Каждый день Хосок встречался с Юнги. Дух появлялся после того, как Чон заканчивал работу, и довольно часто подлетал к обработанным брёвнам, водил по ним рукой, вздыхал совсем по-человечески.
Юнги расспрашивал обо всём. О прошлом Хосока, часто просил рассказать о Корее, но, что странно, у Чона не было подходящих слов. Всё, что он хотел сказать, казалось ему таким бессмысленным и неискренним, что он отвечал только короткими фразами, порой даже раздражаясь больше положенного.
Дух был слишком любопытным и пытливым. Хосок редко поддавался на его трюки, только единожды задав, долгое время интересующий его вопрос.
— Когда в последний раз ты видел людей?
Круживший до этого в воздухе Юнги, завис, задумчиво глядя на небо. Его сосредоточенное лицо было чересчур серьёзным для недавнего поведения. Он выглядел действительно озабоченным.
— Не могу вспомнить, — он опустил голову вниз, а потом вытянув ладони вперёд, посмотрел на них с каким-то несвойственным ему ужасом. Юнги застыл в этом положении, рассматривал ладони, будто неуверенный, что они действительно принадлежат ему.
Он взглянул на Хосока и в его глазах было столько боли, что Чон незаметно вздрогнул, а после распознал в этой синеве обречённость. Его чувства не были новыми, они будто давно стали частью духа, его неотъемлемой составляющей.
Юнги вдруг мягко улыбнулся одними губами и Чон вдруг заметил появившиеся морщинки вокруг глаз.
— Я действительно очень стар.
У Хосока от его тона мурашки по спине, он не знает, куда подевался весь былой настрой, вся игривость и детскость. В глазах Чона, дух, будто состарился на несколько лет.
Тогда Хосок решил не донимать его вопросами. Ему нравилось общаться с духом, проводить с ним время, после которого остаётся приятный осадок на душе.
Однажды утром Хосок с удивлением осознал, что спешит в тайгу не из-за желания быстрее окончить работу, что просыпаться начал не только с мыслью о Чингу. Это чувство полностью затопило его сознание и он отказывался ему сопротивляться.
С Юнги было хорошо. Мягкие подшучивания и разбавление атмосферы. Такой же белый, как и сама Сибирь, Юнги, но он стал самым ярким пятном в этом месте. Только иногда, дух застывал, будто поражённый чем-то. Он смотрел куда-то вглубь леса, прикрывал глаза и шептал какие-то слова.
Лишь единожды Хосок уловил их обрывки, но сказанное не говорило ему ни о чём.
—... белая роза, астрагал, безвременный цвет, — Юнги продолжал шептать, как в бреду, и вдруг резко открывает глаза.
Дух посмотрел на Хосока, отчего-то грустно улыбнулся и громко произнёс завершающее слово:
— Кипарис.*
У Чона вдруг заболело сердце, отозвалось острой болью, он даже схватился за грудь, не понимая, почему ему резко стало тяжело. До этого насыщенный воздух тайги сгустился, стал удушающим. Хосок сделал глубокий вдох, в желании глотнуть больше воздуха, но внезапно, давление пропало.
Пропал Юнги.
Шестое чувство подсказывало, что это исчезновение отличалось от всех предыдущих. Мысль глубоко засела в голове Хосока, но он упорно отмахивался, и в итоге победил навязчивое беспокойство.
Он возвращается домой, в надежде снова увидеть духа завтра. Выполняет все привычные обязанности и забывается в беспокойном сне. Все его чувства и эмоции, тревожность и тяжесть нашли его во время дрёмы.
Ему снилась снежная Сибирь, которая вдруг мгновенно опустела, потеряла все немногочисленные звуки, стала ничем. Его окружило белое марево без звука и запаха. Не было ни тайги, ни хижины, ни Чингу. Не было Юнги. Хосок сорвался с места, в желании сбежать от белизны, но не мог понять, движется ли он или стоит на месте. Ничего не менялось, всё было по-прежнему белым.
Не было даже самого Хосока.
Он пробудился от безликого сна, нервно начал свои каждодневные обязанности, с не присущей ему неуклюжестью. Почему-то торопился в тайгу, с чувством, что он не успеет сделать что-то важное. Такие абстрактные, несвойственные ему желания вызывали недоумение, но пересилить себя Чон не мог.
Вместе с Чингу, он быстро доходит до участка, но вдруг резко цепенеет. Чувствует, как ноги примерзли к земле, как по виску катится капля пота, а дыхание резко останавливается.
Волки. Трое волков мирно лежат в центре опушки, положив свои головы на скрещенные лапы, похожие на ручных псов. Глаза волков прикрыты, они безмятежно и спокойно, что нельзя сказать о Хосоке.
Внезапно, словно последний элемент картины, которая должна ввергнуть Хосока в шок, появляется знакомое белое пятно, в котором Чон узнает Юнги. Он сидит на земле, окружённый волками, поглаживает прозрачной рукой серую шерсть, погруженный в мысли. На его лице ни грамма страха, только завораживающе спокойствие.
Чингу вдруг резко дёргается, с глухим ржанием отступает назад, неспокойно мотает головой, не желая подчиняться даже хозяину. Хосок забывает о волках и Юнги, понимая, что мул сейчас готов сорваться с места. Он поглаживает морду, просит успокоится, поворачивается к стае, но та по-прежнему спит.
Внезапно волки поднимаются, Юнги взлетает в воздух, пропав на долю секунды появляется рядом с Чингу, шепчет ему что-то на ухо, и мул сразу успокаивается. Поражённый произошедшим Хосок выпускает из рук поводья.
— Бегите в лес, — обращается Юнги к волкам. Те послушно следуют указанию, и вскоре тройка хвостов пропадает среди деревьев.
Юнги смотрел им вслед, а после взглянул на Хосока с озабоченным выражением лица, нахмурил обеспокоенно брови и поджал губы.
Хосок так и не понял, что хотел сказать ему Юнги.
С удивлением он вдруг осознал, что это первый раз, с их первой встречи, когда Юнги он видит до начала работы. То ли от нервов, то ли в попытке разрядить ситуацию, Хосок озвучил данную мысль, сопроводив её неловким смешком.
Дух ничего не ответил, снова пропав, сопровождаемый зелёными искрами.
Но Юнги появился.
В обычное время, когда Хосок закончил с работой, дух возник, как всегда неожиданно, с характерным ему энтузиазмом и весельем. Он опять о чём-то щебетал, рассказывал казалось невероятно важную историю, но по сути не говорил ни о чем. Единственное, что насторожило Хосока было повышенное желание Юнги прикоснуться.
Однако он не делал этого. Лишь подлетал ближе обычного. Вскоре Хосоку это надоело, поэтому, собираясь помочь нерешительному духу, он спросил:
— Ты действительно дух? Я уже начинаю сомневаться, — абсолютно глупый вопрос, который должен был как-то подтолкнуть к действиям действительно помог.
Юнги резко замолчал, а потом подлетел поближе и с лёгкой обидой в голосе и детским недовольством, сказал:
— Конечно, дух! Ты даже не сможешь меня коснуться! Вот, попробуй, — он протянул вперёд тонкое запястье, всё же не решаясь коснуться, а Хосок испытал иррациональный трепет.
Чон стянул перчатку, желая в полной мере ощутить хоть что-то. Он робко провел тыльной стороной по угловатым венам, с разочарованием понимая, что его пальцы тонут в прозрачной руке Юнги. Хосок чувствовал странное тепло, осязаемое, но ускользающее. Теперь он понимает, как животные контактируют с Юнги. Сгусток тёплой энергии, который невозможно игнорировать, но и нельзя ощутить полностью.
— Ты и вправду дух, — Чон не ожидал, что выйдет так жалко, с такой большой дозой сожаления и грусти. Юнги лишь улыбнулся уголками губ.
— Я думаю, тебе надо убрать это, — внезапно сказал Юнги, указывая пальцем на подбородок Хосока. Чон глупо хлопал глазами, даже коснулся рукой лица, пока не осознал, что Юнги говорил о бороде. — Это будет мне мешать, — дух пробурчал тише, однако Хосок услышал.
Голубое сияние, зелёные искры и тихий звон, с которым исчезает Юнги.
Утром Хосок достаёт припасенные бритвы, находит зеркало, которым уже давно не пользовался, и довольно не аккуратно сбривает бороду. К концу процедуры, он наловчился, но сбривать больше нечего. Задумчиво трёт щёки и подбородок, с непривычки не узнает себя в зеркале. Сейчас он слишком похож на прошлого Хосока, который прибыл сюда десять лет назад. И своим необдуманным, спонтанным поступком, на который его сподвиг дух. Сейчас в нём слишком много старого себя. Невозможно пока решить – хорошо это или плохо.
Чингу в сарае долго принюхивается, недоверчиво косится, но стоит ему услышать родной голос, тут же расслабляется. Всю дорогу у Хосока в голове навязчивый вопрос, зачем он побрился и что хочет сделать Юнги.
Дух появляется ровно тогда, когда Хосок опускается на пень.
— О-о, — восхищённо тянет Юнги и хлопает в ладоши. Ребёнок. — Тебе так гораздо лучше.
Дух подлетает ближе, чем обычно, и внезапно целует Хосока. Прикосновение слабо ощутимое, призрачное, как и сам Юнги. Чон только почувствовал знакомое тепло и насыщенный запах тайги. Перехватывает дыхание и сердце бьётся с удвоенной силой, Чон слышит ускоренное биение, оно эхом отдаёт в виски, заглушает мысли. Сильно зажмуривается, замечая, что глаза Юнги тоже прикрыты, и его белые ресницы, будто покрыты инеем.
— Мой тебе подарок, — спокойно говорит Юнги. — Волки не тронут, — Хосок пропускает слова мимо ушей, не слушает, не хочет слышать. Он сосредоточен только на губах напротив, на мягком тепле, что они оставили и еловым запахом, который оседает на лёгких.
Юнги появляется на его любимой ветке, болтает ногами и увлечённо рассматривает Хосока. Он наклоняет голову вбок, задумчиво дует губы, а потом пожимает плечами, решив, что никогда не поймёт странных людей.
Хосок рассматривает носки ботинок, лихорадочно соображает о том, что произошло. Где-то на грани сознания он понимает, что Юнги не осознаёт человеческих мерок сделанного. Совсем не понимает. А даже, если понимает, то делает всё от любопытства и ребячества.
Чон поднимает глаза на ветку, смотрит на лицо Юнги, с ненужной в этот момент грустью понимает, что поцелуй был пуст. В нем не было присущих людям эмоций, смысла и желания. Ведь это Юнги.
Чон начинает рассматривать его по-другому, с большим трепетом. Спускается по худым плечам, тонким рукам и худому телу. Угловатый, чем-то похожий на подростка, но такой притягивающий. Взгляд падает ниже и сердце в груди Чона на долю секунды останавливается.
Что...
Белые штаны свободно висят на коленях, но спускаясь к ступням, начинают исчезать. Струящаяся ткань становится прозрачной, от голеней до пальцев ног. Ступни практически исчезли, оставив только слабый силуэт.
— Юнги, ты прозрачный...— Хосок поднимается с пня, делает несколько шагов вперёд к Юнги. Тот вытягивает ноги вперёд, шевелить ногами, и внезапно его лицо искажает гримаса боли.
Он ушёл.
Хосок остался в тайге до захода солнца. Он долго звал Юнги, но тот не появлялся, будто бы и не было его. Возвращался Чон, когда было темно. Он накормил Чингу, даже не разобрал инструменты, оставил всё как было, в сарае.
Проснувшись, не позавтракав, поспешил в сарай. Гнал Чингу, задумывался о том, чтобы бросить телегу по дороге, но взял себя в руки. Задыхаясь, он прибыл на поляну, однако ожидаемо никого не нашёл. Он ещё долго ходил из стороны в сторону, не брался за работу, думая, что Юнги объявится с минуты на минуту.
Но Юнги не пришёл. Ни днём, ни вечером. Ни после того, как Чон закончил с работой.
Хосок осознал, что завтра будет работать на последнем участке, на котором растёт старая лиственница. Она – самое старое дерево, которое Хосок видел за все десять лет непрерывной работы. Не знает даже, как она осталась жива до этого дня. С ней придётся повозиться, и взять дополнительные инструменты, но сейчас это не имеет значения.
Все мысли Чона занял Юнги.
Хосок не понимает, почему его так сильно начал волновать дух. Он привык к Юнги, это отрицать нельзя. Юнги — самое яркое событие жизни Хосока за последние десять лет. И самое приятное. Рядом с ним, Чона перестала преследовать фантомная боль от старого ранения. Появилась причина улыбаться и разговаривать. Порой Юнги был невероятно надоедливым, но это не столько портило его, сколько придавало шарма и очарования.
Юнги был похож не на странствующего духа, а на лесную фею.
Нескончаемый поток мыслей никуда не привёл. Хосок не знал, что делать. Юнги слишком глубоко пробрался в его жизнь и бесследное исчезновение не способствует позитивному настрою.
Хосок впервые задумывается над своим отъездом.
Раньше, одна лишь мысль оказаться далеко от Сибири вызывала в нём нетерпение и злость от бессилия.
А сейчас к этим чувствам примешалось новое — грусть и тоска.
Чон и не отрицает, что всё это из-за Юнги. За несколько недель, он успел крепко привязаться к призрачному духу, к его шалостям, смеху, зелёным искрам и запаху тайги. Всё это стало неотъемлемой частью жизни Хосока.
Без Юнги будет трудно жить, Чон точно знает.
***
На опушке тихо. Лиственница могучим стволом утыкается в землю. Её корни, узловатые и древние, уходят глубоко в землю. Ветки, настолько тяжёлые, склонились к земле. У основания ствола кора отваливается большими пластами.
Дерево поразила болезнь и старость.
Хосок задумчиво осматривает местность, подмечая, что другие деревья не растут на расстоянии нескольких метров. Будто эта опушка целиком и полностью принадлежит лишь лиственнице.
Он подходит вплотную, осматривая дерево, проверяя его состояние и подтверждает свои догадки. Лиственница медленно умирает.
Выбрав сторону, на которой Чон будет делать подруб, он спешит к телеге, на которой есть дополнительные инструменты, не поместившиеся в рюкзак. Это последнее дерево. Лишь оно отделяет его от того, чтобы вернуться домой, поэтому в груди зарождается раздражение и спешка.
Взяв топор, Хосок замахивается с ощутимой силой и напором, так, что послышался свист в воздухе. А ещё, откуда-то издалека, всего лишь на одну секунду, раздался тихий звон. Как только щепки отлетели в сторону, он затих.
Хосок выполняет свою работу с поразительной точностью и обычно не присущим ему хладнокровием. Словно не он сейчас устанавливает рычаг, и не он обрубает все ветки, которые падают после первого же удара обухом.
По всей тайге разносится стук топора о лиственницу.
Руки онемели, а пот стекает по лицу. Хосоку кажется, что он целую вечность рубит дерево, а оно никак не падёт. Вместе с корой, он срубает прожитые годы и века, которых не мало.
На сердце отчего-то тяжело, а грудь сдавил запах хвои. Внезапно пришло чёткое осознание того, что он делает неправильно. Он где-то просчитался. Эта мысль так сильно засела в голове, что удары стали менее чёткими, размах меньше, а нога даёт о себе знать.
Хосоку тяжело рубить это дерево.
Перед глазами родной городок, улыбка мамы, поддержка отца и любимый брат. И Юнги. Последний возник в сознании внезапно и резко, его аквамариновые глаза глядели Чону прямо в душу. Без укора или обиды, но Хосок чувствует.
Запахло хвоей.
Лиственница накренилась вбок, слегка затрещала и упала. Полностью.
Тяжело дыша, топор выпадает из руки, а Хосок валится на землю.
Перед глазами бесконечно синее небо и больше ничего.
Насыщенный запах хвои, характерный только для него искрящийся звук и Хосок подрывается, чтобы увидеть как Юнги стоит на земле, с грустью смотря на поваленное дерево.
Чон хочет окликнуть его, но горло передавал неизвестно откуда взявшийся ком. Поэтому Хосок лишь тянет руку в надежде на то, что его заметят. И Юнги замечает.
Поворачивается медленно, глядит в самые глаза полные боли, при этом излучая странное облегчение. Он, как никогда, кажется Чону настоящим. Сотворенным из плоти и крови. Всё его тело перестало быть прозрачным, приобрело краски, такие живые и цветущие, будто бы Юнги и правда жив.
Чон сидит на коленях, тянется к Юнги в надежде, что тот подлетит, как всегда пошутит что-нибудь невероятно глупое и одновременно бесконечно родное. Но дух неподвижен.
Сейчас Юнги так похож на себя в первый день их встречи. Это до безумия страшит Хосока.
Дух вздыхает совсем по человечески, смотрит на свои голые ноги, которые отсюда совершенно не видны Хосоку, потому что сливаются с белоснежной землёй. Или же...
Потому что они прозрачны.
Чон скользит взглядом, осматривает дотошно и беспокойно и замечает, как слабый свет зелёных искр пожирает Юнги. Он тянется от ног к штанинам, будто пламя, охватывает их, стремится выше. Там где проходят искры больше нет Юнги.
Он исчезает.
— Юнги... — это всё, на что хватает Хосока, — ты светишься.
Дух поднимает ладони вперёд и видит, как голубое свечение льётся из его тела. Он весь, будто большая луна, подсвечивается яркими лучами.
Волосы взметнулись вверх, хаотично играя на ветру. Нет, не на ветру. В невесомости.
Хосок видит как Юнги начинает пропадать. Зелёные искры добрались до узкой груди, поглощая духа с большей скоростью, не давая даже времени.
— Юнги, я... — Чон не может совладать с телом, он пытается подняться, но снова падает на землю.
Огонь добрался до шеи. Аквамариновые глаза смотрят с благодарностью и сожалением. Дух качает головой и улыбается счастливо, медленно убивая Чона.
— Спасибо, Хосок.
Хвоя разрывает лёгкие, тайга убивает своим молчанием.
Юнги исчез. Теперь точно, навсегда.
***
Дверь практически срывается с петель, громко ударяясь о стену. Хосок не закрывает её, пусть отсыреет пол, пусть он разрушится к чёртовой матери – ему плевать. Нервно берет трубку телефона, чтобы дозвониться в центр помощи, и не дожидаясь, когда на том конце ответят, кричит:
— Высылайте за мной! Я сделал всё что требовалось!
— В данный момент мы не...
— Мне глубоко плевать на это! Сегодня я уезжаю, — на тон тише говорит Хосок, но не убирает из голоса сталь.
Спустя минуту молчания и глухого копошения следует ответ:
— Ваш вылет подтвердили, ожидайте вертолёт.
И повесили трубку. Опять.
Чон чувствует себя откровенно паршиво, его мутит и лихорадит, пальцы онемели, вцепившись в телефонную трубку, а глаза застилает злость. Такой необоснованной ярости он не испытывал несколько лет. Не может найти ни оправданий, ни обсуждений, потому что попросту не знает, в чём он виноват.
Широкими шагами пересекает комнату, открывая дверцы шкафа и вываливая всю одежду на пол. Швыряет её со злостью и обидой, вымещает всё накопившиеся. Выкидывает всё, что у него было.
Он не прекращает. Достаёт свою старую сумку, с которой приехал сюда, и закидывает в неё вещи, хаотично, неаккуратно. Так не похоже на него.
Образовавшаяся гора не даёт прохода новым вещам, поэтому Хосок раздасованно втаптывает их ногой, тянет за лямки сумки с такой силой, что обрывает их.
Падает на пол. Замирает.
Он сделал что-то ужасное. Ужасное настолько, что пока не может этого понять, но тело трясёт и колотит.
Юнги больше нет.
От одного упоминания имени, в сознании появляется улыбчивый дух. Образ настолько реальный и правдоподобный, что Хосок тянет к нему руку, а та всё же проходит насквозь.
Он не мог поймать Юнги.
А теперь не будет даже шанса.
***
Дома тепло. Хосок скидывает верхнюю одежду, пяткой помогает снять себе обувь. Плечи тянет от тупой боли, но стоит только носу уловить аппетитный запах ужина, как весь плохой настрой уходит разом.
Лиён приготовила что-то очень вкусное.
От одной только мысли о еде, рот наполняется слюной, но Хосок стоически терпит. Вдруг коридор наполняет топанье маленьких ножек и радостный крик:
— Папа пришёл!
Ураганный вихрь вылетает к Хосоку с раскрытыми объятьями, требуя подхватить на руки. Такая уж традиция.
Хосок пригнулся, чтобы маленькая Сонги* упала в его объятья, а потом подхваченная в воздух радостно визжала что-то своё.
Умная не по годам, она быстро растёт и познает мир. Она серьёзная и игривая. Хосок не пожалел, что решил выбраться из Сеула ближе к природе.
К лесу.
Подсознательно или нет, но потребность в хвое стала неотделима от него.
— Папа! Я видела кое-что на прогулке! — восторженный высокий голос звенит у Чона в ушах, но он не спешит одергивать дочку.
— Что же ты видела? — спокойно и заинтересованно спрашивает Хосок, целуя маленькую щёку.
— Фея! Это была фея!
— Фея? — у Хосока в голове мутно, он морщит нос, будто что-то важное ускользает из головы и он никак не может поймать мысль за хвост.
— Не забивай папе голову, — из кухни показалась рыжая макушка Лиён, которая тепло улыбнулась мужу, — лучше расскажи ему что ты сделала на самом деле.
Сонги по-детски дует губы, обиженно глядит на маму, которая сдала её с потрохами. Она спрыгивает с рук Чона и идёт в другую комнату.
— И что она натворила? — спрашивает Хосок, нежно притягивая жену за талию.
— Мы вышли на прогулку, на наше место. Она убежала.
Хосок вздрагивает от страха, понимая насколько это безрассудно и почему Лиён так злится на дочку.
— Всё обошлось. Она прибежала в слезах, кричала что-то о лесном духе у которого голубые-голубые глаза, — Лиён пускает снисходительный смешок, прыская в кулак.
— Лесной дух?
— Просто детское воображение, — выпутываясь из объятий отвечает Лиён. — Будешь кушать?
Чон, погруженный в свои мысли, не сразу слышит жену, а когда до него доходит сказанное, он немного нервно идёт на кухню. Открывает шкаф и возвращается в прихожую, поспешно одевая обувь.
— Прогуляюсь до магазина. Хлеб закончился, — спешно говорит Хосок и игнорирует то, что Лиён говорит ему вслед.
Лиён открывает шкаф и спешит к порогу, чтобы предупредить Хосока, но того уже нет.
Дома был хлеб.
Чон бежит в сторону леса, еле перебирая дрожащими ногами, которые грозят подкоситься, предав своего хозяина.
Перед глазами режущее зелёное марево и полянка, на которой он часто устраивает пикник с семьёй. Он выбегает туда, оглядываясь вокруг, выискивая его.
Однако лес не отвечает Хосоку.
На душе больно и тяжело – осознание того, что Чон потерял что-то очень важное. Снова.
Разворачиваясь, Хосок понуро опускает голову, чувствуя разъедающий ком в горле и не может сдержать разочарования. Обида и злость годами крутилась в его душе, даже когда он повстречал Лиён, никак не мог отделаться от белоснежного образа.
Вернувшись в Корею, бесцельно мотался на работу, помогал семье, но не был счастлив. Вечно загруженный мыслями он угрюмо встречал каждый новый день, не отвечая на вопросы семьи, которая видела, как Чон угасает.
На работе знакомится с Лиён, которая своей яркостью и оптимизмом заражает Хосока, заставляет вернуться к прошлой жизни. Она вытащила его. За это Хосок всегда будет ей благодарен.
Но этого недостаточно.
Звон.
Хосок резко оборачивается, впечатываясь глазами в белую фигуру. Аквамариновые глаза смотрят всё так же игриво, с прищуром. Белая рубашка искрится, отливает зелёным, будто отражение всего леса. Он парит над землёй, оставляет свой неповторимый след, светится изнутри новыми красками.
Чон улыбается ярко и счастливо.
— Я думал, что сошел с ума. Все это время, — говорит Хосок сквозь разрывающие грудь слезы. — Я думал, что больше никогда тебя не увижу. Я думал, что убил тебя.
Юнги улыбается краешком бледных губ и медленно отплывает в сторону леса, сливаясь с черными тенями.
— Ты когда-нибудь видел как цветет лиственница?
