Ее волос манящий теплый шепот

      POV Этери       Я закрываю дверь даниной комнаты и молча иду в свой номер. Про себя отсчитываю секунды, потому что на самом деле очень хочу верить, что он меня догонит. Но шаги гулко отбиваются в голове, смешиваясь с тишиной.       Даня улетает завтра и я наконец озвучиваю ему необходимость все для себя решить. Мы шли к этому и так слишком долго, находясь в подвешенном состоянии. Но Даня ничего не решает, а сбегает в Москву.       Я иду прямиком в душ и смываю с себя все мысли, ложусь рядом с Дишей и мы смотрит какой-то фильм. Почти на первых минутах я засыпаю и слышу, как Диана гладит меня по голове и говорит:       --Я люблю тебя, мам.       --Я тоже тебя люблю.       На самом деле признаваться в любви очень просто, если это правда.       Гораздо сложнее об этом не пожалеть.       ***       Наутро мы идем купаться и занимаемся совместными делами вдвоем с Дишей. И я понимаю, что это то настоящее, что держит меня и делает сильнее. И поэтому сейчас еще сложнее принять тот факт, что Диша переезжает тренироваться в Америку летом.       Окончательно это осознание накрывает меня именно сегодня. Диана уедет, а в нашей квартире станет слишком пусто. При условии, что приходить туда будет уже некому. Я встряхиваю головой, отгоняя все глупые мысли прочь.       Диша смотрит на меня и спрашивает:       --Вы из-за меня поссорились с Даней?       Я притягиваю ее к себе и целую в макушку:       --Конечно, нет. Мы не ссорились, Диш. Мы просто поговорили и теперь решаем, что будет дальше.       Диана хмурится.       --Если вам хорошо вместе, то о чем тут думать?       --Иногда этого не достаточно. У взрослых все не так просто,--отвечаю я.       --Быть взрослым—отстой,--резюмирует Диша, а я смеюсь.       --Вот поэтому, пожалуйста, не взрослей так быстро.       И в этих словах, наверное, Диана считывает что-то, что глубже простых букв и поэтому говорит.       --Я же всегда буду твоей дочкой. Даже когда вырасту...       --Всегда…даже когда вырастешь.       И мне от этого тепло и на какое-то время даже не одиноко.       ***       В Москву мы возвращаемся уже с четким планом перехода и переезда. За все время я не пишу Дане, а он не пишет мне. Мы выжидаем.       Я занимаюсь рабочими и семейными делами и ни о чем не думаю. Пока я в отпуске, московская реальность меня не мучает.       Но Интернет постоянно приносит что-то новое. Вначале это было фото Дани и Алины с букетом и бантом, после которых комментарии об их чувствах проникали ко мне даже из-за закрытых дверей. Потом все переросло в спор о любимой песне Жени. А после я просто перестала все читать.       Даня не просит ни совета, ни помощи. Он ставит в Москве программу для Алины, а я занимаюсь своими деламив Америке, понимая, что надежда на то, что Даня что-то решит для себя, тает с каждым днем.       Я и сама толком не знаю, какой выбор мне нужен.       А потом фото из Барселоны объясняет мне все. Даня отдыхает и не думает ни о чем. Ему весело и хорошо, а я смотрю на девушку рядом с ним и понимаю, что принять ее для всех гораздо проще, чем правду.       В аэропорту мы с Дианой забираем багаж, а я ловлю себя на мысли, что последняя надежда на то, что Даня все поймет будет именно сейчас. Если он встретит нас в аэропорту с ирисами. Почему-то именно так это представляется в голове. Я закрываю глаза и шагаю в зал прилетов.       Дани там нет.       Спустя пару секунд вижу в толпе Дудакова, увлеченно махающего мне рукой. Сергей подходит, обнимает нас с Дишей и протягивает кофе. Такой, как я люблю, со сливками и корицей, на котором написано «Добро пожаловать домой».       Я чувствую бесконечную благодарность при этом, смотря, как Диша тоже пробует свой латте и довольно жмурится. Сергей подхватывает наши чемоданы и катит их в сторону стоянки. Он не задает никаких лишних вопросов, а мы идем вперед, чувствуя себя дома.       В машине обсуждаем последние новости, планы тренировок и необходимые дела. В квартиру Сергей заносит наши вещи, а потом выгружает из багажника пакеты с едой и продуктами.       --Мы не умрем от голода!--кричит Диша.—Спасибо, Сергей Викторович.       И бежит распаковывать сумки.       Я стою у двери, опираясь на шкаф, и пытаюсь подобрать слова.       --Спасибо,-- говорю, продолжая сжимать в руках ключи.—Может останешься на обед?       Сергей качает головой. Я знаю, что денег он не возьмет, поэтому оплату даже не обсуждаем, хотя в этот самый момент я чувствую себя обезоруженной.       --Это было несложно, но мне пора домой,--просто отвечает Дудаков.—Увидимся завтра на работе.       А потом, подумав, он добавляет.       --Этери…ты же понимаешь, что Даня дурак. Но это все возраст.       Эти слова застают меня врасплох.       --Я все понимаю, Сергей…но я же не дура.       --Не дура,--соглашается он и целует в щеку на прощанье.—Поэтому и говорю тебе, а не молчу.       Я закрываю за Сергеем дверь и иду на кухню. Диша приготовила чай и мы едим какую-то ресторанную еду, купленную Дудаковым. Диана почти сразу убегает на встречу с друзьями, а я просто распаковываю вещи, закидывая что-то в стирку. Туда же летят и найденные дома две майки Дани, которые нужно будет отдать ему уже в Новогорске.       Я открываю шкаф, смотрю на пустую полку, которую хотела предложить Дане после переезда Диши, и молча заполняю ее своими вещами.       ***       На работе очень шумно и это меня радует. Я сразу окунаюсь в работу с головой, иду на лед и смотрю на детей, которые пытаются показать мне все, чему они научились.       Я улыбаюсь. Дети всегда наполняли меня какой-то энергией и радостью, потому что они—это будущее. Это то, что остается после нас. И несмотря на то, что Диша скоро уедет, она всегда рядом со мной. Когда я думаю об этом, то в районе сердца мне тепло, даже среди льда.       И в этот момент я почему-то четко понимаю, что несмотря на то, что дома через пару недель станет пусто, внутри меня теплится то, что дает надежду.       --Тяни-тяни ногу,--кричу я маленькой девочке, проезжающей мимо меня в ласточке.       Она очень старается, а я стою посредине катка и чувствую себя счастливой.       ***       В кабинете завариваю себе кофе, когда входит Эд. В его руках тарелка с черешней.       --С возвращением, Этери,--говорит он и обнимает.       Мы обсуждаем тренировки в Новогорске Шомы Уно и пробуем ягоды на вкус. Они пахнут летом.       Эд—сама любезность все это время. Но когда все рабочие моменты закончены и он собирается выходить, его вопрос меня выбивает:       --Ты вообще как?       И я понимаю, зачем он спрашивает это, но не хочу отвечать подробно.       --Все хорошо,—говорю я.       --Когда-то я сказал тебе, что не хочу, что бы все это сделало тебе плохо, Этери,--произносит Эдуард.—Я и сейчас этого не хочу. В любом случае ты—удивительная женщина, быть с которой просто может не каждый.       Аксенов выходит, а я почему-то начинаю смеяться. Эдуард никогда не говорил мне подобных вещей, когда мы спали вместе. Мы с ним ни о чем не разговаривали и никогда не выясняли отношения. Наверное, в этом какая-то моя карма—быть с теми, кто ни о чем не хочет говорить и предпочитает все избегать и прятать.       Но больше я так не хочу.        Резко поворачиваюсь и сбиваю со стола рамку с фото, пытаясь ее поймать. Но осколок впивается в палец и я зажимаю руку платком. Останавливаю кровь кое-как и иду искать Дудакова с его чудо-пластырями.       По дороге делаю пару фото с поклонниками, мило улыбаясь и не обращая внимания на пульсирующий палец. Сергей обрабатывает мне руку, привычным движением прижимает свои детские пластыри с гусеницами и ни о чем не спрашивает.       Я больше не читаю интернет и не смотрю новости. Для этого всего банально не остается времени, хотя нереальность происходящего меня не покидает. Словно я смотрю на всю свою жизнь со стороны сейчас и не могу понять, где ошиблась, и ошиблась ли вообще.       «А тем временем император издал указ, скрепленный самой большой императорской печатью. В этом указе настоящего соловья объявили навсегда изгнанным из китайского государства. А искусственный занял место на шелковой подушке, возле самой императорской постели. Вокруг него были разложены все пожалованные ему драгоценности, в том числе золотая императорская туфля.       Заводной птице дали особое звание: “Первый певец императорского ночного столика с левой стороны”, потому что император считал более важной ту сторону, на которой находится сердце, а сердце находится слева даже у императора!       Ученые написали об искусственном соловье двадцать пять толстенных книг, полных самых мудреных и непонятных китайских слов. Однако все придворные уверяли, что прочли эти книги и поняли от слова до слова, - иначе ведь их прозвали бы невеждами и отколотили бы палками по пяткам.»       ***       На следующий день мы гуляем с Дишей по городу и она делает фото. --Я хочу, что бы стало понятно, какой вижу тебя я,--говорит Диана, а я смотрю на себя со стороны и не верю.       --Ты видишь меня слишком красивой,--смеюсь .       Диша серьезно смотрит мне в глаза и качает головой:       --Нет. Ты еще более красивая, поэтому я покажу всем только твою спину.       Я же вижу на экране телефона свои кудри, а еще лопатки и думаю о том, что поворачиваться спиной к людям не стоит, что бы не получить туда нож, но иногда более опасно показывать всем свое лицо.       Потому что так ты делаешь только с тем, кому доверяешь и открываешь сердце, ранить в которое проще и гораздо больнее.       --Я люблю тебя, мам,--шепчет Диша.       --Я тоже тебя люблю.       На самом деле признаваться в любви очень просто, если это правда.       Гораздо сложнее об этом не пожалеть.       И только сейчас я до конца осознаю, что Даня за все время так и не сказал мне, что любит.       Ни разу.       Даже в момент самой откровенной близости.       От этого на секунду мне становится пронзительно холодно, а потом отчаянно тихо.