друг на друга — Саманта выглядела так, как будто только что раскрыли её личную тайну. Кастиэль медленно соображал — и вдруг до него дошло.       — Это ведь… — начал он. Томски вспыхнула, щёки чуть покраснели, она опустила взгляд. Ангел понял, что был прав. — Это твоё имя, да? — спросил он. Ему были известны многие языки — он даже не заметил, что при пении девочки перешли на свой родной, русский. Отчётливо вспомнились слова Саманты о песне, в честь которой она назвала себя в новой стране на новом месте. Девочка говорила ему, что самого имени в песне не было, оно были лишь созвучно некоторой строчке из неё — и вот наконец Кас услышал эту строчку. Ему даже стало немного стыдно за то, что он не интересовался этим раньше. — Но почему?..       — Запало, — едва слышно повторила свою старую фразу транслятор.       — Да он бы и не догадался, если бы ты сама не слилась сейчас, — будто бы недовольно хмыкнула Ева. Кастиэля это заставило улыбнуться. Саманта, увидев это, тоже улыбнулась — неловко, как будто и правда была смущена. Да, наверняка ангел думал, что в её имени больше смысла — а может, впрочем, он даже и не размышлял по этому поводу. Но эта песня была одной из тех немногих, что имелись у Саманты в старом мобильнике, когда они покидали Россию. Её она заслушивала до дыр, и когда семья оказалась в Штатах — девочка предложила такой вариант имени. Даже родители не поняли, откуда она взяла его. Но фамилия им понравилась, и они согласились — им, в общем-то, было без разницы, как называть свою дочь в очередном городе, который они покинули бы через несколько месяцев. Это раньше смена имени была чем-то волнительным, но за пятнадцать лет переездов — стала рутиной, приелась.       Соната тоски. Потому что, как бы ей ни было плохо в России, было грустно покидать страну, в которой девочка выросла. Не из-за какого-то чувства патриотизма или из привязанности к определённым местам — просто не хотелось лишаться последней «постоянной» среди переменных в уравнении собственной жизни. Города разные, но страна одна. Но тогда поменялось всё.       Ева как-то замяла этот разговор и Кастиэль не стал спрашивать о смысле этого имени. Наверняка ему было сложно просто удержать эту мысль — он слушал их пение, пытался что-то сказать, порой даже смеялся — девочки держали его, не давая провалиться в горячую пучину боли и бреда.       Так прошло несколько часов. Поздно вечером, когда Ева начинала клевать носом, а следы на теле Каса добрались где-то до середины груди, в дверь комнатки постучали. Саманта выскочила на несколько минут — Еве пришлось заставить себя встряхнуться. На ней лежала важная задача — не дать Касу уснуть. Ангелы вообще не спали, насколько она знала — но Кастиэля в сон тянуло, и это вряд ли должно было закончиться хорошо.       Так что она пересела поближе к изголовью кровати и начала что-то ему рассказывать. Кастиэль, едва сдерживая лихорадочную дрожь, изо всех сил вслушивался в обращённую к нему речь.       Саманта тихо прикрыла за собой дверь. На секунду закрыла лицо руками, невольно повторяя вчерашний жест Дина. Вот, оказывается, что он чувствовал в тот момент, когда сделал это — полное отчаяние. У неё на руках буквально умирал ангел, а она должна была ему улыбаться, изображая с Евой лучших друзей, и петь ему песенки, как маленькому ребёнку. Не замолкать ни на минуту, чтобы не дать потеряться во мраке. Саманта уже подумывала о том, чтобы вновь подлечить его при помощи утроенной благодати — чуть оттолкнуть чёрные следы назад, дать Касу больше времени. В конце концов, чем больше пятен — тем он слабее. Значит, и исцеляться он будет гораздо меньше.       Кто-то коснулся её рук и заставил их опустить. Томски подняла усталый взгляд на Бадди — тот осторожно сжимал её запястья. Транслятор чётко ощутила несправедливость происходящего: Пустоте, грубо говоря, было всего несколько месяцев «от роду». И он взваливал на себя огромную ответственность. Ей, Саманте, тоже приходилось экстренно взрослеть — может, живя с родителями, она не до конца понимала, как её, на самом деле, жалеют. Сейчас она была уже не дочерью охотников, а охотницей — и, если ей сказали заботиться об ангеле и искать способ найти благодать, она делала это. Если ей сказали присматривать за атомной бомбой в виде другого транслятора — она будет это делать. Томски сама решила дать ей второй шанс, ей было жаль эту сущность — но они не были лучшими подружками. А именно это приходилось показывать Кастиэлю, которого просто нельзя было сейчас расстраивать. У них с Евой было общее тёмное прошлое, полное боли и зла — им нужно было привыкнуть друг к другу заново, научиться жить и общаться. На это у них времени не было. Им буквально пришлось петь в один голос вместо того, чтобы разобраться с тем, что происходило с каждой из них.       — Я устала, — еле слышно сказала Саманта, прижимаясь к Пустоте. Парень обнял её, погладил по голове, потом опустил ей на макушку подбородок, согревая своим телом. — Касу так плохо, а мы почти ничего не можем сделать, мы… сидим и рассказываем ему детские сказки, или поём песенки, просто чтобы он не терял сознание.       — Попробуйте подлечить, — предложил Бадди.       — Как будто мы этого не делали… Сейчас снова будем, как вернусь, — Томски наконец отстранилась от охотника. — Так жаль его… — прибавила она. Пустота сочувственно кивнул.       — Мы найдём способ ему помочь, — заверил он. Саманта вымученно улыбнулась. — А я с хорошими новостями, — добавил Бадди, — мы с Дином нашли способ заставить демонскую сущность пропитать наручники. Осталось только найти благодать и антиматерию.       — «Только», — невесело усмехнулась Томски. Бадди тоже хмыкнул.       — Ничего, справимся. Завтра поедем искать Пустот, если ничего не придумается. Должны же мы хоть раз обогнать Джека, правильно?       — Ты береги себя, — Саманта задержала взгляд на лице охотника. Тот старался улыбаться ей, но во взгляде его читалась плохо скрываемая тревога, напряжение — он явно не хотел сталкиваться с обезумевшим лидером Пустот. — И Дина, — прибавила девочка. — Ладно?       — Обещаю, — сказал парень. — А ты береги этого ангела. И про себя постарайся не забыть, — мгновение он стоял, будто пытаясь решиться что-то сделать, а потом наклонился к ней и накрыл её губы своими. Быстрее забилось сердце, будто что-то его кольнуло — и Саманта, закрыв глаза, осознанно подарила сама себе эти несколько секунд чистого счастья. Пусть и посреди выжженной пустыни, в которую превращалось всё вокруг. Пусть и с умирающим ангелом за дверью. Пара секунд — а потом она вернётся к нему и сделает всё, чтобы он протянул как можно дольше.       Наконец, прикосновение разорвалось. Бадди выпрямился, заметно смущённый, и одновременно — улыбающийся, довольный тем, что его не оттолкнули, что момент счастья был взаимным и искренним.       — Я пойду, — тихо сказала транслятор, будто извиняясь. Пустота кивнул. Ему тоже нужно было идти — он и так задержался. Они, в конце концов, на личной войне.       Так что, когда Саманта скрылась в комнате, парень ещё пару секунду посмотрел на неё, улыбаясь своим мыслям и чувствуя, как девочка делает за дверью то же самое, а потом — развернулся и пошёл искать старшего Винчестера.       И каждый занялся своим делом: кто-то — отправился исцелять беспомощного сейчас ангела, а кто-то — помогать Дину искать ангельский экзорцизм. И помалкивать со своими вопросами по поводу того, где тот раздобыл вдруг благодать.

***

      К утру наручники были почти готовы. Оставался последний элемент — антиматерия Пустоты. И с этим всё обстояло хуже некуда.       Бадди честно пытался предложить потратить собственную антиматерию ради такого дела. Но Дин был против — он не настолько отчаялся, чтобы убивать собственными руками парня, который не сделал за свою короткую жизнь ничего плохого. К тому же, ему наверняка нужна будет помощь, когда он встретится с Джеком — но никто из охотников не согласится пойти на такое.       Они обзвонили всех Пустот, которых Бадди знал — появилась идея «отсыпать» от каждой по чуть-чуть, чтобы сохранить как можно больше жизней и никому не вредить. Но никто не ответил на звонки охотников — это могло значить только одно, отвечать было уже некому.       — Их всё меньше, — мрачно констатировал тогда Дин.       Касу тоже лучше не становилось. Ночью девочки, утроив его силы, помогли немного подлечиться, вернули трещины обратно к запястьям и животу — но с каждым разом лечение становилось всё менее и менее эффективным. Потому что с каждым разом мрак уничтожал всё больше и больше благодати.       Ева немного поспала, и Саманта тоже задремала этой ночью. Кас не винил их в этом, у него и в мыслях такого не было — он просто старался сконцентрироваться на звуках, что доносились откуда-то из коридоров и библиотеки. Смутно он слышал какие-то заклинания, шорох бумаги, характерный шум, когда Дин передвигал стул или бросал книгу. Это заставляло держаться на плаву — к тому же, было легче, чем вечером и днём.       Когда чёрные трещины вновь побежали по телу, Кастиэль всё же не выдержал и провалился куда-то в мучительный жаркий мрак.       Его растолкали девочки. Когда он с трудом поднял веки, то понял, что готов расплавиться от этого невыносимой душной боли. Жар накрывал волнами, его лихорадило. Благодать отчаянно сопротивлялась, стараясь исцелить сосуд и саму сущность, но это было практически бесполезно.       Пока девочки разговаривали, Кас смотрел на них, задумчиво приподняв уголки губ. Даже не вслушивался в смысл речи, старался не вникать — просто ловил мелодию звуков. Когда интонации стали слегка напряжёнными, Кастиэль взглянул на трансляторов — каждая хмурилась, недовольно глядя на другую. Ангел шевельнул крыльями, стиснул зубы, стараясь не проронить ни звука. Они у него многое пережили — были заперты в ёмкостях, где хранилась его благодать, ослабевали от потери связи с Небесами, ломались после Падения — ему ещё повезло, что остатки благодати Метатрон сохранил и потом спрятал, что Касу не пришлось Падать по-настоящему. Они заживали последние несколько лет и покрывались новыми перьями, становясь такими же красивыми и величественными, какими когда-то были. Пусть без былых способностей к телепортации, ничего страшного. Кас любил их, хоть и слегка стыдился — эта полуэфемерная часть тела напоминала ему о том, кем он является. И хоть он винил себя за многие ошибки, сама суть крыльев — чистая, принадлежащая изначально божьему созданию, некому Замыслу — можно сказать, Кастиэль считал эти крылья чем-то лучшим, чем он сам. В них концентрировались сила и свет. До сих пор.       Но сейчас… Сейчас Касу было просто невыразимо больно. Некогда сильные и красивые крылья пострадали даже больше, чем его сосуд. На сосуде выступали следы гниения — но заживо гнило не тело, а он сам, изнутри. На коже была лишь малая часть того, что на самом деле происходило. Вот крылья сосудом не были прикрыты. И они быстро иссохли, ослабли, стали блеклым подобием самих себя. Костьми, обтянутыми кожей и утыканными перьями.       Перья поредели. За последние сутки он потерял почти треть. Ангел прятал их, когда они падали, сметая слабеющими крыльями под свою кровать. Ещё никто из девочек их не обнаружил, потому что даже Саманта с её любовью к чистоте, старалась не тревожить больного ангела — и под кровать не лезла. Самое худшее — на крыльях начали вылезать болячки. Кожа не выдерживала, трескалась, чёрные линии вгрызались глубже, и на облысевшем без перьев месте появлялись гниющие раны, которые не могли зажить. Касу с каждым часом, даже минутой было всё сложнее и больнее двигать крыльями, но он продолжал делать это. Просто потому, что верил, что делает это не зря.       Например, как сейчас — сосредоточившись, ангел поднял израненные облезлые крылья и прикоснулся ими к девочкам. Обнял их ими, даря остатки света. Трансляторы замолчали, переглянулись.       — Прости, Кастиэль, — сказала Саманта, притрагиваясь к своему плечу — она угадала, крыло находилось именно там. Кас почти не ощутил прикосновения, но это всё равно было приятно. — Мы забылись. Но мы вовсе не ругаемся, не переживай, — похоже, она знала, что Кас почти не слушал, о чём именно они говорили. Ангел вяло улыбнулся, крепче прижимая к ним крылья. Опустил веки, когда Саманта коснулась его лба и шёпотом сказала Еве, что у него снова начинается жар.       — Пора полечиться, Кас, — наконец, услышал он голос Евы. Резко открыл глаза, осознав, что сейчас произойдёт.       — Нет… не надо, — он понял, что спрятать крылья за спиной или на полу не сможет, и что девочки сейчас увидят их. Поэтому схватил трансляторов за запястья, стараясь не допустить прикосновения с их стороны. — Ещё не нужно…       — Что? — переспросила Ева. Ангел почти в отчаянии зашелестел крыльями, пытаясь их как-то спрятать. — Кас, что с тобой такое? — настойчиво спросила девочка.       Саманта нахмурилась, высвобождаясь из слабой хватки ангела и прижимая руку к его плечу. Кастиэль рванулся — откуда только силы взялись? — почти что шарахнулся от неё. Ева оказалась хитрее — пока Томски боролась с ангелом, она под шумок притронулась к его вспотевшей шее, и сразу же установила связь — так искусно, как Саманте ещё не удавалось. И тут же с жалостью взглянула на умирающего:       — О, Кас… — только и сказала она. Саманта остановилась. Ева потянулась к ней, чтобы установить вторую связь, но ангел снова схватил её за руку. Непонятно, отчего было так жарко — от стыда или от проклятья.       — Не надо, — прерывающимся голосом попросил он. — Не показывай ей.       — В этом нет ничего такого, — Ева высвободила руку и протянула её к крылу Каса. Оно дёрнулось от прикосновения — но слабо, бессильно. Сквозь тонкую кожу можно было разглядеть, как отрава пожирает его свет — это даже выглядело болезненно. Транслятор подняла его и увидела раны. Облезшие места. Почувствовала запах гнили, который преследовал Каса.       — Это никак на вас не отразится, — опустив веки, сказал ангел. Крылья выглядели более чем мерзко, наличие открытых гниющих ран общипанные костлявые отростки явно не украшало. И теперь Ева знает, что именно этим уродством Кас к ним прикасался. Он просто не хотел, чтобы весь свет сгнил, он так хотел отдавать его, чтобы сохранить хотя бы в воспоминаниях, оставленных после себя — ведь так это работает? Люди этого хотят? Чтобы их помнили?       — Кас, — Ева продолжила поглаживать крыло. Она старательно обходила раны, но не из отвращения, а как будто боясь причинить боль. Кастиэль приоткрыл глаза. Щёки уже пылали, болезненный жар усиливался. — Я столько лет жила в море боли и мерзости — настоящей мерзости… Мне не противно, — она прикоснулась-таки к одной ране, ещё скрытой перьями, и ангел вздрогнул от боли. — В них всё ещё есть свет. Какими бы они ни были внешне, если в них есть свет… — она запнулась, замолчала. — Вы с Барбарой пытаетесь научить меня этому, а сами этого не принимаете. Мы доверяем тебе, — она быстро взглянула на Саманту, и та кивнула, — и мы знаем, что ты ни за что не подверг бы нас опасности. Если бы это могло нам навредить, ты бы этого не делал.       — Я просто хочу делиться, пока не сгорел, — повторил он свою фразу, осмеливаясь взглянуть девочкам в глаза. Знакомые карие и неестественно-жёлтые, почти кошачьи. Саманта придвинулась ближе, с жалостью глядя на него, проводя рукой по взмокшим волосам, приглаживая их. Ева отпустила крыло, оставив его лежать у себя на коленях, и протянула ей руку, не глядя. Томски приняла её.       — Не смотри, — умоляюще шепнул ангел. Саманта кивнула, склонила голову, закрыла глаза — и сжала его руку. Связь установлена. Трёхкратная мощь благодати исцеляет его, ненамного, всего лишь отталкивает взбирающиеся на подбородок трещины назад, к груди, — и Кас ещё немного поживёт. Ещё попытается побороться за существование, в надежде, что Дин успеет найти способ спасти его жизнь.       Ева, воспользовавшись моментом, беззвучно бросила Саманте фразу, передав её через прикосновение:       — Кажется, у Винчестеров была знакомая ведьма.       — Ровена, — подтвердила Томски, поднимая взгляд на Еву. Та чуть прищурилась, поднимая взгляд на Саманту:       — Что ж, пора совершить звонок другу.       О том же самом в эту минуту подумал и Дин, сидящий в библиотеке и вливающий в себя десятую чашку кофе за последние полночи.