А зори здесь тихие.

Когда над ухом раздаётся выстрел, Ивушкин чуть вздрагивает, словно он вновь чувствует себя восьмилетним мальчиком, которого отец взял с собой на охоту. И это ему совсем не нравится. В первый день охоты он всего пугался, запинался за ветки и даже случайно садился рядом с муравейником, после чего с громким визгом бегал в чём мать родила по лесу, стараясь смахнуть с себя назойливую живность. Ягер тёплый. Коля сразу заметил и не упускал шанса прижаться поближе, даже чуть навалиться сверху, подпирая того плечом. Русский ничуть не сомневался в том, что Ягер попадёт точно в цель и у них будет настоящая дичь, какую отец частенько приносил после удачной охоты. Сам же Коля не любил убивать. Было очень жалко животинку, но она, зараза такая, уж очень вкусной была. – Мне придётся признаться, я горжусь тобой, – усмехается командир и слабо хлопает немца между лопаток, мол, ползи забирай трофей. Сам белобрысый, устало потянувшись и проводив немца взглядом, встаёт, ведь больше он ни от кого не скрывался. Сейчас они уйдут обратно на обед, потом нужно выспаться, причем поспать следует как минимум десять часов, так как перед наступлением, что будет с рассветом, нужно хорошенько отдохнуть не спавшему и шести часов Коле. – Идём, фриц, – окликает Клауса Коля и мягко улыбается, заметив в его руках дичь. – Спишь сегодня со мной, понял? Приятно осознавать, что тобой гордится русский, который обычно к фрицам пренебрежительно относится. Всё-таки от такого человека нечасто можно услышать искреннюю похвалу и почувствовать, что он тобой вполне доволен. А уж разрешение спать рядом, поодаль от негостеприимных, злобных, похожих на диких зверей – хотя звери и то дружелюбнее и умнее кажутся на фоне русских, — красноармейцев так вообще заставляет приободриться. Добился-таки доверия, смог растопить чужое сердце. Скоро удастся стать полноправным напарником. Клаус устыдился своих мыслей. Чего это он так радуется тому, что Ивушкин его принял? Да, доверие русского снайпера обеспечит продвижение в операции и поможет стать чуточку ближе к успеху. Но зачем так радоваться? Будто семнадцатилетний мальчишка, которому, наконец, доверили важное задание, честное слово. Позор. — Так точно. – Ягер кивнул и расплылся в довольной улыбке, как нашедший сметану кот. Он просто вжился в роль – вот хорошее оправдание его странному поведению и реакции. Когда ты состоишь в нацистской партии, нельзя не научиться быть отличным актёром. А актёры, как правило, вживаются в роль настолько, что забывают иногда из образа выйти. Только и всего. – Мы пойти обратно, да? Я запомнить дорогу. Клаус, не выпуская пернатую дичь из рук, первым направился в сторону разбитого красноармейцами лагеря. У него отличная память, он может на неё полагаться. Авось не потеряется, а оно и ладно. Тем более хочется доказать, что немцы тоже могут ориентироваться в лесу, чтобы Коля больше нос не задирал. — Так точно, товарищ Ягер, — усмехается мальчишка и идет в ногу с немцем, желая поскорее добраться до полевого лагеря. А до него шли молча, Коля лишь иногда поглядывал на Клауса, улыбался уголком губ на подстреленную дичь и следил за равномерным шагом мужчины. Тот шел словно по плацу, и Ивушкин даже подумал о том, что немец этот вовсе не рядовым был, как сказали в лагере. — Где ты служил, Ягер? — вдруг поинтересовался белокурый, подняв на мужчину глаза прямо перед своей палаткой, куда в скором времени планировал переселить напарника-практиканта. Кивнув тому головой, чтобы собирал вещи и приходил сюда ночевать. Коле, конечно, было немного некомфортно находиться в одном помещении с немцем, особенно ночью, когда он беззащитен и не в состоянии дать отпор, но почему-то казалось, что Ягер не станет его убийцей, по крайней мере, не сейчас. Присев на свою койку в ожидании мужчины, мальчишка прикусил нижнюю губу и, склонившись вперед, оперся лицом на руки, выдыхая. Попал. По легенде, продуманной заранее, Клаус является обычным солдатом, ранее награждённым за проявленную в бою храбрость, только и всего. Для убедительности его даже внедрили в сухопутную дивизию и отправили к лесам, остальным сказав, мол, так надо. Они поработали на славу и постарались контролировать каждую деталь, которая может повлиять на исход всей операции в целом. Немцы ведь, что с них взять? Шагу не ступят без прямого приказа. На вопрос Ивушкина, что явно почуял неладное, псина сутулая, Ягер не отвечает, поспешно направляясь к месту, где ночевал ранее. А что? Вопрос прозвучал как риторический, незачем отвечать на него поспешно – беду можно накликать. Нужно подумать хорошенько. Когда он возвращается, то замечает, что Николай напряжён. Почему-то от этого несколько противно на душе, будто он предал этого человека, не дав вразумительный ответ. Странное чувство. — Вермахт. – буркнул он, словно оправдываясь перед начальством за свой проступок. – Пятый лёгкий дивизия. Нас всегда направлять в лес, болото. Туда, где трудно пройти большим группа с тяжелый вооружением. Клаус сейчас задумался о том, что всё же немцам леса намного ближе, нежели русским, которые вроде как раньше степи и равнины предпочитали. Откуда вылезли воинственные германские племена? Из дикий лесов, разумеется! Так что в этой среде они чувствуют себя хорошо. Австрийцам – горы, германцем – леса. А русским... Ну, русским, украинцам и белорусам всё те же степи и луга, как было раньше. Особенно украинцам. — Что делать дальше? – А дальше отдыхай, гуляй, что хочешь, то и делай, – даёт спуск Ивушкин, словно псу. Сам аптечку достает, руки спиртом протирает, щеку, что поцарапать успел, и шипит болезненно, утирается рукавом, а затем опять спиртом мажет. А когда аптечка уходит обратно, мальчишка устало трёт глаза и вымученно смотрит на немца, как бы интересуясь, чем тот собирается заняться во время отдыха. Сам Коля, чувствуя небольшую неловкость, опускает глаза вниз и даже задумывается о том, что сейчас из-за такого юношеского поведения может лишится в чужих глазах своего статуса командира. Коля указывает Ягеру на его кровать, чтобы устраивался и слабо улыбается. – Ночуем, подъем с рассветом, наступление и едем, – кашлянув, строго произносит Ивушкин и вновь кидает взгляд на Клауса, в этот раз более уверенный, более взрослый. Сейчас Ягер выглядит уверенным, однако мальчишка всё равно видит в нём совсем не того, кем он хочет казаться. Коля словно насквозь его видит, словно перед ним какой-то довоенного времени человек, ещё не побитый войной, без шрамированной щеки, без тяжелого груза где-то внутри. – Клаус? – тихо и совсем неуверенно зовёт мальчишка, уперевшись руками в кровать. – Откуда у тебя это..на щеке? – уже переходит на шепот и не может отвести взгляда от чужого лица. Клаус устраивается поудобней и прикрывает уставшие, покрытые паучьей сетью полопавшихся капилляров глаза, раздумывая о чём-то своём и стараясь игнорировать Ивушкина, как бы отгораживаясь от него. И ему удавалось мыслями бродить по штабу в Берлине, ища ответы в коридорах, пока не прозвучал прямой вопрос, на который стоило дать вразумительный ответ, отчитаться перед командиром, так сказать. Тем более Коля выглядел по-настоящему заинтересованным и настроенным так, что всякое желание противиться или спориться тут же в дребезги разлеталось. Что ж поделать, когда-нибудь об этом стоило рассказать, ведь не заметить шрамы невозможно. Николай умел разговаривать взглядом, вслух ничего не говоря. Очень хорошо умел, в данный момент умение своё демонстрируя. И у Ягера также отлично получалось глазами свои мысли озвучивать, так что они могли бы понимать друг друга и без слов, для этого нужно только захотеть. Когда-нибудь захотят. — Осколки. – сказал немец, тщательно проговаривая каждую букву. – Снаряд рядом.. Того, упал. Вот и задеть немного лицо. Ничего особенного. Клаус думал о том, что его не убили по чистой случайности, ведь он натолкнулся на стрелковую дивизию. Иначе бы прикончили, потому что в плен снайперов не берут. Или в Красной Армии другие правила? Вряд ли. Снайперы, если так подумать, обычно сами по себе. Пока другие сражаются и постоянно ожидают новых указаний от своих командиров, они сидят в засадах и ждут удобного момента для того, чтобы нажать на курок. Их не любят за то, что не сражаются «честно», но ценят за многое. Дурная слава – это тоже слава. Коля понимающе кивает, когда слышит причину появления борозд на лице немца и облизывает губы. Было немного неловко, однако сам Клаус относился к этому достаточно обыденно, словно этого и не было, словно это всего лишь какая-то незначимая деталь, как сорвать цветок или помять травинку. — Николай, — произнёс вдруг Клаус и посмотрел на Ивушкина пристально, заинтересованно. – Ты когда-нибудь любить?.. Влюбляться? Командир сглатывает и глубоко вздыхает, будто сделал для себя какой-то особый вывод из сказанного. Но вдруг вздрагивает, когда голос напротив спрашивает о любви. И зачем ему это знать? — В школе только. Была одна девчонка. Я думал, что люблю её. Но потом она ударила меня книжкой и с тех пор я не люблю ни её, ни Пушкина, — мальчишка усмехается и наклоняет голову вниз, запуская длинные пальцы в волосы. Довольно забавно говорить о юности, будучи взрослым. Стоило ли спрашивать о любви со стороны Клауса? Нет, вероятно, нет. Ему не следовало лезть в чужую личную жизнь, но вот Коля почему-то был не против, когда в его жизнь полез немец. — Почему ты спрашиваешь? Ты думаешь, меня кто-то ждёт после войны? Белобрысый усмехается. Звучит забавно. Он поднимает глаза на Ягера и слабо мотает головой, дав отрицательный ответ. — Ни души.