Священна жизнь что дарует небо, да сохранится в сосуде в котором была рождена.
Утро любого начинается с омовения лица и всего тела. Гигиена дана от бога, а грязь и болезнь от дьявола. Этому меня учил мой отец, а его мой дед. Ведь наше призвание лечить каждого страждущего, что протянул руку и помолился о помощи. Сегодня же снова не простой день, ведь новая деревня на окраине подверглась нападению филистимлян. Значить это может только одно, много тел что нужно срочно придать огню и раненные, которых нужно спасти от смерти и страха. Пусть мое появление перед выжившими не принесет им божьего света, но смягчит боль ран и утраты. Закончив омовение, одеваю чистую одежду скатанную и сотканную из овечьей шерсти и беря сумку выхожу из своей небольшой хижины, куда приходит и стар и млад. Уже на дороге меня подбирает кучка солдат на телеге и медленно по кочкам мы катимся к затихшему поселению. От него валит дым, это означает что мы не первые добрались до места грабежа. Оказываюсь прав, другой врачеватель уже оказывает помощь выжившим, а его помощники стаскивают тела умерших в одну кучу. Всех нужно будет похоронить, пока не началось гниение. Размышляю о подобном, одновременно перематывая свежую рану на груди еле дышащего мужчины. Он хрипит, явно прощаясь с жизнью и глухо прося: — Спасите моего сына, умоляю… В утешение сжимаю его руку, ощущая как слабнет хватка. Следом начиная изучать ближайшие дома. Но поиски ребенка оказываются напрасными, думаю именно так. Пока до слуха не долетает болезненное кряхтение. Ускоряю шаг идя на звук и под соломенным матрасом, посланным явно для прикрытия нахожу совсем мальчишку. Лет двенадцати не больше, с копной пышных рыжеватых кудряшек и голубыми, немного помутневшими глазами. Умелыми руками трогаю место ранения, понимая что еще есть за что бороться. Поэтому подхватываю мальчика на руки и тащу к своей телеге, заботливо укрывая его трясущегося от страха и боли, своей накидкой. Не проходит и пары минут, как израненный ребенок проваливается в глубокую дрему. Зная, что ему срочно нужна помощь, оставляю все дела на другого врачевателя, спускаясь со склона к еле протоптанной дороге и катя телегу к своему дому. Первое что делаю по приходу, обмываю руки и лицо, меняя одежду. Юнца же купаю полностью не смотря на его затравленный взгляд и ногти что расцарапывают руки по локти. Вздыхаю тяжело, он вздрагивает, видя это улыбаюсь мягко и говорю еле слышно, чтобы звереныш вслушивался и притих: — Ты в безопасности, в этом доме тебе ничего не угрожает. Осмотрю твои ранения и пойдем есть то, что послал нам бог. Мальчик попадается не глупый, понимает все быстро, давая расчесать свои мокрые и спутанные волосы. Делаю это аккуратно, тратя почти час на то чтобы зашить несколько ножевых, но неглубоких ранений, что не нанесли сильного ущерба молодому телу и не вызвали большой потери крови. Скорее пострадал юный ум мальчика и сможет ли он оправиться, мне неведомо. Этого не разгадать, как и смену времен года, также как и почему воды реки Нил красные как кровь. Ухожу в свои мысли и не сразу замечаю как ребенок засыпает в моих руках, выпив всего-то чашу горячего козьего молока. Разглядываю чистое личико без кровавых разводов и чувствую как теплеет в области груди. Какой милый малыш с поломанной судьбой. Не нахожу сил удержаться и глажу густые вихри рыжих волосы. В голову закрадывается самая безумная мысль:«Смогу ли я стать отцом для этого птенца?»
Ответ приходит сам по себе, когда стараюсь переложить звереныша в свою кровать, он цепко сжимает мое запястье и не выпускает, хныкая если предпринимаю новую попытку уйти или освободить руку. На такое вздыхаю тяжело, укладываюсь рядом со своим подопечным и говорю, еле слышно: — Мое имя Исин, с этого дня я буду твоим отцом, так что перестань дрожать. Меня поражает то, как после моих слов мальчишка затихает, заставляя зевнуть даже мою, вроде бы бодрую персону. Утром мне после пробуждения приходится долго обыскивать дом в поисках ребенка. Тот находится, жуя черствый хлеб в небольшой кухне. При виде такого жалкого зрелища вздыхаю тяжело и достаю шматок размякшего масла, давая малышу попробовать. Он тянется к лакомству недоверчиво, а когда кусает блаженно щурится, глотая даже не прожевав. Умиляюсь с этой дикой картины, и радуюсь что вчера принял от пациента такой дар. Ведь такая вкуснятина долго не хранится, разве что в подвале, который он у меня предназначен совсем для другого. Поглощая еду мальчик не сразу замечает как я расчесываю его густые кудряшки, восхищаясь их мягкостью. Почувствовав же прикосновение он на удивление не убегает, просто блаженно прикрывает глазки. «Любой ребенок чувствует заботу», как-то сказал мой отец, и похоже не ошибался в своих доводах. Вот только вся покорность улетучивается, когда еда заканчивается. Грязный мальчонка быстро уносится прочь, так что, чтобы вытирать его от масла, приходится битый час гоняться за ним с полотенцем. После догонялок и наблюдения на два хитрющих глаза, пришлось вернутся к работе. Ведь травы сами себя не перемелют, а мази не сделаются. Ребенку пришлось дать ветхие листы исписанного с одной стороны папируса и чернила для рисунков. Так как больше искать его по всему дому мне совсем не хотелось. Удивительно, что малыш понял что нужно делать с кистью, с умной мордашкой уставившись на желтоватый лист. Даже носик наморщил от силы мысли. Я невольно залюбовался на своего нареченного сына, надеясь на то, что однажды он откроется мне. Доверится, и мы станем одной семьей. Ребенок рисовал усердно часа три, не замечая как я перетирал травы и делал настойки. Потом же мальчик зевнул, и свернувшись в клубочек заснул. Видимо ночью он больше притворялся, чем засыпал. На цыпочках подбираюсь к его оставленной картине и замираю в шоке. Там изображена небольшая кухня с того ракурса, где это было нарисовано. Улыбаюсь неосознанно и думаю о том, что надо закупить бумаги для дитя. Так и проходят наши будни, звереныш пригретый в моем доме все также молчит, а я лечу людей что приходят в мою ветхую халупу. Наверное, спустя лишь месяц в тот день, когда пришлось оперировать кучу людей. После того как кончились все силы и ноги подгибались почти сами. Ребенок робко укрыл меня своим покрывалом, а потом спросил немного сиплым голосом, впервые за все время подав голос: — Исин, тебе больно? Ты…ты… Удивляюсь слезам, что наворачиваются на чистые светлые глазки. Хотя понимая эту панику, ведь в деревне и без нападений часто умирают люди. Чего же стоила пронесшаяся три года назад чума, что унесла много жизней.. Даже зажмуриваюсь от плохих воспоминаний, а потом глажу птенца по голове и отвечаю: — Не волнуйся, я просто устал, меня не одолела болезнь. Мальчик жмурится и кивает, явно подавляя панику. Следом же отворачивается, краснея и надуваясь как глиняный сосуд в печи, а потом шепчет полу слышно: — Меня зовут Бекхён, отец. — Я так рад что наконец-то знаю твое имя, сын мой. Говорю это и не могу скрыть счастливую улыбку. Открывая объятия для ребенка, что добровольно обнимает в ответ и до моего слуха доносится еле слышное: — Спасибо, я буду хорошим сыном. Киваю машинально, укрывая за компанию и его. Вскоре мы засыпаем для нового рассвета, и я понимаю что теперь можно выпускать мальчика из дома, не беспокоясь о том вернется ли он. Забываясь же сном, даже не знаю какое будущее ждет нас впереди. Кем станет птенец, когда его крылья окрепнут, и покинет ли моё гнездо?