Мой домашний ягуар. Путь из темноты

Первые годы моего обучения вспоминаются, как сложные. Крестьянская дочь, какой меня привели в подвалы башни морд-сит, не была приспособлена к трудностям. До того самая большая трудность одиннадцатилетней меня заключалась в том, чтобы помочь матери по дому или отцу в поле. Слабая и телом, и духом, я была той, о ком сейчас стыдно вспоминать. И все же в свои одиннадцать я совершила один сильный поступок, давший толчок той мне, которой я являюсь сейчас. Я убила собственного отца. Конечно, звучит страшно с точки зрения морали, так что я понимаю ненависть горожан, направленную на меня. Они видят в моем поступке жуткий грех. Но мое убийство не было грехом. Лишь необходимостью. И много лет спустя перед глазами стоит отец. Пристыженный своим поступком настолько, что даже заговорить не смеет. Лишь смотрит на меня, качает головой и плачет. Конечно, уже тогда он знал, что понесет наказание за свои поступки. Думаю о нем, вспоминаю каждую мельчайшую деталь его лица. Глубоко несчастный, напуганный, он все порывался мне что-то сказать, но не решился. Трусам сложно признать свою трусость. — Убила и убила, Ричард, — отмахиваюсь я. Эти торги порядком надоели, не вижу смысла продлевать это сомнительное удовольствие. — Постой, Кара, — осаживает он. — Я задал вопрос и хочу знать ответ. — Как вы принуждаете девочек к убийству отца? Госпожа Нетейр обескуражена. Она уже и так сказала больше, чем ей хотелось, а теперь из нее рвут новое, бессмысленное признание. Она хочет противиться этому. Посматривает на меч, открывает и закрывает рот. Ей страшно. Как я и сказала, трусу сложно признать собственную трусость. — Ричард, совсем необязательно… — начинает Матушка-Исповедница, но рука волшебника ложится на ее плечо, останавливая. — Как? — упорствует Ричард. По залу проходит возбужденный шепоток. Не только я, но и весь город не может понять, с чего вдруг это так важно. Зачем вспоминать о продажности отцов, любыми путями жаждущих добиться лучших жизней? Не думаю, что хочу, чтобы это говорилось вслух. Не уверена, что Грейс выдержит правду. — Кончайте с этим! — раздается выкрик из толпы. — Они виновны! Казнить обеих! Госпожа Нетейр молчит. Влияние меча Истины велико, но каким-то образом она противостоит этой силе. Прижимает губы зубами, словно запечатывает рот. Упорствовать бессмысленно: у морд-сит довольно крепкая сила воли. Ричард, кажется, тоже начинает это понимать. Качнув головой, отходит в сторону, предоставляя место Матери-Исповеднице. — Она твоя. Толпа оживляется. Казнь, которой они ждали так долго, наконец должна произойти. Смерть двух морд-сит вместо одной — уверена, этим вечером в городе закатят праздник. Интересно, Ричард будет на нем присутствовать? Нас волокут наружу. Бесцеремонно ухватив за связанные за спиной руки, меня толкают на деревянный помост — такой, с которых еще совсем недавно д’харианские генералы зачитывали волю Даркена Рала народу. Теперь же это станет местом нашей казни. Страшно? Ничуть. Поскорей бы этот балаган закончился. Госпожу Нетейр ставят на колени: начнут с нее. Волшебник снова стоит рядом, загораживая меня от Матушки-Исповедницы. Славный старик, жаль, я не из тех, кто может о таком сказать вслух. Да и кто сказал, что ему нужна моя похвала? И все же мне правда жаль, что Зеддикус не услышит этого. Он действительно хороший человек. Вероятно, он даже погрустит, когда исповедь коснется меня. Слишком уж добродушный, пускай и ворчит много. Я рада, что в свое время не убила его. Мать-Исповедница же грустить не собирается. Амнелл зла на весь наш род из-за своей разлюбезной сестрицы-дуры, так что прикладывает ладонь к горлу госпожи Нетейр без сожаления и сомнения. Правда, которую та силилась скрыть от меча Истины, сейчас польется из нее бурным потоком. А потом она умрет в муках. А за ней и я. Будущее беспросветно, но больше всего в нем мне жаль Ричарда. Знаю я его геройскую душу — как пить дать начнет винить во всем себя. Смешно. Ни Даркен Рал, ни сестры никогда не стали бы убиваться по мне, но вот он, до недавних пор враг, совершенно точно взгрустнет о моей доле. Но самое странное, что если случись что с ним, я бы взгрустнула тоже. Локи с его играми сломал внутренние ориентиры, наделив меня теми эмоциями, от которых долгие годы меня упорно ограждали. Неправильная морд-сит. Бракованная. А таких — в расход. Ну и славно: скоро умру, порядок восстановится, а мне не доведется приучать себя к совершенно непонятным чувствам. Матушка-Исповедница зачитывает приговор, но глаза госпожи Нетейр уже пусты — она мертва, хоть еще дышит. Даже может говорить. Ненадолго. — Каким образом вы толкали девочек на убийство родных отцов? — снова спрашивает Ричард, и я начинаю злиться из-за его упорства. Грейс здесь, ей не следует об этом думать. Защитить сестру от болезненной правды — это последнее, что я хочу. Госпожа Нетейр поднимает лишенные всякой воли глаза, и я понимаю, что в этот раз ее губы произнесут истину. У нее просто не осталось вариантов. — Много пыток, много боли и крови, — отвечает она отрешенно. Внутри нее уже все горит и кипит — я знаю. Меня учили, что боль от исповеди сильнее, чем от прикосновения ста эйджилов. — Мужчины так слабы, готовы на все, лишь бы боль прекратилась, — улыбается она загадочно. Даже сейчас пытается сохранить величие морд-сит. Мы не прогибаемся перед врагом. — Бесполезные, тщедушные существа, — не без удовольствия продолжает она. — Готовы солгать, взять на себя все грехи. Обмануть собственных дочерей. Но ее отец, — госпожа Нетейр обращается ко мне, — проявил силу духа. Он отказался врать. Все твердил, что лучше умрет, чем причинит боль своему ребенку. Тогда мы сожгли его горло. — Выплевывает признание так просто, будто рассуждает о вкусе похлёбки. — Чтобы он не смог уличить нас во лжи. Мы сказали: ее продали. Сказали: родители собирались продать и ее сестру. Она поверила. Поверила, как все девочки до нее. И смогла убить. Так мы делаем это. Слушаю, но не слышу. В какой-то момент слова просто начинают пролетать мимо, не достигая ушей. Много лет спустя я помню как сейчас: отец, открывающий и закрывающий рот без единого звука. Помню слезы на его глазах. Все эти годы я считала, что это слезы вины и страха. Считала, что, убивая его, защищаю Грейс, которую он вздумал продать следом за мной. Правда считала, что он даже не отважился заговорить со мной. А выходит… Не мог? Ричард что-то говорит. Кажется, мне. А пальцы волшебника скользят по моим щекам. Почему-то влажно. А потом до меня доносится крик Грейс, и все звуки мира возвращаются. — Они обманули ее! — Ричард. — Но она убила его. И всех после него! — Амнелл. Тело госпожи Нетейр на земле, агония почти забрала ее. Это первое, что я четко осознаю, но не ощущаю ничего. Она — моя наставница и сестра, но это более ничего не значит. Я — Кара Мейсон. Та, которая убила доброго, милого, любящего отца, который пытался защитить до самой своей смерти. В его глазах была не вина, а боль. Задыхаюсь от понимания этого… Отец оплакивал мою участь. Оплакивал ту девочку, которая потеряла свою жизнь и саму себя. Делаю несколько глубоких вдохов и снова ощущаю влагу на лице. Теперь я понимаю ее происхождение. — Мне жаль… — тихо бормочет волшебник. — Довольно, — обрывает его Матушка-Исповедница и рывком ставит меня на колени. — Я сожалею о твоей участи, но должна привести приговор в исполнение. За истребление рода Исповедниц я приговариваю тебя к казни через исповедь. — Убей меня… — не то соглашаюсь, не то прошу я. Сейчас смерть кажется мне лучшим из исходов. Я убила отца. Единственного мужчину, который всегда беззаветно меня любил. Я убила отца. Мать-Исповедница сделает мне одолжение, если прекратит всю эту боль и вину. Ее рука ложится на горло уверенно и твердо. Темные глаза полны гнева. Но я понимаю: что-то не так. Ощущаю где-то глубоко внутри себя неправильность происходящего. Я что-то упускаю. Что-то… — Говори, — приказывает она властно. — Пока можешь сказать — говори. Исповедницы на Валерии — ты убила их всех. Я хочу знать все. Приказываю! Не может. Это то, что я упускала все это время. Она не может мне приказывать, ибо я не под исповедью. Да и не могу быть под ней: силы Исповедницы восстанавливаются днями, а иногда и неделями. Сила Матери-Исповедницы — часами. А прошло всего несколько минут… Она не может исповедовать повторно в такие короткие сроки, но народ требует зрелища незамедлительно, Амнелл намерена дать это. Я убила отца. Моя мать умерла от горя. Я. Я виновата в этом. Я убила исповедниц на Валерии. Мать-Исповедница хочет знать детали? Что ж, я расскажу. — Это был приказ лорда Даркена Рала, — говорю я, не столь подыгрывая, сколько желая объясниться. Искренне. Будто мои слова способны унять ее боль или что-то исправить. Мне действительно хочется дать ей облегчение, хотя еще несколько мгновений назад я ненавидела ее. Но сейчас я как никогда остро ощущаю, что виновата. У Амнелл есть причины ненавидеть меня. Пусть даже слепо. — Нам велели доставить мальчика-исповедника в Народный Дворец, — говорю я, внимательно наблюдая за выражением ее лица. Ей больно. Настолько больно, что взгляд смягчается. В нем нет гнева. — Ребенка не стали бы умерщвлять, — объясняю я, будто ей от этого легче. Понимаю, что нет. — Его кровь собирались использовать для лекарства против исповеди. Даркен Рал боялся силы Исповедниц, он намеревался защититься и защитить свою армию. Чародей Джиллер мог создать такое зелье, приняв которое ты, Ричард, мог бы быть с той, которую выбрало твое сердце. Взгляд Ричарда прикован ко мне, на лице смесь жалости и заинтересованности. Ему легче принимать правду — не его сестру лишил смерти мой эйджил. И он действительно пытается меня спасти и оправдать. — Мы прибыли на Валерию с приказом убить всех, кто встанет у нас на пути, это правда. — Я вновь перевожу взгляд на Амнелл. Эту часть истории я должна сказать именно ей. — Я сама убила двоих, включая твою сестру. И ты вправе ненавидеть меня, Мать-Исповедница. Ненавидь. Потому что я и сама себя ненавидела в ту ночь. Во все подобные ночи. Я ненавижу себя и сейчас. За убийство своего отца и смерть матери. За слезы Грейс и за ее сиротское детство. За то, что из-за моих ошибок Локи был сожжен, а наш ребенок — убит. И за произошедшее на Валерии — тоже. Когда силы вернутся, Амнелл завершит начатое — исповедает меня, глазом не моргнув, — и будет права. Я заслужила. — Да хранит Создатель твою душу, — напутствует Мать-Исповедница и толкает меня в плечо. Странный фарс продолжается. Публике нужна смерть здесь и сейчас, они не заходят ждать несколько часов — я понимаю. Поэтому падаю и послушно прикрываю глаза. Кара Мейсон мертва. Еще немного, и это станет правдой. «Лгунья», — смеется голос Локи в моей голове, но как никогда остро понимаю, что это не он, а я сама. Просто мне бы хотелось ощущать его присутствие хоть на пороге смерти. Но мы не увидимся более никогда — в Подземном мире асгардийские души не обитают. А душа моего нерожденного сына — я встречу ее там? Думаю обо всем этом, продолжая лежать на помосте, лишь слезы невольно текут, задерживаясь в ресницах. Я потеряла всех, кого любила. Поэтому морд-сит и выше этого. Любви, привязанности. Все морд-сит. Но не я. Больше не я. *** Зеддикус З’Ул Зорандер, волшебник Первого Ранга, некогда хранитель Меча Истины и дед Искателя, за свою долгую жизнь повидал многое. Видел, как целые цивилизации исчезали в одно мгновение. Видел, как смерть забирала его близких, нередко сам приносил погибель. Но никогда… Никогда он не видел, чтобы Исповедница щадила морд-сит. Впрочем, до этого он не видел и чтобы морд-сит плакала. Оглянувшись на распластанное на земле тело, приглядевшись к которому можно было приметить дыхание, он в очередной раз за последнюю минуту поразился. Выдержке Кэлен, податливости Кары. Эти двое на дух друг друга не выносили, но совсем недавно действовали, как единый организм. Как опытный волшебник, Зедд знал, что не стоит использовать магию против морд-сит, но второй раз за последние дни нарушил собственные убеждения. Едва заметно поведя рукой, наслал на Кару сонные чары и навел иллюзию полной недвижимости. Теперь, если бы кто и вздумал проверить, не обнаружил бы даже признаков жизни. Это все, что он мог сделать сейчас, потому что бездействовать ему ой как не хотелось. — Я заглянула в глаза этой женщине и увидела горькое раскаяние. Я не могу ее казнить, — объяснила свой поступок Кэлен, очевидно, разглядев непонимание на его лице. Зедд сдержал удивление. Чего-чего, а снисхождения от Кэлен он не ожидал. Но мотивы ее понял: сам бы он поступил так же. — Теперь нам предстоит определить наказание всем, кто надругался над ней в камере. Последние слова Кэлен произнесла громко, Зеддикус расслышал взволнованный шепот за своей спиной — горожане явно были недовольны тем, что из-за «какой-то там морд-сит их мужчины будут наказаны». — И со всей строгостью, — предупредил Ричард. Вид у него был неважный — сила вновь плескалась в его теле и, не находя выхода, начинала понемногу разрушать его изнутри. А ведь Кара все еще была жива и удерживала часть магии в себе! Зедд ощутил собственное бессилие — помочь Ричарду он не мог. Слишком уж резкими были перемены во внуке. Пока он размышлял над этим, Кэлен продолжала суд. — Среди присутствующих есть сестра потерпевшей, — заговорила она, обращаясь к толпе. — Будет справедливо спросить ее мнения на этот счет. Какого наказания она хочет для виновных? Бедная девочка, уверенная в том, что только что потеряла сестру, а до того узнавшая, при каких ужасных обстоятельствах умер ее отец, тихо всхлипывала, прижимаясь к плечу мужа. По ней было видно, что никакие преступники не имеют теперь никакого значения. Она глубоко сожалела о произошедшем и винила во всем себя — Зеддикус понимал это и не хотел давить. К тому же бедняжке предстояло жить здесь — лучше всего было не настраивать против нее весь город. — Разреши, — вступился он, — это сделаю я. Проведя последние часы рядом с Карой Мейсон, я выяснил сколько физической и душевной боли принесли ей эти — с позволения сказать — люди. Чудовища! — вот более близкое название, и я не стану щадить ничьих чувств. Чудовища — только так я могу оправдать поступки этого зверья. Чудовища! — Вот спасибо. Сравнить меня с ними… Постыдился бы звать этих вот зверьём… — проворчал Стрела, взбираясь на помост. Протопал к телам морд-сит, обнюхал каждую, издал что-то похожее на смешок и многозначительно посмотрел на Зеддикуса. Звериное чутье не проведешь — ощутил ведь, что живая. — Ну так и какие идеи, волшебник? Зеддикус задумался. Обычно преступников подвергали исповеди. Обычно. Сейчас такая мера отчего-то казалась чересчур гуманной. Лишенные воли, они продолжат жить, раскаиваясь ровно настолько, насколько им прикажут. Зедд не хотел так. Не хотел, чтоб их угрызения совести были результатом чьих-то указов. Виновные должны дойти до всего сами. Но не просто до раскаяния — это уж слишком просто. Смерть? Пытки? Кара бы, несомненно, была сторонницей подобного исхода, вот только эти методы подошли бы морд-сит, никак не Искателю. Требовалось найти более тонкий подход, зародить надежду в одних, сомнение в других, а самим — забыть о произошедшем, как о страшном сне. Зеддикус знал Кару достаточно, чтобы понимать: она сможет. Она забудет. — Со смертью лорда Рала Срединные Земли и территорию Д’Хары захватили беспорядки, — начал он издалека, еще даже толком не обмозговав мысль. Доверился внутреннему чутью и природному артистизму. — Разбой, возможное нападение со стороны выживших морд-сит и д’харианской армии, — стараясь придать голосу как можно больше таинственности, принялся перечислять он. — Разломы в земле, скрийлинги — все это грозит миру и порядку. Проблема куда важнее, чем участь кучки преступников. Мы должны защитить нашу землю и наших людей. Исходя из этого я предлагаю Матери-Исповеднице решение: все причастные к этой мерзости должны быть отосланы на защиту границ живых от царства мертвых. Кому, как ни чудовищам, справляться с другими чудовищами? «Отпустим их, жертв насилия может стать больше!», «Для них это верная смерть!» Прозвучало одновременно с двух сторон. Ричард и Кэлен переглянулись. Зеддикус удовлетворенно кивнул. Это именно то, чего он и добивался. Сомнение лучший союзник, когда единого решения нет и быть не может. — Участь их отныне целиком в руках Создатели, — спокойно пояснил он. — Умрут или нет, совершат ли еще больше преступлений — на все воля богов. — Попробуйте только, — прорычал один из обвиняемых. — Попробуйте тронуть пальцем, проломлю череп. Не посмотрю, что вы какие-то там герои. Прочие горожане молчали. На чьих-то лицах виднелся страх, кто-то явно сердился, одна женщина готова была расплакаться. Их не пугала опасность, подступающая к порогу. Лишь участь преступников. Зеддикус понимал это и не мог никого винить. Кара была для них чужой, врагом, а их мужчины были их мужчинами — выбор никогда не стоял. Но для него самого все обстояло иначе. Кара была их Карой, пусть даже он не мог ей до конца довериться. Их Кара помогла остановить Даркена Рала, взяла на себя боль Ричарда. Подчинив настолько мощную силу, она могла бы приказать самому Искателю перебить здесь всех — он не смог бы долго сопротивляться ее воле. Но она даже не пыталась сделать этого. Наоборот, лишь судьба Ричарда заботила ее. А Зеддикуса — ее судьба. Он уже не мог не волноваться об этой озлобленной, сломленной девочке. — Ты слышал его, Зедд? Совершивший мерзость, грозится проломить череп! Будучи виновным, не только не раскаивается, но продолжает проявлять агрессию. Ты считаешь, такого можно просто отправить на войну? Такого мерзавца? Чтобы он что — избивал и насиловал д’харианских женщин? Нет, я считаю наказание недостаточным, — вскипел Ричард. Ноздри его раздувались, брови сошлись на переносице, магия в крови вспыхнула еще раньше, отразившись вспухшими венами на его висках. Он был зол, действительно зол. — К тому же они могут дезертировать, и что потом? Дезертиры — враги и своим, и чужим. Все их новые жертвы будут на нашей совести! Зеддикус ощущал его отчаяние и ярость, и сам чувствовал себя не лучше: сердце колотилось, как бешеное. Чувство несправедливости и бессилия захлестывало с каждым моментом все сильнее. Зедд мог бы испепелить всех виновных прямо здесь и сейчас, но знал, что существует закон, который он, как дед и наставник Искателя, не мог нарушать. Хотя душа болела за Кару. То, какой он увидел ее, еще очень четко помнилось и ужасало. То, что виновный продолжал нападки, злило. Руки чесались от ужаса. Самое трудное: обладать силой, но не сметь ею воспользоваться. Отнять жизнь, тем самым причинив боль семьям виновных, он все равно не мог: невинные не должны страдать из-за грехов своих мужей и отцов. — Они уже наказаны, — со своей стороны вмешалась Кэлен. — На их совести тяжкий грех, который не простят в городе. С этим Зеддикус мог поспорить. Жизнь научила его тому, что у людей слишком короткая память. И тому, что многим попросту все равно. Кэлен привыкла идеализировать. Можно было бы списать все на ошибки юности, но Зедд сильно сомневался, что годы способны добавить Кэлен жесткости. Надеялся лишь, что однажды она наберется мудрости. И хотел верить, что правда жизни не разобьет ей сердце. — Они будут жить с клеймом своей вины, — продолжила настаивать она. — Такие же жалкие, как прежде, и даже больше. Мы не имеем права обрекать их на еще большие страдания. Как Мать-Исповедница я повелю горожанам отвернуться от них. Они останутся одни со своей виной. Однажды они осознают и сумеют исправиться. Как эта женщина, — она кивнула на лежащую в беспамятстве Кару. — Она сумела осознать свою вину. Поэтому Кэлен и пощадила ее, да. Но пока об этом знал только он, можно было использовать случившееся в угоду себе. Кара ненавидела эту черту Кэлен: безусловную доброту и излишнюю мягкость. Сейчас Зеддикус как никогда понимал морд-сит. Справедливость у той часто уступала место жалости. Так что нужно было что-то решать. Тем более ему было, что сказать. — И все же ты казнила ее, — умышленно громко возразил он. — Несмотря на то, что она осознала вину. Так почему же теперь просишь проявить милосердие? Морд-сит, всю жизнь действовавшая по приказу и не имеющая своей воли, виновна больше тех, кто сотворил ужасные вещи из собственной черной прихоти? — Это не так, — смутилась Кэлен. Ей явно не нравилось, что Зеддикус злоупотребляет положением, но волшебник не ощущал раскаяния. — Просто я не думаю, что отправлять их скрийлингам на съедение гуманно. — А гуманно избивать безоружную женщину, которая просто пришла навестить сестру? Гуманно брать силой? Гуманной была смерть ее ребенка? Кэлен, очнись! — Ричард подошел ближе, повернул меч рукоятью вперед и буквально втолкнул ее Кэлен в руки. — Часто ли Меч Истины поет? Часто не согласен с происходящим? Сама заточенная в мече сила восстала сегодня против неправды. Понять? Отпустить? Я не хочу ничего понимать и не собираюсь никого отпускать. Виновны. Все они. — Лицо Ричарда покраснело, вены на лбу проступили еще сильнее. Ярость его лилась вместе с магией — Зеддикус чувствовал, как наполняет она все вокруг, как рвется наружу, и понимал, что стоит магии пробиться — от возмездия не уйдет никто. Однако Ричард быстро взял себя в руки. Заговорил сдержаннее, хоть лицо его и продолжало пылать праведным гневом: — Я хочу, чтобы ты исповедала их. Всех и каждого. И приказала страдать и раскаиваться до конца дней. Я хочу, чтобы они сами себя возненавидели. Чтобы даже час этой жизни казался им мукой. Хочу, чтобы они желали смерти, но не смели себя убить. Скрийлинги — слишком слабая цена за содеянное. Сделай это, Кэлен. Если действительно веришь в справедливость. Кэлен его тон напугал. Зедд видел это по ее дрожащему взгляду — словно слезы должны были вот-вот пролиться, и лишь тяжелыми усилиями удавалось их сдерживать. Она хотела бы поспорить — в этом была вся Кэлен. И все же спор все только усугублял. Кажется, она и сама начала это понимать. — Хорошо, — сдалась она и обернулась к Зедду. Вид у нее был обиженный. — Мы отправим их на передовую. Поставим над ними надежных людей, дабы не смели ослушаться. И да вершит Создатель их судьбы. Кэлен оглядела собравшихся, чтобы удостовериться, что ее слова услышали и приняли все, после чего, не посмотрев более ни на Зеддикуса, ни на Ричарда, быстрым шагом направилась прочь. Все было кончено. *** — Кара… Голос отца такой реальный, такой близкий, что я невольно оборачиваюсь. В сыром подвале не так уж много места, чтобы как следует развернуться. Укрыться не выйдет — со своей позиции я просматриваю все углы. Рядом никого. Только крысы копошатся под ногами, кусают за пятки, и я снова плачу. — Кара… Это точно отец, и я зову его, выкрикиваю в темноту бесконечное: «папа». Но это бессмысленно. Отец мертв. Я убила его. Поднимаю эйджил повыше — красное на красном. Должно быть скрыто, но я вижу кровь. Вязкую, все еще горячую. Это кровь моя и отца. Кровь моего сына и всех, чью жизнь я когда-то отняла. Кровь Даркена Рала и Локи. И слезы, которые я по всем ним выплакала. — Кара… Это голос Грейс. Я снова оборачиваюсь, и мне кажется, в одном из углов становится светлее. Словно завесу разрывают. Впускают в мою жизнь надежду и немного любви. У любви глаза Ричарда, голос моей сестры и теплые руки волшебника. — Кара… Просыпаться не хочется. Снаружи так бесконечно сложно. И сердце так сильно рвет от боли. А здесь есть узкая полоска света, и она теплая. Она греет мне душу и лишает тревог. — Кара… Нехотя разлепляю веки, и тотчас магия Ричарда обрушивается на голову нестерпимой болью, а сердце сжимается так, что хочется плакать. — С возвращением. Едва удерживаюсь от того, чтобы послать Ричарда к Хранителю. Возвращение совершенно не радостное и скорее всего непродолжительное: Амнелл с минуты на минуту закончит начатое. Стоило ли будить ради такого? — Кара… Создатель… Кара… — бормочет Грейс, вытирая слезы уголком передника. — Что они сделали с тобой… Моя милая Кара… Моя бедная Кара… — Прекращай разводить болото, и так голова трещит, — обрываю ее надрывные причитания я. Сажусь. Мы в доме Грейс. В родительской спальне. Ну дивно! Это так пытаются пробудить мою совесть? Садисты. Небольшое пространство комнаты забито под завязку. Моя сестра, Ричард, волшебник, даже полосатая собака здесь. А он-то что здесь забыл? Ну хоть Амнелл нет, на том спасибо. Еще поживем. — Здравствуй. — Холодно и сухо. Да нет, Матушка-Исповедница тоже здесь. — Привет, коль не шутишь, — усмехаюсь я, на что голову простреливает новым приступом боли. — Приступай, ни к чему терять время. Вам пора бы заняться поисками Рада-Ханя. — Прекрасно знаю, что они и сами об этом помнят, но как еще убедить их заканчивать этот фарс? — Пора, — соглашается Ричард. — Поэтому мы тебя и разбудили. Одежда на тумбочке. Одевайся, времени мало. И все. Они уходят, как по команде, оставляя меня недоумевать. Временно отложили мою казнь? Разумно. Сперва отыщем Рада-Хань, а уж тогда меня можно в расход. За моего отца. За мать. За всех, кого я убила. За всех, кого убила бы еще, оставь меня в живых. Поднимаюсь с постели, попутно стягивая ненавистное платье. Униформа морд-сит сверкает начищенной красной кожей, словно ее и не трогали. Словно не лапали ее чужие руки, не таскали в суд. Пахнет мылом. Прекрасно. Чужие руки с нее все же смыты. Медленно, наслаждаясь скрипом кожи, одеваюсь. Брюки, куртка, сапоги. Очередь корсета, но ощущения странные. Словно это не мое. Чужое. Все эти бесконечные тесемки, шейный доспех, наручи. Будто цепи и кандалы. Словно морд-сит — узницы. Цепные собаки. Но нет. Я больше не такая. Пока я жива, я свободна. От лжи, предательства и давления моей прошлой семьи. Фальшивой и неправильной семьи. Бросаю шейный доспех на пол, давлю каблуком. Мне лучше. Мне правда лучше. Выхожу из комнаты, не испытывая сожалений. Оставляя прошлое в прошлом. Закидываю сумку на плечо, прохожу мимо Сирина и детей, которые потупляют взгляд из страха или вины, оказываюсь во дворе. Здесь Грейс. Обнимает. Что-то говорит. Не слушаю. Не хочу ее слушать. Что-то о том, что я могу вернуться сюда, если захочу. Только не захочу. Никогда. Грейс и сама понимает это. Оставляю сестру, зная, что навсегда. Шагаю вперед. К Ричарду. К своему долгу. К недолгому будущему. Кэлен подходит ближе. Молчит, хотя взгляд настороженный. — Я виновата, — говорю ей, потому что нужно сказать. Ей нужно знать. — Как только перестану быть полезной, убей меня. Она кивает — другого я и не ожидала. — Обязательно. Перестанешь, непременно убью. И отчего-то едва заметно улыбается.