Непростая математика

Всю неделю завуч насиловала наш мозг репетициями перед концертом. Вот черт меня дернул в пятом классе следом за Васей и Настей в школьный хор податься. Хор уже давно сменил свой состав, но завуч вместе с учительницей музыки периодически пытались вытащить нас на какие-нибудь мероприятия. А я ведь даже и не пою особо! В школе мне приходилось задерживаться аж до шести вечера. И так получилось, что я стала уходить одновременно с математиком, который по совместительству стал нашим классруком. Мы оба старательно не вспоминали тот вечер на кухне, и у нас это успешно получалось. За неделю совместного проживания мы очень сдружились. И все это не могло не радовать. Скоро должна была приехать мама. Я психологически готовилась к разговору об отчиме. И с каждым днём мне становилось все страшнее и страшнее. А вдруг она мне не поверит? Она, конечно, всегда была на моей стороне. Но вдруг?.. И вот наконец наступила пятница. Вот как по мне, устраивать концерт в пятницу после уроков перед майскими — вообще не комильфо. Но администрация нашей школы питалась кровью и страданиями учеников, так что все наши возражения были посланы куда подальше. После уроков всех загнали в актовый зал. Никогда не понимала смысла таких мероприятий. При одном взгляде и на зрителей, и на выступающих было понятно, что ни тем, ни другим этот концерт нафиг не сдался. И это являлось тайной вселенского масштаба: на кой-хер это вообще надо? Наш завуч, который был ещё и организатором концерта, загнал нас, четверых, ни в чем не повинных девочек, в какой-то класс. Вообще, этот класс сегодня выполнял роль гримерки, но выглядело и чувствовалось все так, будто нас ведут на расстрел. В основном из-за постоянного рычания нашего завуча. В классе стояла наша учительница музыки. Худощавая и молоденькая женщина, никогда не выходившая из своего образа певицы всея Руси. Она пела постоянно, даже когда не была на сцене. Не то чтобы я была против, но иногда это бесило. Хотя что ей поделать? Бедная девушка несколько лет училась в музыкальной школе и в конце концов стала всего лишь учительницей музыки. Она достала какой-то пакет из-под парты. — Девочки, скоро уже концерт начнётся, так что переодевайтесь скорее, — пропела учительница и кивнула на огромный свёрток. Сатана, то есть Инна Павловна, вытащив из пакета темно-зеленые платья-гимнастерки и такие же пилотки, кинула их нам. Точнее не нам, а в нас. — Живо одевайтесь, — рявкнула она. Напялив на себя гимнастёрку, которая явно была мне не по размеру и пахла пылью, я поморщилась. Оглядев своих одноклассниц, я поняла, что они сами не в восторге от этих балахонов, называемых платьями. Ну, терпи, казак, атаманом станешь. Пока мы переодевались, учительница музыки, ещё покопавшись в пакете, вытащила оттуда три кожаных военных ремня. На них даже герб СССР был. Вот это подлинность, вот это реализм! В самом Советском Союзе лучше бы не сделали! — Почему тут всего три ремня? Я же просила тебя принести четыре! — начал рычать на учительницу музыки наш завуч. Бедная девушка под взглядом и давлением Инны Павловны аж скрючилась, и мне стало ее невыносимо жалко. Вот так люди и умирают. От страха она даже петь перестала и просто пропищала: — Я думала, в пакете четыре ремня. Видимо, один из них в другом лежал. Извините. — Кошмар! Как можно так безответственно относиться к своей работе?! — причитала Инна Павловна, раздавая нам ремни. Так как я была дальше всех от учителей, мне, естественно, ремня не досталось. А он мне очень нужен был, потому что огромная гимнастерка делала меня похожей на едва выжившую в военных действиях. Вот это я понимаю, вжилась в роль. Но все же это недоплатье нужно было хоть как-то подобрать. — Что мне теперь с Казначеевой делать?! Не выпускать же ее в таком виде на сцену?! Она нам всех ветеранов распугает! — лаял завуч. Да уж, спасибо большое за такой комплимент. Эта женщина никогда в выражениях не ограничивалась. Пока она ворчала, в дверь класса постучали. Оглядев нас и увидев, что мы уже оделись, завуч крикнул: — Входите. Дверь открылась, и в класс, улыбаясь, зашёл наш математик. — Добрый день, Максим Николаевич, — сказала полным меда голосом Инна Павловна. Правда, мёд этот был испорчен явно не одной ложкой дёгтя. — Пришли свой класс проведать? После этих слов она улыбнулась. Точнее оскалилась. Ничего себе! Она умеет улыбаться? Неужели ее так радует появление молодого и привлекательного мужчины в радиусе пяти метров, что она готова изменить своим принципам? — Да. Надо же входить в роль классного руководителя, — вежливо ответил учитель. — Как приготовления проходят? — Все плохо! У нас нет одного ремня для Казначеевой, — кивнув в мою сторону и застегивая ремень Насте, проворчала Инна Павловна. Мне казалось, что бедная девочка сейчас задохнётся от того, как туго завуч пытался затянуть ей ремень. Что ж, царствие тебе немецкое, Батраева. Хотя нет, не патриотично это. А мы ж тут Россиюшку воспеваем. Ну, тогда земля тебе Винни Пухом, Настя. Мультик у нас такой советский был, так что никто меня в нелюбви к Родине обвинить не посмеет. Дмитрий Игоревич посмотрел на меня и оглядел всю с ног до головы. В его взгляде проскочили смешинки, и я даже увидела, как он слегка прыснул от смеха. Меня охватила волна возмущения. Ах ты гад, ещё и смеяться надо мной вздумал?! Я бы посмотрела на него в балахоне! Уверена, что выглядел бы он не лучше. А математик тем временем, сделав мину кирпичом и повернувшись обратно к завучу, спросил: — А что за ремень? — Да кожаный, с железной пряжкой, — поворачиваясь к нему, сказала женщина и вдруг замолчала. Меня немного смутило то, что она перестала выёживаться, так как случалось это обычно раз в триста лет, во время парада планет и кровавой луны. И я, посмотрев на математика, поняла, что на нем надет похожий кожаный ремень с железной пряжкой. На нем только герба не было, да и сам он был тоньше, но Инну Павловну это не смутило. Я увидела, как у неё загорелись глаза. Все, это конец! Тiкай, Дима, тiкай. Отсчёт пошёл. Три, два, один… — Максим Николаевич, снимайте ремень, — бойко сказал завуч. Математик просто охуел от такого заявления. Да все в классе охуели от такого заявления и покосились на эту страшную женщину в надежде, что ослышались. Все в классе стали переглядываться. А она продолжала добивать учителя: — Снимайте, снимайте, сделайте что-нибудь для класса. — Зачем? — спросил Дмитрий Игоревич охреневшим голосом. — У нас ремня одного нет, а ваш очень похож. Так что снимайте, на Казначееву его наденем, — ответила Инна Павловна тоном, типа: «Ты че тупой? Серьёзно не понял зачем тебе ремень снимать?» В классе все тихо выдохнули. До этого все думали, что Сатана решила обесчестить бедного учителя, но сейчас все встало на свои места. Хотя кто знает, что у неё в голове? Математик молча, но явно охренев от происходящего, принялся выполнять приказ. Ситуация получилась очень неловкой, потому что смущён был не только учитель, но и остальные в классе, кроме этой сумасшедшей бабы. Сняв ремень, он протянул его мне. Я начала колебаться. Как-то неправильно выглядела вся эта ситуация. Но Инна Павловна не колебалась вообще. Мне кажется, она просто этого не умела. Она выхватила ремень и, повязав его на меня, вытолкала всех за дверь. Математик медленно и молча проследовал за нами. Я, выходя из класса, нацепила на себя пилотку и кинула взгляд на учителя. Он, видимо, впервые встретился с напором завуча. Странно, что за месяц его работы в школе, эта маразматичка до него не добралась. Но в любом случае закон Мёрфи* действует безотказно. Мы с ним из класса вышли последние. Он выглядел спокойным, хотя буквально минуту назад на его честь позарилась Инна Павловна. — У тебя входит в привычку носить мои вещи, — тихо усмехнулся он, когда мы немного отстали. — Что? — Что? Так, а сейчас не поняла. Я огляделась по сторонам, пытаясь выяснить, слышал ли его кто-нибудь. Но вокруг было пусто, если не считать идущих впереди. Но они были слишком далеко, чтобы что-то услышать. — Нет-нет-нет, стойте, — сказала я, резко смутившись и остановившись. — Что? — Ну, ты мою футболку носила, — остановившись и продолжив улыбаться, сказал он. — И штаны тоже. А теперь и ремень. Говорил он достаточно тихо, чтобы его никто не слышал. Да и людей рядом не было. Но мне все равно было не по себе. Я жила у него на протяжении недели, и, если бы об этом кто-то узнал, уверена, никто бы и не стал вникать в нюансы всей ситуации. — Допустим, — буркнула я, продолжая движение. — Вы бы в школе-то не распространялись об этом, а то поймут неправильно. После этих слов я перешла на бег, чтобы догнать своих подруг, оставляя математика позади. — Мне кажется, что Сатана с каждым днём все больше и больше с ума сходит, — прошептала мне на ухо Василиса. — Да уж, — выдохнула я, поглядывая на Настю, которая пыталась не помереть от удушья. — Я вообще впервые видела, чтобы Максим Николаевич так охреневал, — хихикнула Вася. — Хотя я бы тоже охренела, если бы меня заставили раздеваться перед людьми. Услышав подставное имя математика, я поморщилась. Теперь оно мне казалось таким неправильным и странным. Нас довели до актового зала (и до ручки тоже). Концерт уже шёл минут двадцать. Сейчас на сцене выступали первоклашки, которые явно не понимали, что они делают и почему их до сих пор не отпустили домой. После выступления детей в зале послышались жидкие аплодисменты. На сцену вышла ведущая, чтобы представить наш номер. В груди появилось неприятное чувство томления, которое всегда бывает перед выступлениями для большой публики. Я уже хотела поскорее отмучиться и пойти домой. Но ведущая хотела другого и принялась читать длиннющий и крайне занудный, зато мега патриотичный стих. Она читала с такой наигранной интонацией, что Станиславский, я уверена, крутился в своём гробу со второй космической скоростью, попутно крича своё «Не верю!». Наконец эта пытка ужасной актерской игрой была закончена, и мы поднялись на сцену. Прозвучали первые ноты песни, и мы запели. Петь мне всегда нравилось, но скорее для себя. Выступления перед людьми всегда вызывали у меня панику. И, несмотря на то, что свой голос я считала вполне нормальным, я все же не была певицей. Но у меня не было выбора, и пришлось переживать эти три минуты позора. Я знаю, что первое правило артиста — не смотри в зал. Когда не видишь реакции людей на твои действия, становится легче. Но в данном случае мне было настолько дерьмово, что я решила найти хоть какую-то поддержку. Взгляд мой зацепился за Дмитрия Игоревича. Он стоял в конце зала, прислонившись к стене и сложив руки на груди. Он, увидев мою панику, одобрительно кивнул. Не знаю, почему этот жест на меня так подействовал, но петь стало действительно легче. Ну, Лебедев, ты маг! Наконец все закончилось и я, вся трясясь, как осиновый лист, спустилась со сцены. В зале хлопали только те, кто ещё не успел уснуть или залипнуть в свой мобильник. Что ж, я их прекрасно понимала. Ноги были ватные, но в душе было удовлетворение из-за этого того, что этот ад закончен. Пока нас вели обратно, Инна Павловна все ворковала о том, как здорово мы спели и как всем понравилось. Если честно, концерт смотрели от силы человека четыре, но если бы я сказала это вслух, то она бы порвала меня, как Тузик грелку. Так что я промолчала и просто стала слушать ее воркование. Я таких слов приятных от неё за все десять лет обучения ни разу не слышала, так что сейчас ловила момент. В классе мы по-быстрому переоделись. Сняв с себя гимнастерку, я кинула ее в пакет. Прощай, тихий зелёный ужас, надеюсь, мы больше не встретимся. Попрощавшись со всеми, я выскочила из класса. Около двери стоял математик. — Вот, спасибо вам за помощь, — протянув ремень, сказала я. — Возвращаю вам в целости и сохранности. Не дожидаясь ответа учителя, я всунула ему в руки ремень и побежала домой. Там меня ждал неприятный, но очень важный разговор с матерью, которая как раз должна была вернуться из поездки. На выходе из школы математик поймал меня за руку. Нифига он быстрый! Усейн Болт нервно курит в сторонке. Как он вообще меня догнал? Ему ж ещё нужно было ремень надеть, а после этого и за мной угнаться. Не, Лебедев, ну ты реально маг! — Ты куда так рванула? — слегка сбивчиво выдохнул он. Ага, все-таки запыхался. Хотя чему я удивляюсь? Он же все-таки обычный человек. Хотя после недавних событий я в этом стала сильно сомневаться. Может он киборг? — Домой. Мама приехала, мне к ней нужно. Тон мой прозвучал напряжённо. Я очень сильно нервничала. В конце концов, они с отчимом лет пять в браке. Кто знает, как мама отреагирует на все это? Дмитрий Игоревич, заметив то, как я нервно теребила лямку рюкзака, спросил: — Может мне помочь тебе? Я мог бы с тобой пойти и, как свидетель, рассказать твоей маме, что произошло. В груди теплом разлилась благодарность. Я чувствовала себя как в те моменты, когда я начинала врать учителям о прогулах, и Василиса, даже не зная ситуации, начинала мне подыгрывать. Я в ответ тихо угукнула, и мы пошли прочь от школьных дверей. К моему дому и к моей маме.