Пыль дорог Асина

      Ветер приносит с собой запах гари с нежными, едва различимыми сладкими нотками. Можно закрыть глаза и на несколько коротких, как вспышка молнии, мгновений заставить себя поверить, что это сакура в цвету… Вот только запах слишком густой и тяжёлый для сакуры, а о щеки бьются, тут же тая, пушистые снежные хлопья. До настоящей весны мучительно далеко, так, что дожить бы — это не самое важное, если принять во внимание происходящее, но отчаянное и острое желание не умирать сушит горло, скребется в грудной клетке, не в силах найти выход.       Гэнитиро хмурится, смаргивая иней с ресниц. Ветер доносит запахи походных костров, пороха и мертвой плоти — в горах не должно пахнуть так, и особенно не должно в шаге от замка Асина. Но война не спрашивает, когда её ждут в гости, и с детской непосредственностью грозится сорвать с петель замковые ворота, вломиться в них под звон стали и свист пуль.       Трудно не заметить, как шепчутся за спиной, перечисляя сомнения и подозрения: странное что-то задумал командир, где это видано, чтобы в войне использовали одержимых красноглазых животных, не отличающих своих от чужих. Сильны они — да, конечно, но и опасность едва ли соразмерная здравому смыслу. Что ж, ладно, командиру виднее, но и мы будем осторожнее на всякий случай…       Шепчутся, но все ещё с уважением, лимит доверия не исчерпан до конца. Когда-то давно пришлось приложить серьезные усилия, чтобы вассалы клана Асина научились идти за ним, не сомневаясь и не оспаривая авторитет выскочки родом из ниоткуда.       Гэнитиро уже давно признался сам себе: это было бы невозможно без протекции Иссина, который принял в клан мальчишку-простолюдина и дал ему шанс доказать, чего стоит — выставил счёт, который едва ли можно выплатить за одну жизнь. Но доказывать пришлось своими собственными силами и способностями, беззаветной преданностью… Грудь сдавливает от сдерживаемого невеселого смеха. Преданность!       Ворота замка не пришлось замуровывать только потому, что там, на предпоследнем рубеже, остался вернейший вассал Асина, вытащенный Иссином из безвестности и прошедший с ним горнило войны двадцатилетней давности. Демон Гёбу — так его называют солдаты, даже не пряча по-мальчишески восхищенные взгляды. Их неукоснительная вера холодна и крепка, как сталь, и едва ли есть хоть что-то под этим небом, способное пошатнуть её. Гэнитиро не может представить, что бы пошатнуло её — поражения, заставившие Асина прятаться за стенами кланового замка, оказались слишком слабы, и слишком слаба оказалась смерть, дышащая ему в лицо вместе с порывами ветра.       Кем нужно быть, чтобы заслужить такое, как нужно жить дальше, когда заслужил?       Острие веры, которая удерживает клан Асина на самом краешке катастрофы, — это три имени. Демон Гёбу Онива — ликующий громоподобный голос, разносящийся над полем битвы, безудержная сила, сметающая врагов под конские копыта. Иссин Асина — жесткий нрав и верный клинок, мастерство непобедимого и непобежденного, почти способное перешагнуть порог человеческих возможностей.       Эти двое — герои восстания, что бы ни случилось завтра, через неделю, с наступлением весны — их имена огнем и кровью вплавлены в историю клана и останутся там, пока будет жить Асина — или память о нём.       Гэнитиро знает наверняка: третье имя веры — его собственное. Когда это стало так, что послужило причиной — теперь уже не вспомнить. Стрелы с орлиным оперением, не знающие промаха в его руках? Угрюмая жёсткость, не признающая своей или чужой слабости, с которой он стремился стать первым среди равных?       Кажется, что ответственность за других была рядом всегда, будто незримый хлыст, свистящий над упрямо развернутыми плечами. Свист его выпевает приказ никогда не проигрывать — ни себе самому, ни другим; быть с каждым шагом чуточку сильнее, потому что если солдат некому станет вести вперед — что тогда станет с войной?       Всё ещё хватает решимости мрачно усмехнуться в ответ на собственные сомнения: ты предпочел бы никогда не увидеть, что в таком случае станет с войной, и ты не увидишь. Потому что из сложившейся ситуации есть всего два выхода. Победить — или умереть, сражаясь за победу даже на краю пропасти.       Садится солнце. Его лучи окрасили танцующие снежинки в два цвета: золотой, как ювелирная взвесь, и алый, как кровь. Красивая и почти спокойная картина — кажется, совсем ничего не изменилось за прошедшие годы. Восхитительная иллюзия, в которую так хочется поверить.       В замке Асина и окрестностях почти не осталось мирных жителей. Слуг Гэнитиро отослал сам, оставив лишь необходимый минимум — это помогло бы сберечь время в случае осады. Крестьяне, не защищенные стенами замка, начали разбегаться и того раньше.       Сейчас сменяются посты и возвращаются с докладами разведчики. Их слова определят, насколько крепко можно спать этой ночью. Как далеко авангард войск министерства? Что они планируют, выдвинулись ли в направлении замка? Как долго одно только имя Иссина Асина сможет удерживать их на расстоянии?       Было бы наивно полагать, что эти вопросы не занимают мысли каждого в замке, и всё же солдаты почти не сомневаются в том, что победа неизбежна. Вера ослепляет их, как летящий в лицо снег, но от неё нельзя отмахнуться с той же лёгкостью.       До наступления ночи стоило бы ещё раз побеседовать с упрямцем Куро, но времени не хватает: нужно принять доклад человека, отправленного к воротам. Ежедневная процедура, которую вполне можно поручить кому-то из офицеров, но в этот вечер Гэнитиро остаётся ждать сам. Ему отчего-то очень неспокойно, и виноваты в этом не только мрачные мысли.       Пронзительные вороньи крики, непрерывно доносящиеся со стороны ворот в течение последних часов, всё никак не стихнут. Неясно, с чего бы отъевшимся на полях боя птицам вдруг понадобилось устраивать переполох. Может быть, произошла одна из мелких стычек с неудачливыми разведчиками министерства, которые так любит Гёбу Онива — даже если так, лучше знать наверняка.       Выгадывание каждого движения — не самый приятный способ ведения войны, но все другие себя давно исчерпали. Остаётся только осторожничать и выжидать удобные моменты, даже индивидуально подстраиваясь под происходящее: тяжелая боевая кираса уже успела стать привычной, как вторая кожа. Гэнитиро лучше даётся быстрый и плавный, как танец, стиль фехтования, который он частично перенял у Томоэ, но кираса вполне способна защитить от выстрела по касательной. Сейчас это важнее, потому что солдаты министерства вооружены танэгасима и куда лучшим порохом, чем есть в его распоряжении.       Гэнитиро хотелось бы быть на передовой вместе со старшим товарищем и другом. Не потому, что там всё проще: последняя черта, которую требуется удержать любой ценой, враг впереди и братья по оружию рядом. Сложность передовой в том, чтобы удержать веру солдат, стоя у последней черты многие недели и месяцы. Это совсем не то же самое, что поднимать отряд в лихую атаку, не надеясь на победу — и вряд ли кто-то мог справиться лучше Масатаки Онивы.       Он предпочёл бы передовую потому, что это бы означало право позволить себе не думать о неизбежности, не выискивать способ пройти сквозь огонь и остаться невредимым; это бы означало: решение отыщет кто-то другой.       А не нашлось никого другого — живи с этой честью, с этой ответственностью; неси чужую веру на плечах, как оружие и оберег от зла. По праву первого среди равных, которого так долго добивался…       — Господин Гэнитиро! Господин Гэнитиро!       Он так задумался, что не услышал поспешных шагов на лестнице и оказался застигнут врасплох взволнованным возгласом, который раздался за спиной — в шаге или двух, совсем рядом. Опасная неосторожность, даже если находишься за стенами родного замка.       Гэнитиро оборачивается с подчёркнутым спокойствием на лице и чуть хмурится, оценив состояние разведчика: тот бледен, руки его чуть подрагивают, комкая и тут же разглаживая ткань непонятного продолговатого свёртка.       — Ямагути, докладывайте! — говорит Гэнитиро, пытаясь поймать его бегающий взгляд. Невольно отмечает про себя сбивчивое дыхание, как будто только что из боя — или после долгого бега.       Память, услужливо подсказавшая нужное имя, с прохладцей сообщает: ты неплохо знаешь этого человека. Страшный упрямец, отнюдь не трус, отличился несколькими безумными и всё-таки успешными вылазками — такого, как он, непросто выбить из колеи.       Ямагути Дзиро молчит несколько долгих секунд, затем тяжело сглатывает и наконец поднимает глаза.       — Да.       Ни одна жилка не вздрагивает больше на его лице, всё тело словно окаменело, застыло в напряжённом усилии держаться достойно — и эта чрезмерная неподвижность выдаёт истину едва ли не лучше, чем дрожащие руки.       Истина скорби, сомнений и долга звучит в его ровном голосе, когда Ямагути чеканит, как по написанному:       — Сегодня около полудня неизвестный обошел наши посты на окраинах. Долгое время он оставался незамеченным, но всё же выдал себя, вырезав последний отряд перед старым полем боя у ворот.       Это и переполошило воронов, думает Гэнитиро, ну разумеется. Вот только… неизвестный? Следующие слова разведчика вторят вдруг возникшей неуверенности:       — Он не принадлежит к войскам министерства — или нас пытаются заставить думать, что не принадлежит. Действует явно в одиночку, бьёт исподтишка, тут же исчезает, как вечерняя тень. Выяснив, что к воротам подбирается вовсе не вооружённый авангард, Гёбу Онива приказал своим людям беречь силы, выехал на поле один, без прикрытия. И…       Короткая пауза вплетается в танец снежинок и далёкий вороний грай. В ней всего-то времени — на один вдох, или взгляд, или мелькнувшую искоркой страшную мысль.       — …и был убит, — договаривает Ямагути. А затем не разворачивая протягивает Гэнитиро свёрток, что принёс с собой, и склоняется в безупречном сайкэйрэй. Так, что больше не видно его лица с каменным выражением ложного спокойствия.       Гэнитиро бережно касается некогда белого полотнища. Огрубевшая ладонь мечника почти не чувствует материю, но взгляд безошибочно определяет плетение и оттенок: это часть нобори Семерых копьеносцев Асина.       Отчего-то хочется расхохотаться в голос: в самом деле, что ещё можно найти на поле боя, кроме боевых знамён и затупившихся клинков! Кровь, и смерть, и наглых сытых птиц, на разные лады кричащих о поражении, которое никак нельзя допустить.       Ямагути наконец распрямляется, и Гэнитиро отвечает ему кивком, более глубоким и долгим, чем казалось бы допустимым в любой другой ситуации.       — С этим разберусь сам. Доложишь генералу Мацумото — более подробно, чем сейчас, не упуская ни одной детали, даже самой незначительной. Пусть дождётся меня — этой ночью будет что обсудить.       Разведчик снова кланяется и уходит — прямая спина, бледное лицо, пожар в глазах. Наверное, стоило бы сказать ему, уходящему, спасибо. Это было бы так… человечно.       Гэнитиро наконец разворачивает полотнище, берёт в руки наконечник катакама-яри и устало выдыхает. Принеси ему подобную весть сам демон Гёбу, было бы тяжёлое беспощадное спасибо, и были бы дружеские шутки, мрачные в преддверии грядущего хаоса, но оттого не менее необходимые — как глоток грозового воздуха.       Вдохнуть полной грудью, распробовать омерзительный сладкий привкус — воздух пахнет неотвратимой угрозой, нет в нём искристой свежести, несущей короткое облегчение перед новым витком войны.       Жжёт ладони холодная сталь. С этим оружием в руках Сюдзен Тамура вышел на битву с Иссином Асина — и проиграл, ознаменовав триумфальное завершение восстания. Больше символ, чем что-либо иное — но всё ещё смертоносный в правильных руках. До поры до времени.       Смотровая площадка пуста, Гэнитиро знает это наверняка, и лишь потому не сдерживает горький смешок.       Видно, противник твой и правда не из министерских псов, старый друг, ну разве не интересно, как повернулась судьба? Министерские бы не оставили твоё оружие вот так: или вернули бы, как полагается, или, что более вероятно, сохранили как военный трофей. Кажется, я знаю, кто он — твой противник…       Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Вместе с его последними лучами ускользает время, а сделать нужно ещё так много: выслушать полный вариант доклада, пересмотреть защиту замка, придумать замену стражу ворот, заглянуть в подземелье к Додзюну, чтобы проконтролировать состояние исследований, противных человеческой натуре… Наконец, нужно найти Масадзи Ониву и рассказать ему о судьбе брата — такие вещи не делают через посыльных.       И ещё самое последнее. Грозовым фронтом наползает откуда-то изнутри, рокочет весело и страшно. Не умирать или умереть — не имеет значения. Нельзя пройти сквозь огонь, не обгорев до кости, иначе это не огонь. Нельзя победить, если сомневаешься — в этом Иссин был прав.       Последнее: найти решение, потому что не осталось рядом никого, только яри мёртвого друга и совет смертельно больного старика.       Последний солнечный луч яростно вспыхивает, отражаясь от лезвия яри, и гаснет; замирает мгновение, звенящее, как спущенная тетива — полшага до победы, полшага до смерти.       Не знают промаха орлиные стрелы в руках Гэнитиро Асина. Только бы не дрогнули руки.