Часть I. Дивергент

Когда все неофиты снова стоят на твердой земле, Октавия и Белл ведут нас по узкому тоннелю. Стены сложены из камня, как и потолочные скосы, и в результате кажется, будто я погружаюсь в самое сердце земли. Тоннель освещен через большие промежутки, так что в темных переходах между тусклыми лампами я боюсь, что заблудилась, пока не налетаю на чужой локоть. В лужицах света я снова оказываюсь в безопасности. Эрудит передо мной резко останавливается, и я врезаюсь в него, ударяясь носом о плечо. Спотыкаясь, я шагаю назад и потираю нос, приходя в себя. Остановилась вся толпа, и три наших лидера стоят впереди, сложив руки на груди. — Здесь мы разделимся, — говорит Октавия. — Неофиты, рожденные в Бесстрашие, — за мной. Полагаю, вам экскурсия не нужна. Она улыбается и подзывает неофитов-бесстрашных. Они откалываются от группы и растворяются среди теней. Я слежу, как последние пятки скрываются во мраке, и перевожу взгляд на тех, кто остался. Большинство неофитов родились в Бесстрашие, так что осталось всего девять человек. Из них я единственный переходник из Отречения, а переходников из Дружелюбия нет вовсе. Прочие — из Эрудиции и, как ни странно, Правдолюбия. Наверное, нужна смелость, чтобы все время быть честным. Мне об этом ничего не известно. Белл обращается к нам. — Большую часть времени я работаю в диспетчерской, но на следующие несколько недель я ваш инструктор, — сообщает он. — Меня зовут Беллами Блейк. — Блейк? — переспрашивает Рейвен. — Как цвет? Чёрный? — Да, — подтверждает Беллами. — Что-то не так? — Нет. — Хорошо. Сейчас мы пойдем в Яму, которую вы рано или поздно полюбите. Это… Рейвен фыркает: — Яма? Отличное название. Беллами подходит к ней и наклоняется к ее лицу. Его глаза сужаются, и мгновение он просто смотрит на нее. — Как тебя зовут? — тихо спрашивает он. — Рейвен, — пищит она. — Вот что, Рейвен, — шипит он, — если бы я хотел мириться с наглецами-правдолюбами, я бы вступил в их фракцию. Вот первый урок, который я тебе преподам: держи язык за зубами. Поняла? Блейк идет к тени в конце тоннеля. Толпа неофитов следует за ним. — Вот придурок, — бормочет она. — Наверное, он не любит, когда над ним смеются, — отвечаю я. Пожалуй, с Беллами лучше быть поосторожнее, осознаю я. На платформе он казался безмятежным, но теперь его спокойствие чем-то меня настораживает. Блейк распахивает двойные двери, и мы входим в помещение, которое он назвал Ямой. — Ох, — шепчет Рейвен. — Теперь понятно. «Яма» — самое подходящее название. Это подземная пещера, такая огромная, что я не вижу противоположной стороны со дна, на котором стою. Неровные каменные стены возвышаются над головой на несколько этажей. В них высечены ниши для еды, одежды, припасов и отдыха. Соединяют их узкие тропинки и лестницы, вырезанные из камня. Перил, чтобы люди не падали, нет. Ну да, а что ты хотела Кларк, это же Бесстрашие. На одной из каменных стен лежит косой оранжевый луч. Крыша Ямы сделана из стеклянных панелей, а над ней возвышается здание, которое впускает солнечный свет. Наверное, оно казалось обычным городским зданием, когда мы проезжали мимо на поезде. Голубоватые фонари, такие же как в Зале выбора, с неравными промежутками висят над каменными тропинками. Их свет становится ярче по мере захода солнца. Люди повсюду, все в черном, все кричат и разговаривают, оживленно жестикулируя. Я не вижу в толпе пожилых. Существуют ли пожилые бесстрашные? Они не доживают до старости или их просто отсылают прочь, когда они больше не в состоянии прыгать с несущегося поезда? Стайка детей бежит по узкой тропке без перил так быстро, что у меня колотится сердце, и хочется крикнуть им, чтобы притормозили, пока не убились. Перед глазами вспыхивает воспоминание об упорядоченных улицах Отречения: колонна людей справа проходит мимо колонны людей слева; скупые улыбки, склоненные головы и тишина. У меня сводит живот. Но в хаосе Бесстрашия есть нечто чудесное. — Идите за мной, — говорит Белл, — я покажу вам пропасть. Он манит нас вперед. Его лицо кажется довольно заурядным по стандартам бесстрашных, но, когда он поворачивается спиной, из-под воротника его футболки выглядывает татуировка. Он ведет нас к правой стороне Ямы, отчетливо темной. Я щурюсь и вижу, что пол, на котором я стою, кончается железным заграждением. Мы подходим к перилам, и я слышу рев — это вода, стремительно несущаяся вода разбивается о камни. Я выглядываю за край. Пол обрывается под острым углом, и в нескольких этажах ниже мчится река. Неукротимый поток разбивается о стену и брызжет вверх. Слева от меня вода спокойнее, зато справа — сплошь белая, пенящаяся на камнях. — Пропасть напоминает нам о тонкой грани между отвагой и глупостью! — кричит Беллами. — Безрассудный прыжок с этого уступа оборвет вашу жизнь. Такое уже случалось и будет случаться и впредь. Я вас предупредил. — Невероятно, — замечает Рейвен, когда мы все отходим от перил. — Вот именно, невероятно, — киваю я. Беллами ведет группу неофитов через Яму к зияющей дыре в стене. Комната за ней освещена достаточно хорошо, чтобы видеть, куда мы идем: обеденный зал, полный людей и звенящих столовых приборов. Мы заходим, и все бесстрашные встают. Они аплодируют. Топают ногами. Кричат. Шум окружает и переполняет меня. Рейвен улыбается, и через мгновение я присоединяюсь к ней. Мы ищем свободные места. Мы с Рейвен находим почти пустой стол на краю комнаты, и я оказываюсь между ней и Беллами. Посередине стола стоит тарелка с незнакомой едой: круглые куски мяса между круглыми ломтями хлеба. Я зажимаю один пальцами, не зная, как к нему подступиться. Инструктор пихает меня локтем. — Это говядина, — подсказывает он. — Вот, намажь сверху. Он передает мне маленькую мисочку красного соуса. — Ты никогда не ела гамбургеров? — удивляется Рейвен с широко распахнутыми глазами. — Нет, — отвечаю я, не понимая почему ее это так удивило, — Это так они называются? — Сухари едят простую еду, — объясняет Беллами Рейвен. — Почему? — спрашивает она. Я пожимаю плечами. — Затейливость считается потаканием своим прихотям и излишеством. Она ухмыляется. — Неудивительно, что ты ушла. — Ага. — Я закатываю глаза. — Все дело в еде. Уголок рта Беллами дергается. Двери в столовую открываются, и все умолкают. Я оборачиваюсь. Входит молодой мужчина, и в тишине слышны его шаги. Его лицо сплошь покрыто пирсингом, а волосы длинные, темные и сальные. Но зловеще он выглядит не поэтому. Его ледяной взгляд скользит по комнате. — Кто это? — шепчет Рейвен. — Его зовут Эрик, — отвечает Беллами. — Он лидер Бесстрашия. — Серьезно? Но он так молод. Блейк мрачно смотрит на нее. — Возраст здесь не главное. Я вижу, что она собирается спросить о том же, что волнует и меня: «Тогда что главное?» Но Эрик заканчивает осмотр комнаты и идет к столу. Он идет к нашему столу и плюхается на стул рядом с Беллами. Он не здоровается, так что мы с Рейвен тоже не здороваемся. — Ну что, представишь меня? — Он кивает на нас. Белл произносит: — Это Кларк и Рейвен. — Ого, Сухарь, — ухмыляется Эрик. Улыбка растягивает проколы от пирсинга в его губах, и я морщусь.  — Посмотрим, долго ли ты протянешь. Я должна что-то сказать, например, заверить его, что протяну очень долго… но слова не идут на ум. Не понимаю почему, но мне не хочется, чтобы Эрик смотрел на меня. Ни сейчас, ни в будущем. Он барабанит пальцами по столу. Костяшки его пальцев сбиты, как будто он слишком сильно ударил их обо что-то. — Чем ты занимался в последнее время, Беллами? — спрашивает он. Блейк пожимает плечами. — Да так, ничем. Они друзья? Мой взгляд мечется между Эриком и Беллами. Все, что делает Эрик — сидит с нами, расспрашивает нашего инструктора, — говорит о том, что они друзья, но поза Четыре, напряженная, словно натянутая струна, заставляет предположить, что они нечто иное. Соперники, быть может, но разве это возможно, если Эрик — лидер, а Беллами — нет? Или да? — Макс говорит, что пытается встретиться с тобой, а ты не показываешься, — произносит Эрик. — Он просил разузнать, что с тобой происходит. Беллами несколько секунд смотрит на Эрика, прежде чем ответить. — Скажи ему, что я вполне доволен своим местом. — То есть он хочет предложить тебе работу. Кольца в брови Эрика сверкают на свету. Возможно, Эрик воспринимает Беллами как потенциальную угрозу его положению. Отец говорит, что те, кто стремится к власти и добивается ее, живут в вечном страхе ее потерять. Вот почему мы должны вручать власть тем, кто к ней не стремится. — Похоже на то, — говорит Беллами. — И тебе это не интересно. — Мне два года это не интересно. — Что ж, — произносит Эрик. — Тогда давай надеяться, что до него дойдет. Он хлопает Беллами по плечу, чуть сильнее, чем нужно, и встает. Когда он уходит, я сразу оседаю на стуле. Я не осознавала, что так напряжена. — Вы двое… друзья? — Я не в силах сдержать любопытство. — Мы были в одном классе неофитов, — отвечает он. — Он перешел из Эрудиции. Все мысли об осторожности вылетают из головы. — Ты тоже был переходником? — Я думал, нелегко придется только с правдолюбами, которые задают слишком много вопросов, — холодно парирует он. — Теперь и Сухари подключились? — Наверное, это потому, что ты такой мягкий, — равнодушно предполагаю я. — Ну знаешь, как кровать, утыканная гвоздями. Он смотрит на меня, и я не отвожу взгляд. Он не пес, но с ним работают те же правила. Отвернуться — значит подчиниться. Смотреть в глаза — значит бросить вызов. Это мой выбор. Мои щеки вспыхивают. Что случится, когда напряжение разрядится? Но он произносит только: — Осторожно, Кларк. У меня екает в животе, как будто я проглотила камень. Взрослый бесстрашный за соседним столом окликает Беллами, и я поворачиваюсь к Рейвен. Она поднимает обе брови. — Что? — спрашиваю я. — Я разрабатываю теорию. — И в чем она заключается? Она берет свой гамбургер, усмехается и отвечает: — В том, что у тебя подсознательная тяга к смерти. — После ужина Беллами исчезает, не проронив ни слова. Эрик ведет нас по бесконечным коридорам, не объясняя, куда мы идем. Я не знаю, почему лидер Бесстрашия в ответе за группу неофитов, но, возможно, это только на сегодняшний вечер. В конце каждого коридора горит голубоватая лампа, но в промежутке темно, и мне приходится идти осторожно, чтобы не споткнуться на неровной земле. Рейвен молча шагает рядом. Нам не говорили соблюдать тишину, но все равно никто не разговаривает. Эрик останавливается перед деревянной дверью и складывает руки на груди. Мы собираемся вокруг него. — Если кто не в курсе, меня зовут Эрик, — сообщает он. — Я один из пяти лидеров Бестрашия. Мы здесь очень серьезно относимся к инициации, поэтому я вызвался проследить за большей частью вашего обучения. От услышанного меня начинает подташнивать. То, что один из лидеров Бесстрашия будет приглядывать за нашей инициацией, само по себе плохо, но оттого, что это Эрик, мне по-настоящему худо. — Несколько основных правил, — продолжает он. — Вы должны приходить в учебный класс к восьми утра каждый день. Обучение ведется без выходных с восьми до шести, с перерывом на обед. После шести вы вольны делать все, что хотите. У вас также будет немного свободного времени между ступенями инициации. Слова «делать все, что хотите» застревают у меня в голове. Дома я ни единого вечера не могла делать то, что хотела. Я должна была сначала позаботиться о нуждах других. Я даже не знаю, что мне нравится делать. — Покидать лагерь разрешается только в сопровождении лихачей, — добавляет Эрик. — За этой дверью — комната, где вы будете спать следующие несколько недель. Обратите внимание, что кроватей десять, а вас всего девять. Мы ожидали, что сюда доберется больший процент переходников. — Но сначала нас было двенадцать, — возражает Рейвен. Я закрываю глаза и жду замечания. Ей надо научиться молчать. — Всегда есть по меньшей мере один переходник, который не добирается до лагеря, — отвечает Эрик, ковыряя под ногтями, и пожимает плечами. — Как бы то ни было, на первой ступени инициации мы держим переходников и неофитов-бесстрашных порознь, но это не значит, что вас и оценивать будут по-разному. В конце инициации ваши ранги будут определяться в сравнении с рангами неофитов-бесстрашных. А они уже выше, чем ваши. Так что я думаю… — Ранги? — переспрашивает эрудитка с мышиного цвета волосами справа от меня. — Но зачем нас ранжировать? Эрик улыбается, и в голубоватом свете его улыбка кажется злобной, как будто ее прорезали ножом. — Ранжирование преследует сразу две цели, — поясняет он. — Первая — определение порядка, в котором вы будете выбирать работу после инициации. Есть всего несколько по-настоящему хороших мест. У меня сосет под ложечкой. Глядя на его улыбку, я понимаю — как поняла в ту же секунду, когда вошла в проверочную комнату, — что сейчас случится что-то плохое. — Вторая цель, — произносит он, — состоит в том, что только лучшие десять неофитов будут приняты в члены фракции. Мой живот пронзает болью. Мы стоим неподвижно, как статуи. А потом Рейвен говорит: — Что?! — Неофитов-бесстрашных — одиннадцать, вас — девять, — продолжает Эрик. — Четырех неофитов отсеют в конце первой ступени. Остальных — после заключительного испытания. Это значит, что, даже если мы пройдем все ступени инициации, шесть неофитов не станут членами фракции. Краешком глаза я ловлю взгляд Рейвен, но не могу ответить ей тем же. Я не свожу глаз с Эрика. Мои шансы как самого маленького неофита, как единственного переходника из Отречении невелики. — Что мы будем делать, если нас отсеют? — спрашивает Атом. — Покинете лагерь Бестрашия, — равнодушно отвечает Эрик, — и станете бесфракционниками. Девушка с волосами мышиного цвета прижимает ладонь ко рту и подавляет всхлип. Я вспоминаю бесфракционника с серыми зубами, который выхватил пакетик яблок из моих рук. Вспоминаю его тусклый, пристальный взгляд. Но вместо того чтобы заплакать, как эрудитка, я становлюсь холоднее. Жестче. Я стану членом фракции. Обязательно стану. — Но это… нечестно! — кричит правдолюбка с широкими плечами, кажется, Монро. Несмотря на злость в голосе, она выглядит напуганной. — Если бы мы знали… — Хочешь сказать, что если бы знала это до Церемонии выбора, то не выбрала бы Бесстаршие? — рявкает Эрик. — Раз так, убирайся немедленно. Если ты действительно одна из нас, тебе должно быть все равно, что ты можешь провалиться. А если не все равно, ты трусиха. Эрик толкает дверь в спальню. — Вы выбрали нас, — говорит он. — Теперь наша очередь выбирать. Я лежу в кровати и прислушиваюсь к дыханию девяти человек. Я никогда раньше не спала в одной комнате с мальчиками, но выбора у меня нет, разве что лечь в коридоре. Все остальные переоделись в одежду, которую нам выдали бесстрашные, но я сплю в своей одежде Отречения, которая еще пахнет мылом и свежим воздухом, как дома. Я привыкла к своей собственной комнате. Я видела из окна лужайку, а за ней туманный горизонт. Я привыкла спать в тишине. При мысли о доме глаза начинает припекать, я моргаю, и по щеке скатывается слеза. Я прикрываю ладонью рот, чтобы заглушить всхлип. Я не могу плакать, только не здесь. Я должна успокоиться. Все будет хорошо. Я могу смотреть на свое отражение в любое время. Могу подружиться с Рейвен, коротко обрезать волосы и не прибирать за другими людьми. У меня дрожат руки, и слезы катятся все быстрее, застилая взор. Неважно, что, когда я в следующий раз увижу родителей, а это произойдет в День посещений, они с трудом узнают меня… если вообще придут. Неважно, что мне больно, когда их лица встают перед мысленным взором всего на миг. Даже лицо Джона, несмотря на то, как сильно его тайны обидели меня. Я стараюсь вдыхать и выдыхать в унисон с другими неофитами. Все это неважно. Размеренное дыхание прерывается придушенным звуком, а затем горьким всхлипом. Пружины скрипят под тяжелым телом, и подушка приглушает рыдания, но не до конца. Они доносятся с соседней двухъярусной кровати – это плачет правдолюб Брайн, самый крупный и широкоплечий из неофитов. Мне и в голову не приходило, что он сломается. Его ноги всего в нескольких дюймах от моей головы. Я должна утешить его… должна хотеть утешить его, потому что меня так воспитали. Вместо этого я испытываю отвращение. Такой сильный человек не должен быть слабаком. Почему он не может плакать молча, как все остальные? Я с трудом сглатываю. Если бы мать знала, о чем я думаю, представляю, как она бы на меня посмотрела. Уголки ее рта опущены. Брови нависают над глазами – не хмуро, а почти устало. Я провожу ладонью по щекам. Брайн снова всхлипывает. Я почти чувствую, как его рыдания скребут у меня в горле. До парня всего несколько дюймов… я должна коснуться его. Нет. Я опускаю руку и переворачиваюсь на бок, лицом к стене. Никто не обязан знать, что мне не хочется ему помогать. Я могу сохранить это в секрете. Глаза слипаются, и я чувствую приближение сна, но стоит мне чуть-чуть задремать, как я снова слышу Брайна. Возможно, дело не в том, что я не могу вернуться домой. Я буду скучать по матери, отцу и Джону, по вечернему камину и перестуку маминых спиц, но это не единственная причина для сосущей пустоты в животе. Возможно, дело в том, что, даже если бы я вернулась домой, я была бы чужой среди людей, которые отдают не раздумывая и заботятся не стараясь. При этой мысли я скриплю зубами. Я накрываю голову подушкой, чтобы заглушить рыдания Брайна, и засыпаю, прижавшись щекой к мокрому пятну. Завтра уже не будет прежним.