А зори здесь тихие.

Ещё в самом начале кровопролитной войны, будучи совсем юным молодым человеком, Ивушкин понимал, что оставаться в стороне от всего ужаса этого исторического события ему не позволят, что искать лучшей жизни здесь и сейчас было бы предательством, особенно когда за окном льётся кровь его собратьев. Да и сам он был не из трусливых, отсиживаться не стал. Ещё учась в университете, заходил в тир, проводил время на охоте со строгим отцом, о котором сейчас не знает практически ничего, кроме примерного места службы. И именно эти факторы сыграли ему на руку, когда, дойдя до высших чинов, вернулись Николаю приглашением на обучение в школу «мастеров точного выстрела». Там мальчишке и показали все прелести войны. Но если бы они закончились на этом или хотя бы были всеми... По окончанию, Коле было дано звание младшего лейтенанта. А к лету сорок второго года он уже был на поле боя. Сперва, несмотря на звание, воевал со всеми, в первых рядах. С самой обычной винтовкой Мосина, и «Хрен тебе, мальчик, а не оптический прицел. Скажи спасибо, что не с пистолетом в бой идёшь». Тогда он жалел, что пошёл сюда добровольно и в первое время даже стрелять нормально не мог, ведь как это, по живым людям. Не знал, что немец поганый не мог быть человеком. Зверем звался бы, да скотину жалко к фашистам приравнивать. За первые несколько месяцев Колю мучили жуткие кошмары с его участием, а чужую смерть, причём самую жестокую, видел чаще, чем собственную мать. Он уставал, но было страшно признать, что он мог сдаться. И ведь жаловаться − грех. Но вот какова цена успеха, которого мальчишка добился уже к концу лета, когда за первые полсотни убитых врагов ему сам генерал вручил лучшую, по его мнению, винтовку с оптикой, которая оставалась с ним всегда. Были и вылазки, и задания, с которых Ивушкин не возвращался без боевого трофея. И это был самый сладкий на вкус яд. Самые приятные похвалы. Но и они были до определенного момента. На одной из таких вылазок Николай потерял человека, что был ему прекрасным партнёром долгое время. На его счету было чуть меньше голов, чем у самого Ивушкина, но он всегда считался лучшим прикрытием. Что же получил Ивушкин взамен? Перед ним стоит какой-то мужчина, лет так 30-35, в немецкой форме. Со шрамами на щеке, подобными бороздам на земле после машин, в немецкой форме и с слишком уж пронзительным взглядом хитрющих глаз, от которого сам младший лейтенант Ивушкин, вечно стойкий и холодный, покрылся мурашками. А рядом стоял Генерал, рассказывая его историю, которую, к слову, Коля старался пропускать мимо ушей. − …Ну вот так его и приняли наши. А немцы же эти неженки, кто из них долго в лагерях просидит, понимаешь? − усмехался мужчина, подталкивая «пленного» в плечо. − А этот, видишь, какой? «За вас воевать буду», говорит. Ну мы и взяли. Ты проверь его, а там и отчёт подготовишь, тебе до медали-то скольки не хватает? Одного? Вот его и пристрелишь, если извернуться, гадюка, вздумает. Что уж сказать, генерал ума был лишен, но, гад, воевал прекрасно, вот и не выперли, а остальным страдать. Ну ничего, хоть медаль Колину не зажал. Клаус Ягер же точно не был из тех храбрых и отважных ребят, до конца сражающихся за свою родину и идею. Он был не то чтобы труслив при этом, скорее, он был очень самолюбив и приучен к комфорту — слишком сильно любил жизнь и все её прелести. Поэтому, после прихода нацистов к власти, он просто плыл по течению. Служил хорошо и качественно выполнял свою работу, дослужился до высокого звания. Но без огонька, как говорится, без идейности. Не был он ярым нацистом. Но и против тоже не был — просто молча наблюдал за убийствами тысяч невинных, равнодушно думая о том, что съесть сегодня на ужин. Ему было важно только то, чтобы его не убили за неповиновение новому диктаторскому режиму, и то, чтобы свои ручки он особо не запачкал. В общем он, наверное, был той ещё скотиной, раз ни за своих не переживал, ни за чужих — а только за себя. Именно поэтому он и стал предателем. Не из-за того, вовсе, что ратовал против Гитлера, но и не из-за какой-то симпатии к русским. Просто это был шанс выжить — марать свою шкурку в лагере для пленных Ягер не хотел, он боялся пыток и боли и предпочёл сразу сдаться и перейти на сторону врага. Он и в плен-то сдался сам — не захотел погибать. И служить в Красную армию пошёл тоже сам, считая, что так выжить будет легче — он всегда успеет сбежать или переметнуться обратно к своим, если русские будут проигрывать. А если русские выиграют, то ему ещё и после войны будет проще, так как он будет на стороне победителей. Одни плюсы, в общем. Клаус Ягер — изворотливая тварь, с холодными безднами двух ярко-голубых глаз. Тяжело вздохнув, мальчишка выдает холодное «Слушаюсь» и под топот генеральских сапог, обращается к «пленному», сжимая в руке револьвер: − Ты хоть по-русски ферштейн? Клаус улыбается, щурясь от солнца и вежливо отвечает молодому обтрёпанному командиру: — Понимайт, но не сильно много. Ивушкин, потрёпанный боями, с несгибаемостью во взгляде — такие не предают и предпочитают умирать на поле боя. Такие не сдаются. И не прощают предателей и предателей не уважают. Такие, как этот Ивущ-щ-щ-щькин таких, как Клаус Ягер презирают — лощёных эгоистов. Клаус это знает, но он почти уверен, что сможет втереться в доверие к этому ивану, в конце концов втираться в доверие он умел мастерски — без этой способности он бы просто не выжил. Его поэтому и не убили — он смог генералу понравиться, сказав ему пару льстивых слов и угодливо согласившись с фразой о том, что все немцы свиньи, а Гитлера сжечь надо. — Я идти под ваше командование, Ja? — всё ещё щурясь, спрашивает немец. Прежде, чем отвечать на какие-то вопросы и провокации, Николай решил повнимательнее изучить того, с кем ему предстоит работать некоторое время, пока его не пристрелят. А этого, как ни странно, ему хотелось больше всего. Какой русский добровольно согласится стреляться бок о бок с тем, кого следовало бы убить в первую очередь. Коля знает таких, подлиз, везде влезут, каждую задницу поцелуют, лишь бы в тепле быть да жрать вкусно. И этот был из таких. Сразу не понравился молодому командиру. Ну ничего, ведь и он не пальцем деланный, а немец пусть и крепким орешком казался, Ивушкин пообещал себе найти то, что сможет расколоть его. Прищур немецких глаз лишь раздражает Ивушкина, отчего хочется засандалить ему прикладом по затылку. — Если не пристрелю тебя сейчас, то ja, — щурится Коля и указывает дулом револьвера на грудь мужчины. На ней висит почетный немецкий крест, но сейчас Ивушкина волнует не только он. — Форму снять. Я отведу тебя в палатку, там твоё спальное место, ферштейн? Брезгливо осмотрев фигуру напротив, Ивушкин со вздохом срывает крест с груди немца и прячет его в карман на груди. Этот случай обещал быть весёлым. По крайней мере, Коля точно не упустит случая показать немцу все прелести в работе снайпера. — Завтра выдвигаемся, у меня для тебя работа. Конечно, мальчишка умолчал ту часть, где этой неженке придется по много часов валяться в грязи или на колючих ветках, выжидая и выслеживая противника. Однако младший лейтенант всё же оповестил немца о цели: — Важная шишка, попадешь в голову − будешь жить. Я на подстраховке. И, махнув немцу рукой, направляется к своей палатке. Пришлось ещё и поселить этого немца здесь. Ну что за жизнь. Всё складывалось не так уж плохо. Конечно, Ягера тут встретили настороженно, но его не собирались пытать, избивать или ещё как-то мучить — уж пытки Ягер успел на своей морде прочувствовать, так что возвращаться к ним не хотел ни за что — а это уже было большим плюсом. А то, что командир его невзлюбил — мелочи. Ягер и не к таким подлизывался, главное тут — найти мягкое место и потом безжалостно кусать его до тех пор, пока жертва не сдастся хищнику на милость. Главное — узнать, что нравится ивану, и каких людей он любит, — Клаус, как опытный актёр, мог быть таким, каким люди хотели его видеть. На все слова лейтенанта немец только продолжает давить лыбу и кивать головой. Даже на сорванный крест внимания не обращает, даже капли недовольства не выказывает. Самый ценный наградной знак — кольцо эсэсовца, он всё равно закопал в надёжном месте, а форма — это ерунда. Лишь бы тёпленькая была и удобная. Сейчас главное — всем тут понравиться. Чтобы его не убили и не забывали вовремя кормить. — Ich выполнить работу, — Клаус закивал головой, продолжая приторно улыбаться. — Всё делать, как Вы приказывать. Генерал, стоящий вдалеке, удовлетворённо улыбнулся, проводив взглядом этих двоих. Немец показался ему очень даже милым и смирным, тем более, что Ягер ему заливал про то, как он ненавидит нацизм, и вообще, у него прабабка русской была. — Спокойной ночи, командир, — говорит Клаус вслед удаляющемуся русскому, раскланивается с генералом, которого так и не упускал из виду, и уходит в палатку. Наконец-то он может поспать в более-менее нормальных условиях, валяться в канавах ему уже надоело. Он скучал по роскошной постели в своём большом доме в Берлине. Тут, конечно, не хоромы, но хоть не сырая земля. Русские смотрят на него с презрением. Но Ягер продолжает всем улыбаться, так что его никто не обзывает и не пинает. Ночью, правда, кто-то пытается подговорить всех, чтобы фрица отмудохали, однако все хотят спать и поэтому Ягера не трогают. И он спокойно засыпает, свернувшись клубком в спальном мешке. Утро обещает быть весёлым. Всю ночь ему снятся глубоко посаженные глаза русского лейтенанта. Они смотрят на него с укором и презрением, видимо, чуя его лживую натуру насквозь. Тут же младшему лейтенанту повезло больше: спал он в отдельной палатке, где никто не смел его тревожить. На столе стояла миска с недоеденной запечённой картошкой. Кто же во время войны мог не доесть, спросите вы? Попробуй тут поешь, когда на тебя вывалили кучу проблем, отчёт, да ещё и завтра вылаз, который, никто не знает, как закончится. Вставать придётся рано, чтобы с первыми петухами добраться до уже изученной местности, где были подготовлены парочка точек, с которых и собирался наблюдать русский. Он распорядился о том, чтобы утром новичку занесли комплект одежды. Винтовку он давать пока не торопился — не доверяет. Но вот карту, обещал себе, покажет перед отправлением. Жестяная кружка, поднятая со стола, мгновенно осушилась от спирта, разведённого водичкой. Мальчишка поморщил нос, прикладывая к нему кисть руки. — Ну ничего, завтра промахнешься, и я тебе голову снесу, — вздыхает русский, кутаясь в спальный мешок. — Опять терять напарников... Что ж за участь-то такая? — он приподжимает губы и, потерев лицо руками, лишь сильнее прижимает к себе одеяло, погружаясь в сон.

***

— Эй ты! Вставай! Пробуждение было не самым приятным. Клаус проснулся от того, что кто-то от души пнул его в бок, прямо через спальный мешок. Немец тихо зашипел от недовольства, однако виду, что ему больно, не подал. Выглянул из мешка, прищурился и уставился на молодого конопатого солдата, который взял на себя ответственность разбудить чужака и отправить к лейтенанту. — Командир тебя сам звать не будет, понял? Ты уже должен на ногах быть! — Я вставайт, — закивал головой Ягер, мысленно пообещав отомстить юнцу за его наглость, как только представится возможность. — Давай, давай, вот форма, — солдат кивнул на кучку, лежащую у изножья мешка. — Оденешься, и на улицу. Перед палаткой стройся и жди, когда командир команду даст. Клаус закивал головой, впрочем, немного перестав злиться. Форму ему выдали даже не рваную — что странно — и даже почти по размеру. А конопатый солдат ему хотя бы сказал, что делать, и как себя вести дальше, так что будущую месть Ягер отменил. Он кое-как облачился в зелёную униформу с отвращением отметив, что она далеко не такая стильная и красивая, как форма Рейха. А ещё она явно была менее удобной, более изнашиваемой и неприятной для кожи — Ягер, как человек с очень чувствительной кожей, сразу это отметил, начав чесаться. Слишком уж сильное отторжение было. На улицу он вышел ещё задолго до рассвета, широко зевнул, потянулся и встал возле палатки, войдя в режим ожидания. Когда выйдет командир, было неизвестно, но Клаус нашёл чем себя занять: он наблюдал за русскими солдатами, за тем, как они вели себя друг с другом, подмечая все детали, чтобы потом применить эти знания в деле. Также он постарался запомнить примерное расположение лагеря и его устройство. Это тоже могло пригодиться. Просыпаться Коле сегодня особенно не хотелось. И на то было несколько причин. Первая: Ивушкин чертовски устал и, в связи с недавней потерей партнёра, голова которого после поражения пулей слишком неестественно болталась рядом с мальчишкой, вынуждая утробно рычать, до скрежета сжимая зубы, и утирать слезы рукавом, чтобы не терять видимость при отступлении. В этот же раз Коля не боялся. Немца терять было не страшно, но вот его потеря будет не слишком радовать начальство. И пустяки, что лежать рядом с безымянным немцем на холодной земле придется не один час. Глубоко вздохнув, белобрысый встает с импровизированной кровати и с отточенной быстротой надевает обмундирование, сперва заматывая ноги плотной тканью, чтобы не стереть ноги в кровь, а затем, надев ботинки, обтягивает лодыжки гетрами, чтобы не застудить. И сейчас мальчишка не задумывался о том, что немцу-то этому дали обмотки, которые были намного лучше, по мнению Ивушкина. Свои-то он посеял где-то. Безымянного этого Николай заметил ещё до рассвета, на месте, где и приказал с вечера быть. Стоял он достаточно долго, с прямой осанкой, не то что Коля, прижавшийся плечом к ближайшему столбу, из-за которого и наблюдал за мужчиной. В итоге, отметив, что стойкости у него предостаточно, даже больше, русский одной рукой лохматит волосы на затылке и, закинув на плечо две винтовки: одну свою новенькую с качественной оптикой и другую, не старую, конечно, но попроще, которой пользовался ещё совсем недавно, подходит к немцу, останавливаясь в метре от него. — Имя. Звание.