А зори здесь тихие.

— Может, ты согласиться сыграть в… Как вы это звать? Точно, догонялки! Снайперские догонялки, понимать? – голову к плечу склоняет, лыбиться не прекращая. – Только теперь я догонять, ja? Или ты бояться проиграть? Коля сперва удивился, когда мужчина предложил такую идею. Была ли это уловка или же Клаус просто решил проявить себя? – Расскажи правила, – улыбается и склоняет голову набок, улавливая и перенимая настроение Ягера. Он садится рядом, а затем и вовсе растягивается на траве, закидывая руки за голову и прикрывая глаза, подставляя лицо горячим лучам дневного солнца. Оно приятно согревает и дарит необычное спокойствие, что у мальчишки получается расслабиться рядом с мужчиной, отложив винтовку в сторону, не держа её наготове, как раньше. – У нас скоро обед, помнишь? Сегодня должны похлёбку привезти, у вас такой точно нет. Не боишься пропустить за играми? Он не смеётся над немцем, нет, даже наоборот, вдохновился показать ему всё в русской жизни, дать попробовать самые разные вещи. В том числе и такие необычные и, казалось бы, мелочные вещи. – Ты пока в кустах сидел, ягод то не попробовал? – ухмылочка опять лезет на лицо, а Коля переворачивается набок, лицом к Ягеру. — Я позже подумать над правила. – хмурится, пальцами касаясь щеки и надеясь, что горит она только из-за царапин, а то как-то неловко получается. – Und поиграть можно потом. Я только предложить. Nur… Мне казаться, что никто из других солдат не быть мне рад. Никогда. Он встаёт, отряхивает форму и плечи распрямляет. Немцы должны всегда выглядеть достойно! И скалится фриц щербато, показывая, что ничуть не расстроен, что готов сражаться и добиваться своего. — Я не пробовать ягода, но попробовать паук, пока прятаться. – он басисто хохотнул. – Паук в Россия намного вкусней, чем я предполагать. Ягер шутит, улыбается, а душа сомнениями полна. Не оторвут ли Орлу крылья? Не смогут ли красноармейцы оказать достойное сопротивление(хотя они это уже делают) и не погонят ли солдат Третьего Рейха со своих с земель, как будто псов паршивых? О таком думать нельзя. Но как вообще можно запретить человеку думать? – Ты показать мне, как жить настоящий русский, ja? Мальчишка вновь перекатывается на спину и поднимает глаза на мужчину, что сейчас мог без малейших усилий поставить ногу ему на грудь, но почему-то Коля совсем не переживает по этому поводу, словно и не было никогда того противостояния и напряжения между ними. – Чего это тебя, птица горная, на паучков потянуло? – мальчишка поморщил нос и полувопросительно протянул: – Давай ещё? Тихо посмеялся с наивности немца и всё же встал с травы, закидывая винтовку на плечо. Сейчас следовало уже вернуться в лагерь, чтобы как следует покушать, а потом и с точностью выстрела потренироваться, но до обеда ещё пара с лишним часов, а руки уже чешутся испытать Клауса на прочность. – Как русский живёт, я тебе позже покажу, а сейчас мы с тобой идём стрелять, – кивает, похлопав немца по плечу, и направляется вперёд, пробираясь назад между кустов, где прятался Ягер, сорвав при этом парочку ягод. Только потом Ивушкин задумается о словах немца, только потом поймёт, как ему тяжело будет жить среди тех, кто не побрезгует его ночью пристрелить, как какую-то ненужную дрянь. Проигнорирует внезапный странный порыв обнять мужчину, как ребёнок какой-то, честное слово. И чего это вдруг он стал вести себя, как пятилетка? Ивушкин кладёт в рот пару ягод, тем самым затыкая себя, чтобы не болтать лишнего, но и это помогает ненадолго. Притянув к себе немца за руку и останавливаясь рядом с ручейком, что брал исток у той самой речки, белобрысый протягивает Клаусу ягоды на ладони, явно не принимая возражений, заглядывает в глаза. – Собираешь шмотки и идёшь в мою палатку, если наступление удачное будет. Наши ребята идут на пятьдесят километров вперёд, нужно занять высоту раньше немцев. А мы с тобой с ранеными на машине едем на юго-восток. Через два дня. Клаус задумался, пытаясь тщательно проанализировать полученную информацию и убедиться в том, что сам ничего не пропустил мимо ушей и понял правильно. Наступление? Это слово звучит пугающе из уст русского, словно приговор к смерти. Но пугаться нет времени, потому что осталось всего два дня, за которые необходимо план до мелочей продумать. Они продвинутся на юго-восток, только вот это направление ничего конкретного не говорит. Куда приведёт их этот путь? Ближе ли это к передовым линиям? Это леса или поля? Реки или озёра? Бог знает. Но лишь бы подальше от Восточного фронта, а на остальное можно глаза закрыть. И всё же придётся быть начеку, за всем вокруг наблюдать пристально, потому что смена обстановки никогда не является чем-то хорошим. – Gut, я понимать. – кивает, ничем не выдавая своего замешательства. – Ты позволить поинтересоваться, какой следующий цель? – Поинтересоваться я то, конечно, позволю, но отвечать не стану, – белобрысый виновато пожимает плечами и оправдывается: – Я сам ещё не знаю. Ужасно находиться в неведении и не знать, как там немецкие солдаты. Справляются ли с задачей? Насколько миль успели продвинуться вглубь России? Что думает Фюрер Адольф Гитлер по поводу пропажи одной из важных шишек в глубинах российских лесов? Доложили ли ему или нет? И куда делся адъютант? Николай сказал, что человек был важным, Ягер признал в нём одного из любимчиков правительства, но почему с ним был только водитель? Странно. Клаус без своего верного помощника никуда обычно не совался, пока это проклятое задание не получил. Задача адъютанта в том и состоит, чтобы защищать генералов и офицеров. Но... Но желание думать об этом так же быстро исчезло, как роса под лучами солнца испаряется. – Я видеть мышь, – указал на траву. Вроде ничего внимание не привлекало, обычная осока. Но вот показался чёрный носик. Мелкая землеройка высунула из укрытия мордочку, в её глазках-камушках светилось понимание. Она подумала-подумала и вновь пропала в зарослях. – Однажды я подкармливать такую. Умный создание. Жаль, что грязный. Ягер аккуратно высвобождает свою руку из хватки русского, чтобы подойти ближе к ручейку. Ему показалось или... Так и есть. В воде, среди серых камней с гладкими боками, лежала цепочка. Её блеск и привлёк внимание, потому что золото казалось чистым. Кто мог потерять это? И причём недавно, хотя чужих следов невидно. Странно. Фриц достаёт находку, рассматривает в лучах солнца. Красивая вещичка, ничего не скажешь. Но Клаус уверен, что цепочка немецкая, что ещё подозрительней. Хотя какая разница? Принести река могла, в конце-то концов! А раньше немцы и русские не были врагами, делились товарами друг с другом. – Это тонкий работа, – заметил, а сам пожалел, что не спрятал от красноармейца. Уж очень украшение напоминает о родной стране, в своей строгости и простоте очень подходит нраву народа. У Ягера теперь ведь ничего больше нет, всё отобрали. – Такой делать в Германия. Не знать, как объяснить. Я просто уверен. Немецкий дух. Он посмотрел на Ивушкина, взглядом прося разрешения оставить себе. Вслух о таком он заикнуться не посмеет. Коля смотрит на него, словно жаль было, словно вновь уловил его тоску о родине. – Я верю, – на автомате слабо начинает кивать иван, а затем поднимает глаза на Ягера, встречаясь с ним взглядом. В нём он видит то, что не будет произнесено вслух и молча кивает вновь, тем самым говоря, что он не против. Цепочка тут же оказывается в нагрудном кармане, где ей и место. Пусть придаёт сил, с ней легче. Это трудно объяснить, но факт есть факт. Она помогает. О таком не хочется ни вслух говорить, ни думать даже, но на самом деле Клаус чувствует нечто вроде благодарности к Николаю, потому что память о Родине для него реально важна. Важна так же, как задание, поэтому он опускается на землю, прикидывая, как лучше лечь так, чтобы хорошо стрелять и при этом иметь возможность в любой момент вскочить на ноги – мало ли, не знаешь никогда, что произойдёт через минуту или две. А вдруг на них нападут? С неба или ещё откуда. Трудно быть в чём-то уверенным, они ведь до сих пор на войне. Любое затишье может означать только то, что в скором времени грядёт настоящая буря. Скоро, совсем скоро. И всё-таки, не стоило долго задерживаться перед тренировками, Ивушкин прекрасно знал, что сейчас ему нужно эмоционально разгрузиться. Каждый день после таких вылазок, ему было не просто тяжело вести себя спокойно. Каждый раз тягучее чувство в груди не давало нормально функционировать организму. Однако сегодня это переносилось легче. И было ли дело в том, что он был рядом с одним из тех, кого убивал десятками, или же переживания за собственную жизнь так отвлекли его от гадостей? Ивушкин молчал, молчали и мысли в голове, которых, обычно, хоть отбавляй. Поэтому до самого места он идет молча, прислушиваясь к каждому шороху. А по прибытию, молча указывает немцу, чтобы тот ложился и готовился целиться, а сам идёт прямо, практически не дыша, но тяжело сглатывая, словно ожидал выстрела в спину. – Я иду на разведку, ты ждёшь, – громко даёт команду мальчишка, отойдя от немца метров на десять. – Приготовиться к стрельбе. Ягеру кажется, что он стал намного сильнее, будто он переродился. Слабость, которую он начал было проявлять, вмиг испарилась и истина вновь предстала перед глазами, напоминая о себе. Как можно было поддаться эмоциям и забыть о том, что ты воин, а не пятнадцатилетний сопляк? Как можно было довериться чувствам и закрыть глаза на очевидное? Русский не может быть другом немцу, только врагом. Иногда врагом достойным. Клаус смотрит на Николая и понимает: одинаковые имена являются единственным, что их в действительности связывает. Больше ничего. Дороги ведут в разные стороны: для одного это расстрел или повышение, для другого – смерть. Ивушкин пытается отсрочить гибель, вырывается из хватки жнецов и продолжает спокойно дышать полной грудью. Но с костлявой сестрой жизни нельзя играться, потому что она весьма серьёзная, шуток не понимает. И мстит всегда.

***

Клаус в очередной раз отсрочил чью-то неизбежную смерть, косвенно повлияв на чужую судьбу, когда они случайно наткнулись на немецкий подбитый самолёт. Обычно – Николай не берётся в расчёт. Это особый случай – сие не приносило радости, не заставляло грустить или злиться, да и вообще что-то чувствовать, несмотря на любовь немца к управлению другими людьми, но в этот раз он почувствовал самое настоящее облегчение, когда Ивушкин вдруг передумал следовать за выжившими «врагами» и велел возвращаться в лагерь. Может быть, эти загадочные немцы смогут выжить? Хотя бы один из них! Проживут ещё день, напишут домой ещё письмо... Дисциплинированный разум вдруг отключился. На мгновение лишь, но Ягер успел остро почувствовать тоску, резанувшую кинжалом по грудной клетке. Всё шло не по плану, потому что плана никакого не было. Полнейшая импровизация на почве неконтролируемых событий и мутных целей! Это непривычно для немца. Шрамолицого даже малейшее отклонение от привычного распорядка дня заставляет проваливаться в глубокую – нет, бездонную, — чернильно-чёрную пропасть, полную разочарований в себе и неприязни ко всему вокруг. Из этого места выбраться удаётся лишь ценой колоссальных усилий по преодолению себя самого. Сначала Николаус не думал об этом настолько долго, но сейчас… О чём ещё думать? — Может, мы подстрелить по дороге птица или заяц? – спросил в надежде отвлечься от плохих мыслей. – Мы ведь не смочь потренироваться сегодня. Und... Мясо – это всегда gut. А почему бы и нет, собственно говоря? На войне все средства хороши. Да и проблем много с провизией, так что иногда можно пересилить себя и поохотиться на живность, чем надеяться на полевую кухню. Верно же? Разумеется. Не по-немецки это, но русские, варвары славянские, наверняка привыкли к подобным вещам. Или нет? – Как варвар, – рычит на Клауса Ивушкин и, отползая на безопасное расстояние, поднимается на ноги, решив остальную часть пути идти на ногах. Ягер хмыкает, бросает в сторону Николая нечитаемый взгляд. Пусть глаза его покрыты тонкой корочкой льда, из-за чего трудно определить эмоции его настоящие, в посеревших зрачках всё-таки отчётливо виднеется, хорошо читается один только немой вопрос. Что я здесь делаю? — Я не варвар, я просто пытаться пошутить. Ну а что? Всем же известно, что чувство юмора у немцев плохое, многих шуток их чрезмерно дисциплинированный, скованный правилами и промытый пропагандистами разум попросту понять не может. Разумеется, если не брать в расчёт шутки про жадных евреев, глупых русских, трусливых англосаксов – в этом они превзошли многих. Пройдя пару метров рядом с немцем, Коля вздыхает и переводит на него взгляд, раздумывая, стоит ли позаботиться о его состоянии. – Ты руки не разодрал? – спрашивает с такой интонацией, словно волнуется за мужчину. Однако, это не так, легкие царапины ещё не убивали, хотя с антисанитарией были проблемы, не только в их дивизии, вообще на фронте. Любом, к сожалению. – Нужно обтереть или промыть? Сам Коля рад не был, руки то он себе знатно ободрал об эти чёртовы камни, поэтому достал флягу с водой и, отвинтив крышечку, сперва делает несколько глотков, а потом протягивает её Клаусу. – Полей на руки, пожалуйста, – тихо просит, словно и не был сейчас тем, кто в праве раздавать команды. Не желая признавать свою слабость, Клаус лишь плечами передёргивает и молча берёт флягу, чтобы помочь Ивушкину помыть руки. Тот, сразу видно, раздосадован из-за того, что умудрился оцарапать ладони. А ещё он устал, растеряв весь свой энтузиазм и лишившись той безумной энергии, так русским присущей. Это как бальзам немцу на душу, честное слово. Нет, не наличие слабости врага его успокаивает, хотя сие тоже роль играет, а тот факт, что они как бы на равных общаются, из-за чего гордость арийца больше не чувствует себя ущемлённой во всех правах сразу. Всё-таки непривычно, что младший лейтенант командует штандартенфюрером, которому до оберфюрера или сразу до высшего офицерского состава – тут как повезёт, — осталось совсем немного служить. Может, он смог бы уже носить другие погоны, ему бы дали больше людей под руководство... К чёрту, нельзя о таком думать, иначе можно впасть в отчаяние, которое обычно немцам чуждо. – Забудь, – вздыхает Коля и, достаточно хорошо разобравшись с руками, хлопнул немца по плечу, говоря этим многое для себя, но понял ли это мужчина, так и останется неизвестным. Ивушкин уже не вспомнит, как они с Ягером дошли до опушки, где вновь приняли лежащее положение, не вспомнит, как под напором холоднючей земли жался ближе к мужчине, даже не скрывая этого. – Ты был когда-нибудь на охоте? – шепчет, чтобы не спугнуть дичь, гулявшую рядом с прудиком. – Уверен, что нет. Прицелься, замри, выжидай. Коля любил выдавать кому-то такие инструкции, обычно все его напарники сами знали, как себя вести в русских лесах, однако рядом был не один из тех бойцов, а Клаус, немецкий растяпа, который, по мнению Ивушкина, мог попасть даже под острый клюв злой русской утки. – Я не буду стрелять, оставлю на тебя. Мальчишка судорожно выдыхает, сползает немного вниз и прижимается к боку Ягера, как к единственному источнику тепла. Ягер даже пожалел о том, что вообще заикнулся об охоте в попытке поддеть, но отступать так просто и отказываться от своих слов не собирался. И откуда, спрашивается, он мог знать, что Ивушкин решит в очередной раз устроить ему такую глупую, бессмысленную проверку? Ещё и учить вздумал, младший лейтенант, чтоб его... — Эффектно выстрелить одновременно, чтобы подбить сразу двух. – пробормотал вслух, но лишь затем, чтобы показать русскому, что немцы тоже не лыком шиты. Если красноармеец умеет ориентироваться в лесу, то это не делает его гением снайперского дела. А гитлеровец тоже командовать умеет и вполне хорошо. – Тише… Мальчишка жмётся к нему, но штандартенфюрер не был против. Вдвоём теплее, верно же? А отвращения он давно не чувствует. По крайней мере, только не к Николаю, который мог бы стать идеальным врагом. Когда очередная утка оказывается в поле зрения, принимаясь свои цветные перья очищать от мусора, Клаус совершенно спокойно жмёт на курок. Это же не немец, чтобы глаза закрывать и беспокоиться. Испугавшись громкого, по их мнению, звука, птицы резко взвились в небо, оповещая все зверьё об опасности. Но одно немец знал точно: он попал.