А зори здесь тихие.

Ивушкин глубоко вздыхает, мысленно считая до десяти — когда-то давно генерал, застукав младшего лейтенанта за долгим смотрением в одну точку и ладонью, сочащуюся алой кровь от ножа, который тот сжимал в руке, мужчина посоветовал успокаивать нервы иначе. С тех пор белобрысый частенько успокаивает себя счётом до десяти или стихами Маяковского. По взгляду видно, как сильно русскому нравится затея работать с немцем. Нравится настолько, что он бывшего врага готов собственными руками задушить и выкинуть тело в канаву. Неужели нельзя было дать кого-то более дружелюбного и сговорчивого, чтобы предотвратить возможные стычки? Не из любви к предателям родины и «лощёным неженкам», а из логических соображений. Нельзя разбрасываться обученными и подготовленными к войне людьми, когда каждый человек стоит на кону и может решить исход битвы. Немец или американец – им любой требуется, они должны забыть на какое-то время о том, что одни злые и жестокие, а другие тупицы. Клаус нехотя представился, порываясь сначала над иронией посмеяться, мол, теперь-то его, получается, тоже Николаем звать, раз они в России, но не находит для этого сил в себе. Немного… Нет, русские вообще в юморе ничего не понимают, шутить нормально не умеют, зато смеются обычно так, что стены трясутся. Неправильные какие-то люди. Да и не люди они, в полном смысле этого слова. Свиньи грязные, паршивые шавки, тараканы, которых давить надо, а иначе поздно будет. Рюкзак, висевший до этого на плече Ивушкина, падает в ноги, а вот винтовки он не спешит опускать, в любой момент готовый напасть, обороняться в случае чего. Паранойя иногда была полезна и нередко спасала жизнь даже такому осторожному человеку, как Николай. Но вот обмотки закреплять всё-таки придется научить немца. Неужели ни разу не пользовался? Да Коля в жизнь не поверит, такие элементарные вещи, казалось бы. — Я покажу тебе местность. Твоя задача – слушать и выполнять мои команды. Понятно? Ивушкин, не отводя глаз от немца, достаёт планшет и разворачивает карту, указывая пальцем на ориентиры. — Квадрат дельта, высота 245, вот точка, — сделав шаг навстречу мужчине, Коля, лохматый от неимения времени на свою прическу, проводит пальцем по линии сгиба до красной точки – их точке на сегодняшний день, в камнях. — Из экипировки в наличии два плаща, каски и подручные предметы. Очень надеюсь, что ты умеешь пользоваться тем, что дала природа. Кашлянув в кулак, мальчишка сворачивает всё и указывает взглядом немцу на рюкзак, мол, нести ему. А после, со скрежетом зубов, протягивает тому свою винтовку. — Не потеряй только, три шкуры спущу. — Так точно. Немцы, как правило, любят чистоту и ценят уют, но это не делает их неженками, как считал Клаус. Они никогда не бросают что-то, что может пригодиться, и со всем обращаются осторожно. Одежда обычно чистая и утюженная, если не брать в расчёт солдат на передовых или в других горячих точках, внешний вид всегда достойный. Но стоит ли объяснять русскому это? Вряд ли, приходится просто головой мотнуть в знак согласия и взять рюкзак, предварительно на плечо выданную винтовку повесив. Оружие, к слову говоря, тоже не отличается красотой. В Германии есть технологии, которые в два-три раза превосходят вот это вот недоразумение. И он-то после таких мыслей не неженка? И всё-таки, да, Ягер был той изворотливой тварью, что всегда добивалась своего, но стоило ему сейчас даже думать о том, кем он являлся на самом деле? Fleshback Ягер обладал всеми необходимыми способностями для того, чтобы стать разведчиком и работать на благо Германии – поправка – Великогерманского Рейха. Он знал русский и французский, был суров к себе и окружающим, убивал без замедления и мог вытерпеть любую пытку, потому что давно приучил себя к боли. В его личном деле так и написано: «истинный ариец, нордического склада характера; связей, порочащих репутацию, не имеет». Он, узнав о Гитлере и его планах сразу приехал в Берлин и вступил в ряды эсэсовцев, искренне веря в свою страну и её победу над другими, менее великими. Пройдя подготовку и официально став шпионом, он оказался в Париже, где пробыл от силы год. Шёл тридцать девятый, война с русскими ещё не началась. А потом его вызвали в Берлин, чтобы повысить до штандартенфюрера и дать новое задание. Сложное, практически невыполнимое, но важное очень. — Никто больше знать об операции не будет, – сказали ему тогда, вручая новейшую модель винтовки. – В курсе дел только Фюрер Адольф Гитлер, Гиммлер и Геринг. Так что держи рот на замке. И да сохранит тебя Господь. Суть операции заключалась в том, чтобы забросить Ягера на восточный фронт и позволить оказаться в плену у русских, где предстояло построить из себя неженку в лагере для военнопленных, к боли постоянной и сырости камер не привыкшего толком, и стать дезертиром, отдавая свою судьбу в руки иванов. Те оказались намного глупее, чем предполагали немецкие генералы, и вскоре он уже стоял перед русским снайпером, который, кажется, должен его проверить. Глупые, глупые. Неужели не понимают, что врагов стоит сразу убивать? Что им верить вообще не стоит никогда? Глупые… Так и попал он сюда, в руки своего врага, которого любым способом стоит ввести в заблуждение. Fleshback Ягер стоит и ждёт команды, мысленно продумывая план и пытаясь припомнить, что и где находится. Зрительной памятью развитой он мог похвастаться, поэтому был уверен, что не заблудится, если придётся бежать. Хотя вряд ли есть такая возможность, потому что тогда операция полетит ко всем чертям собачьим в огненную геенну. Да и светлоглазая скотина пристально за ним будет следить. У этого человека оружие, а с людьми, у которых есть оружие, спорить не стоит – можно отгрести или расстаться со своей жизнью, к чему Клаус пока что не готов. Он еще слишком молод, чтобы умирать, не закончив свою миссию здесь, на землях главного врага Третьего Рейха после евреев.

***

Коля никогда не считался глупым, даже наоборот. В свои годы он отличался от сверстников внимательностью, смекалкой, что, безусловно, и поспособствовало его продвижению в карьере военного. В работе снайпера главную роль играет внимательность. Он был уверен, что немец тоже разделял его мнение и был хорошо этому обучен, поэтому и подумал, что следить за ним во время пути не стоит – упустишь ещё какие-нибудь важные детали. Но, после команды «За мной» и одного километра ходьбы по лесной чаще, русский всё же обратил внимание на мужчину, решив изучить его поведение, так сказать. Присматривался, следил за шагом, поворотами головы и взглядом голубых глаз. – Заметил что-нибудь, пока шли? – обращается к Клаусу мальчишка, сделав остановку возле каменной тропки в гору, где они и должны были засесть сегодня. – Может, ветка надломана или роса с травы сбита? Как бы сильно Ивушкин не старался в свой предыдущий вылаз замести за собой следы, всё он смазать точно не смог, поэтому и по дороге заметил парочку своих косяков, за которые успел себя казнить сто раз. Однако они не бросались в глаза и спасли бы Колю, если бы за ним полз необученный природным хитростям немецкий снайпер. А Клаус молчит упорно, практически упрямо. Когда к нему обращаются и вопрос задают, лишь плечами передёргивает и взгляд устремляет на небо, всем своим видом показывая, что дух его не сломлен, просто нужно подождать немного. Он подмечал всё в поисках отходных путей, но вслух об этом говорить не стал. Русскому незачем знать о вражеских планах слишком много, пусть думает, что общается с дубиноголовым слепцом. Это, к слову, одно из главных негласных правил войны, которое многие упорно игнорируют, продолжая хвастаться перед врагами. Прикинуться дурачком перед русскими – это всё равно, что изображать мёртвого перед медведем. Вроде помогает, если только зверь сыт или устал. С русскими похожая ситуация, только их уже приручили к рукам и заставили на задних лапах послушно ходить на потеху случайным зрителям. Немцы же немного глупые собаки. Не прикажешь – не сделают. Боятся или приучены, тут уже другой вопрос. На сегодня задача была ясна. Её и следовало бы рассказать Ягеру, чтобы не шуметь на месте, но белобрысый ещё пару минут не мог собрать волю в кулак и показать себя командиром перед мужчиной. То ли боялся за свою жизнь, не доверяя и, по сути, идя в ловушку наедине с вражеским снайпером, то ли его смущала чужая комплекция. Как никак, этот немец был чуть ли не вдвое больше самого мальчишки, и если роста они были практически одного, то плечи у мужчины были явно шире. Да, всё-таки легче было бы его пристрелить, избавляя себя от этих нервных скачков, словно он на американские горки сел, честное слово. Однако про инструктаж он не забыл и даже чуть плечи опустил, позволяя себе хоть немного расслабиться. – Привал и инструктаж, – оповещает мальчишка и кивает снайперу, чтобы тот присел на ближайший камень. Сам же садится на выступ, нервно потирая колени ладонями: не у каждого нервишки выдерживают таких скачек. Так что у юного снайпера уже давно была обнаружена чуть ли не самая неподходящая болезнь для его работы – руки тряслись. А началось всё с третьего месяца на фронте. За долгое время Ивушкин научился контролировать в себе этот мешающий фактор, поэтому ему из раза в раз удавалось избежать проблем. Но именно в моменты перед самым важным его руки просто отказывались слушаться, поэтому чаще всего он держал одной другую, дабы скрыть свой недуг. – Слушай, сегодня очень важный вылаз, и мне очень не хотелось бы, чтобы ты мне помешал. Если уж ты и настроен на моё убийство, то давай позже, идёт? Он и не надеялся, что немец его поймёт или даже услышит. В голове до сих пор крутится вопрос, которому генерал рад не будет. Ну неужели он так глуп, что поручил «проверку на вшивость» именно Коле, зная, какая важная у него сегодня миссия? Именно за это мальчишка и недолюбливал командование, которое ставило под угрозу точность выполнения приказа. – Ваш главнокомандующий должен проехать сегодня через ту дорогу, на которой его будет ждать наш обученный человек. Ты дожидаешься момента, когда он выходит только вместе с водителем и по моей команде стреляешь в мужика. Я беру на себя водителя, – мальчишка облизывает пересохшие губы и поднимает глаза в глаза немцу, желая увидеть в них хоть долю понимания. – Ферштейн? Он ловит взгляд младшего лейтенанта, смотрит долго и задумчиво, после чего кивает. Понял он всё, незачем постоянно спрашивать. А если бы не понял, то переспросил бы, уточнил. Или у русских не принято так поступать? Ягер снимает с плеча винтовку, вспоминая, чему его так усердно учили и что пытались в голову запихать. «Держи оружие в руках, чтобы суметь сразу выстрелить, а иначе рискуешь умереть быстрее, чем нажмёшь на курок; на войне никто ждать тебя не будет». Ладони неприятно леденеют, но из-за масштабного выброса тироксина по-прежнему остаются влажными. Больше ничего напряжение агента не выдаёт. — Ja. Понял. Стрелять в голову. Не сразу, когда выйти… выйдут двое. Ничего сложного. Не спрашивая разрешения, Клаус поднимается и отходит от временного командира, оглядывается по сторонам, взглядом рыщет по местности. Замечает только белку, которая поспешно взобралась по стволу и была такова. Ничего необычного, обычный лес. Как в родной Германии, только немного другой. Дикий. В Германии – да и в других развитых странах Европы, всё выглядит ухоженно, а тут если лес, то густой и полный всякой живности. А если поле попадётся на пути, то можно заметить, что похоже оно на зелёное или золотое море, упирающееся в небосклон. Ночью неугомонные сверчки соревновались, кто же из них громче исполнит свою дурацкую симфонию, а совы, невидимые для людей, но внушающие страх во многих, в роще так надсадно ухали, что было непонятно, когда они ухитряются глотать какую-нибудь дичь. Сейчас над головой, где-то в ветвях, шуршали крыльями просыпающиеся птицы. Дрозд, сидевший на ветке, странно косился на людей, не зная, начинать ли ему панику на остальных зверей наводить, или же двуногие твари вреда не несут. И всё бы хорошо, да только вот паутины было много, так что когда Ягер вернулся обратно, желание исследовать территорию пропало. — Es ist schön. (Красиво) – сказал он, уставившись на собственные руки. – У вас здесь… Красиво. И всё-таки немец не был глупым, хоть на вопросы отвечать научился. Коля ничего не стал говорить, когда Клаус пошёл осматривать местность, промолчал, когда тот скрылся из виду, но когда тот вернулся явно не слишком довольный и с паутиной на плече, мальчишка не смог сдержать усмешку. Должно быть, мужчина дословно понял идею маскировки в этой местности. – Красиво, – соглашается Коля, отталкиваясь руками от собственного места и вставая. – У тебя тут.. – начинает он и замолкает, со вздохом подходя к немцу, которому эта местность явно не понравилась. Солдат медленно снимает с чужой формы паутину и слегка приподнимает руку, демонстрируя немцу то, что было на нём секундой ранее. Неуклюжий попался какой-то, бракованный. Хоть бы он не подвёл на задании и попал куда надо, а то ведь придется таки пристрелить. Коля, конечно, садистом не был, да и не горел желанием вообще убивать кого-то, но это были законы жизни, здесь всё, как в дикой природе – либо ты, либо тебя, поэтому и выбора-то у Ивушкина, считайте, не было. В народе говорится: «Дома и небо более синее, и деревья зеленее». Раньше Клаус просто соглашался, отмахивался, отшучивался, а сейчас… Ему тоскливо. То ли из-за того, что дубовые рощи России напоминают те, где он любил гулять. То ли усталость брала своё. Почему находиться вдалеке от родины так больно? Настолько больно, что даже ненависть и отвращение нервно курят в сторонке. Печаль – это липкая жижа, которую трудно отодрать от кожи, не причинив боль. Кто знает, может, она скрывает раны, не давая им кровоточить. Каждый же свои метафизические ранение пробует залечить. Кто-то с помощью нитей счастья раны зашивает, кто-то обрабатывает спиртом. Кому-то помогают с помощью пластырей. Ну, а отдельные личности предпочитают тонуть в своём горе до самого конца. — Если du… — пальцами щелкает, вспоминает. Слова русские напрочь из головы вылетели. – Du скучать по России, когда быть в другой страна? Немец кажется Ивушкину уже не тем, с кем он шёл десятком минут ранее. Что-то переменилось в его настроение, но вот что… Сперва ему показалось, что Клаус разозлён или напряжен перед предстоящим убийством соотечественника, но после недолгого молчания и вопроса Ягера, пазл сложился, а в голове вдруг всплыла.. жалость? А вопрос всё так и висел в воздухе. А стоит ли отвечать? Если да, то что? Раскрывать душу нараспашку перед врагом не слишком хотелось, ведь кто знает, ты ему откроешься, а он тебя убьет за это. Да и делиться чем-то сокровенным не особо хотелось. – Я иногда жалею, что я не в другой стране, – честно признаётся мальчишка и потирает глаза: как же он не выспался, а осознает только перед важным событием, ну что за напасть. – Где бы я ни был, дома лучше, любой человек скучает по родине. Даже если она самая дерьмовая. Её прочувствовать нужно. Я вот прочувствовал, и мне здесь легче, даже в дикой природе. Ещё раз поведя плечом, Коля закидывает на плечо винтовку и машет Клаусу рукой, мол, пошли, уже рассвет. Эта часть дороги казалась сложной даже для опытного, что часто ходил по скалистой местности. Однако и Ивушкин был не промах, здесь и детство его насыщенное сыграло на руку. Все разбитые ранее коленки теперь витали воспоминанием, на каждом камне подсказывая, как лучше ступать. Он и немцу помог раз-два, когда у того из под ног камни сыпались. Придётся и над этим поработать, если так и дальше пойдет. А дальше камней кусты, скалы и растительность, в ста метрах точка. – Отсюда ползком, – предупреждает белобрысый и лохматит волосы на затылке, разминает плечи, готовясь к долгому лежанию на камнях. – Я подскажу, как лечь, чтобы видно не было, ты только голову береги, понял? – на что и уловил едва заметный кивок немца. Достав из рюкзака две каски с маскировкой, мальчишка отдаёт один комплект немцу, взглядом говоря, чтобы поспешил. Что-то странное тенью промелькнуло в глазах русского снайпера, но настолько быстро, что ухватиться за это попросту не удалось, немец так и остался с пустыми руками, но чётким осознанием того, что Николая беспокоит нечто важное для него. Тусклые зрачки лейтенанта вновь поросли паутиной, радужка словно бы потемнела, на белках теперь сильнее выделялись красные, полопавшиеся от недосыпа и пыли, попавшей в глаза случайно, сосуды. И это вовсе не хорошо. От таких людей, находящихся в метаниях, можно ожидать чего угодно. Клаус, разумеется, умеет лавировать и подстраиваться под ситуацию, обладая гибким умом, но тут речь идёт о смерти и… Смерти. А вообще, пора перестать думать о чём-то, кроме задания. Лазать по скалистым холмам – это определённо не то, чему можно научиться в Берлине за короткий срок. Это австрийцы обычно по горам шастают, а Ягер австрийцем никогда не был и родился там, где холмами даже не пахло. В детстве он, конечно, любил нагружать себя, вставая в семь и на пробежку отправляясь, но те времена прошли. Сейчас он мог пожаловаться на прокуренные ко всем чертям лёгкие, накопившиеся соли в мышцах, служившими напоминанием о днях, проведённых за разбором документов – тогда он буквально за столом засыпал, если адъютант не успевал уговорить поспать лечь. Ну, также ещё на головные боли и бессонницу. На войне нет людей, чей разум не покинул бы частично черепную коробку, чей дух остался бы абсолютно здоровым. Так устроен мир. — Frische Luft belebt. (Свежий воздух бодрит) – вздохнул Клаус и улыбнулся. Вот так просто взял и улыбнулся. Пусть и нервно, зато искренне. – Ich считать, что воздух so… Wie war das? (Как это будет?) Чи-и-истый. Как кристал, verstehst? (Понимаешь?) Видимо, скоро к проблемам здоровья прибавятся больные кости, потому что в России погодка не самая дружелюбная, а им предстоит неподвижно лежать на сырой земле. Не жизнь, а сказка, честное слово! Но Ягер послушно исполняет приказ. Запах земли почему-то отвращения не вызывает. Они — почва, трава и камни, — пахнут свободой и спокойствием. Хочется закрыть глаза и на время позабыть о войне. Позабыть обо всём на свете и насладиться природой, тишиной леса. Лес, правда, такой же очень дикий, как нрав русских, но зато красивый. Уже хорошо. Может, привыкнуть удастся? А то без сна даже хорошо обученный шпион не протянет. Шанс есть. Сейчас и Ивушкин стал понимать, что не такой уж и плохой этот немец, раз природу хвалит. Тоже человек, чувствовать умеет, даже удивительно. Мальчишка окидывает взглядом мужчину и усмехается, кивая на его вопрос. – Свежий. Мы среди деревьев, Клаус, здесь всегда дышится легче, – улыбается солдат и, проверив экипировку на себе и напарнике, принимает горизонтальное положение, чтобы по холодной земле доползти до точки. На одежде остаются небольшие следы от примятой травы, а почва пока ещё приятно освежает разгоряченное тело юного снайпера. Здесь всё прекрасно: над головой с рассветом начинают петь утренние птички. И мальчишка готов поклясться, он точно различает в этом пении соловья и иволги, а сквозь их переливистое пение был слышен стук дятла, которому, вероятно, тоже не спится с рассветом и не терпится позавтракать каким-нибудь жучком. Кстати, вот позавтракать мальчишка забыл, да и немца никто не покормил. До завтрака-то ещё часа три. – Лес успокаивает, придает сил и спокойствие, он повышает концентрацию и всегда помогает тем, кто в этом действительно нуждается. Мальчишка занимает свое место, доползая до высокой точки, где уже было подготовлено сооружение для лучшего упора винтовки. С этой точки лучше всего было видно дорогу, а вот с дороги эту точку нужно было ещё поискать. Да и кто будет искать её среди леса в ста пятидесяти метрах? Свежий ветерок приятно обдувает лицо, отчего белобрысый довольно щурится и поворачивает голову к Ягеру, изучая его, стараясь уловить какие-то детали, которые помогут разобраться в нём. У него были сильные руки, способные вовремя нажать на курок, не мешкаясь. Под ногти забивались частички грязи и травы, но голубоглазого это не волновало, не вызывало отвращения. Ведь он снайпер. А снайперу положено быть с такими руками. Поэтому и мальчишка не боялся испачкать свои, когда обмазывал их в земле, которую с ухмылкой размазал по щекам немца. – Чтобы тебя не заметно было, а то вдруг нам снайпер какой попадётся, – улыбается и даже как-то по-детски хихикает, тут же обрывая себя. – А так ты не заметен. Как камушек. А заметив недовольный взгляд немца, всё-таки не сдерживает улыбку и ставит свою винтовку на изготовку, приказывая мужчине сделать то же самое. – Смотри на дорогу, а то пропустишь. Валяться в грязи – это как-то совсем уж не по-немецки, позорно и противно, противоречит принципам и менталитету. Но даже собственный внешний вид не волнует так же, как Ивушкин, в чьём взгляде вспыхнули искры смеха. Вспыхнули и опять потухли, оставив только два тлеющих уголька, зовущихся зрачками. И что же тогда получается? Прикосновения к врагу у русского солдата больше не вызывают отвращения и желанию промыть спиртом, чтобы заразу устранить? Можно ли это принимать за сигнал, знак, что пора брать поводья на себя и начинать свою игру? Или потянуть время, втереться в доверие, казаться настолько послушным, что его по головке гладить будут, позабыв о его немецких корнях? В любом случае, Николай Ивушкин, смерть тебя уже давно заждалась.