In Love with Useless

Они возвращались в город ночью. Ехали по дороге, идущей вдоль пляжа, и Сале вдруг решил искупаться. Цуккеро предупредил, что вода холодная, но разве его напарника остановишь? Сам он отказался идти и остался сидеть на песке, мысленно поблагодарив Сале за то, что тот скинул джинсы, майку и милостиво решил на этом остановиться. Ну и за то, что до восхода оставался еще час, поэтому почти ничего было не видно. Со стороны моря послышались всплеск и чертыхание, Марио приподнял угол рта – говорил же, что холодная. Он закурил. Поглазел на бледнеющие звезды. Прошло минут пятнадцать. В песке шагах в десяти за спиной что-то закопошилось, но его отвлек звук приближающихся шагов и шумного дыхания. С волос и тела Сале на песок падали капли воды, он широко улыбался и протягивал на ладони шершавую морскую звезду. Марио потушил окурок в песке и взял ее, недоверчиво улыбнувшись. Другой рукой потянулся за лежащим рядом полотенцем. И в этот момент что-то произошло. Он посмотрел на Сале, и… Что такого невероятного он мог там увидеть? В сто тридцать пятый раз убедиться, что Сале красивый? Тоже мне новости. Понять, что безнадежно влюбился? Не то чтобы у него все прекрасно обстояло со связями с реальностью, но эту болезненную правду он осознал довольно давно, запивая ее горькими напитками и заглушая чувственными удовольствиями – с кем-то другим. Нет, он собой не гордился, но что еще ему оставалось?.. Холодная капля упала на запястье, и он вздрогнул. С моря тянуло предрассветной прохладой, Марио поежился, хотя был одет, а вот Сале, несмотря на то, что был в одних трусах, наверняка совсем не мерз. Момент неумолимо утекал сквозь пальцы, сейчас он передаст Сале полотенце, неосознанно отведет взгляд, пока тот будет одеваться, потом они вернутся домой, и все пойдет своим чередом. Марио этого не хотелось. Но другая последовательность действий в голову не приходила – кроме откровенно пошлой. И хотя ему определенно хотелось опрокинуть Сале на покрывало и проделать с ним вещи разной степени развратности еще до восхода солнца, он интуитивно понимал, что это не снимет груз с его сердца. Сале наверняка видел его насквозь, читал его похотливые мысли как открытую книгу, и что-то подсказывало Цуккеро, что если бы он действительно предложил напарнику секс, то вместо хука слева вполне мог бы получить согласие. Правда, на покрывало тогда бы опрокинут был он – задыхающийся от восторга, не в силах встретиться взглядом с насмешливо-дразнящими пурпурными глазами сверху, со сжатыми на своей шее загорелыми запястьями, с Сале, сидящим верхом на его бедрах. От горла и до кончиков пальцев ног прокатилась тяжелая волна жара, Марио бесшумно выпустил сдерживаемый выдох: боже, этот вариант был таким заманчивым, он едва терпел, чтобы не сдаться желанию. Сила воли никогда не была его положительной чертой, и все же он продолжал ходить вокруг да около лакомого кусочка, ни на что не решаясь. Почему? Потому что понимал, насколько быстро все скатится в чертову драму. Когда дело касалось секса, не было похоже, что Сале питал особенную привязанность к кому-либо. Марио не решался расспрашивать об этом, так что было неясно, происходило ли так из-за конкретных обстоятельств и людей, либо же это была жизненная философия, выбор, не такой уж и редкий среди членов банд. Нет привязанностей – нет проблем. Они могли бы стать любовниками, у Марио хорошо получалось быть легким и необязывающим, он мог бы отключить опцию романтики, раз уж она по какой-то причине так смущала Сале. Он правда мог бы подыграть. Но в конце концов его все равно прорвет, потому что именно это происходит, когда ты с самого начала делаешь все через жопу. Когда врешь о том, что тебе достаточно потрахаться два раза в неделю. Что тебе все равно, если тебя назовут в постели другим именем. Все закончится тем, что он ворвется в квартиру Сале, когда тот будет с кем-нибудь другим. Закончится тем, что он признается там и тогда, вывалит все наружу, пьяный и жалкий, в слезах и соплях. Затем разозлится на себя, свою никчемность, но вместо того, чтобы уйти и прекратить позорить себя, выбьет пару зубов новой пассии Сале. И Сале тоже врежет – из ревности, о чем потом будет горько раскаиваться. Но раскаиваться будет бессмысленно, потому что напарника после этого он больше не увидит. Так что выход был только один – выяснить, насколько безнадежно он втрескался. Прямо так, словами. От мыслей об этом у Марио Цуккеро, опытного оперативника Пассионе, сжималось горло и звенело в ушах. Этого Сале в нем не считывал, он готов был побиться об заклад. Слишком непривычное это было чувство, чтобы он мог понять, как выражать его, как дать знать окружающему миру, что оно в нем есть, глупое, трогательное и беззащитное. Сале будет над ним смеяться. Или вообще не поверит. Разозлится, быть может, - тоже вариант. Как они будут работать вместе после этого? Нет, он этого не сделает. Не скажет. Не сейчас. Он еще не готов. И вообще, черт возьми, не представляет, когда будет готов. – У тебя там что, инсульт? Марио вздрогнул и осознал, что застыл с полотенцем в руке, глядя в одну точку и сжав челюсти до боли в висках. Деревянным резким движением он все же протянул Сале полотенце, вспомнил, что в другой ладони держит морскую звезду, и торопливо спрятал ее в карман шорт. Залился краской, кашлянул, с облегчением подумал о том, что светло будет еще только минут через сорок. Мысленно обозвал себя идиотом. Сале схватил полотенце и начал остервенело вытирать волосы, во все стороны полетели холодные капли. Затем плюхнулся на покрывало рядом с Марио. Мимо них по песку к морю быстро пробежало что-то маленькое и темное. – Так. Давай рассказывай. Лоб покрылся холодной испариной, в горле стал ком, и все же Марио удалось выдавить из себя почти искренне звучащее «Э-э, что именно?». – Перестань. Я же вижу – что-то произошло. Да, не стоило недооценивать внимательность напарника. Марио с опаской поднял взгляд: Сале выглядел вполне обычно, насколько предрассветная мгла позволяла разглядеть его лицо. Еще он смотрел в сторону моря, и все это давало надежду, что первого пришедшего в голову будничного объяснения будет вполне достаточно. Что у них тут не намечается «серьезный разговор». Пускай все остается как есть. Наверное. Черт его знает. Он уже привык. Марио открыл рот, чтобы выдать что-нибудь вроде «За последнее дельце нам могли бы заплатить и больше, как думаешь?», «Тяжела и неказиста жизнь мелких сошек в Пассионе, друг мой Сале» или совсем уж экзистенциально-глубокомысленное «Плохо быть бедным, и гораздо лучше – богатым». И не смог. Совсем. Язык будто бы примерз к небу, горло сжалось болезненным спазмом, и в первое мгновение Марио подумал, что это проделки стэнда Сале, Kraftwerk. Но тот продолжал смотреть на светлеющий горизонт, обняв острые колени руками и явно не подозревая о том, что творилось в мыслях напарника. Пальцы его ног зарылись в песок, растрепанные после полотенца волосы торчали в разные стороны, он сидел так близко, что Марио чувствовал тепло сквозь ткань майки, даже не касаясь его. Еще одно мимолетное мгновение, которое никак не остановить... И тогда он понял, почему не смог выплюнуть первое пришедшее в голову вранье, чтобы замять тему. Ему не хотелось этого делать. То есть, хотелось, но какой-то его части жутко наскучил этот бесконечно повторяющийся спектакль безответных чувств, жалости к себе и самообмана в главных ролях. Сале заметил, что он сам не свой. Жалко было выбрасывать этот шанс в мусорную корзину, несмотря на то, что он был таким же крошечным, как его ежемесячный доход. Он же чертов романтик, ну. – Твое молчание начинает меня пугать, Марио. Он набрал в грудь побольше воздуха, который вырвался наружу с испуганным вскриком, потому что по его запястью вдруг пробежали торопливые маленькие ножки. – Черт! Что это было?! – Ты о чем? – Тут кто-то бегает! Сале, вначале подобрав худые ноги под себя, огляделся по сторонам: в полумраке вокруг них, в песке и траве чуть подальше, копошились какие-то мелкие создания – затем усмехнулся и сел в прежнюю позу. – Это крабы. – Крабы? – Ага. Они должны были ночью откладывать яйца в песок у моря. Но погода каждый год меняется, экология ни к черту, магнитные бури бушуют, вот у них и сбиваются биологические часы. Так что они опаздывают. – Он столкнул одного из них, снова забежавшего на покрывало, в песок. – Если я прав, скоро нам придется убраться отсюда, потому что здесь будут тысячи этих ублюдков. – Ничего себе. – Да. Но полчаса у нас есть, думаю. Неохота натягивать джинсы на мокрые трусы, знаешь ли. Марио усмехнулся. Сале улыбнулся ему в ответ и снова повернулся к морю. – Я хотел сказать тебе кое-что. Сале никак не отреагировал на это, и Марио решил продолжать. В голове крутился рой мыслей обо всем, и вначале он не знал, с чего начать, хотя раньше уже проживал этот разговор в пьяных монологах с самим собой, которые, естественно, не помнил наутро. Поэтому, ну и чтобы не выглядеть поэтом викторианской эпохи, он решил сразу перейти к главному. – Ты мне нравишься. Уже довольно давно. – Сале резко повернулся к нему, и Марио торопливо добавил: – Ну, в том самом смысле… Ему всегда казалось, что после того как он выразит чувства словами, хотя бы какими-нибудь, должно будет стать легче. Что-то вместо ничего всегда лучше, так ведь? Ветер усиливался и приятно холодил лицо, неизвестно когда успевшее превратиться в пылающее пекло. Небо на востоке стремительно розовело. Сале моргнул. Он не выглядел слишком уж удивленным. Марио не знал, хорошо это или плохо. – В том самом смысле? – Сале хитро улыбнулся. Одна из его ладоней оказалась на покрывале прямо между ног Марио, а лицо – в двух сантиметрах от его лица. – Не могу сказать, что не замечал чего-то такого с твоей стороны. Мы работаем вместе уже полтора года, и ты точно не производишь впечатления робкого сосунка, неспособного прямо сказать, чего он хочет. Не то чтобы это не было отчасти забавным. Он подмигнул. Черт. Сложно было винить напарника в непонятливости. Для того чтобы объяснить разницу между тем, о чем подумал Сале, и тем, что творилось у него на душе, придется мучительно подбирать слова. Никуда не деться. Марио глубоко вздохнул. Сале запрокинул голову, звонко захохотав: – Боже, Марио Цуккеро, все те цыпочки, с которыми ты спал, тоже не могли устоять перед очарованием твоего смущения? Так и быть, это настолько неожиданно мило, что сразит кого угодно. Только умоляю – давай не будем трахаться на пляже, если не хочешь, чтобы песок попал в самые неожиданные места. Передай мои штаны, и валим отсюда. Марио сжал зубы и схватил Сале за запястье той самой руки, которая все еще лежала на покрывале возле его бедра. Она была неожиданно холодной и дрожала, но тогда он не обратил на это внимания. Изнутри, из желудка, поднимался и рос горячий ком отчаяния и обиды, которые лишали его возможности соображать и подбирать слова. Но он все еще пытался. Хотя был почти на девяносто пять процентов уверен, что все зря. – Я серьезно, Сале! Дело не только в сексе. Я чувствую, что ты… – он запнулся, понимая, как глупо это прозвучит, но ниже падать в его ситуации уже было некуда, – ты тот самый. Сале замер на полминуты, не отрывая от него взгляда. Марио был поглощен какофонией собственных чувств, чтобы считать, что за ним скрывалось. На секунду ему показалось, что он видит абсолютную растерянность, граничащую с паникой, но ведь это же, черт возьми, Сале. Он никогда ничего не боялся. – И чего же ты хочешь? – спокойный тон вопроса развенчал последние сомнения. Чужая рука больше не дрожала. Что-то подсказывало Марио, что он вряд ли получит то, что хочет, даже если у него хватит духу озвучить свои желания. Но ему и не пришлось. – Что это значит? Хочешь подержаться за ручки, встречая рассвет? Может, поцелуемся перед тем как потрахаться? Или ты любишь после? – Я не… Что? Сале высвободил свою ладонь из его руки. – Я могу подыграть, хотя, по правде говоря, считаю это слишком утомительной тратой времени. Марио почувствовал себя так, будто вышел на проезжую часть, и его сбил автобус. Будто стоит перед глухой стеной толщиной в три метра и видит, как из бойниц в него летят стрелы и льется горящая смола. Почувствовал себя беспомощным, словно Soft Machine вышел из-под контроля и выпустил из него весь воздух – вместе с решимостью и характером, которых и так всегда было немного. – Почему ты не веришь мне?.. Сале долго молчал, глядя на сизо-серые волны, которые уже успели слизать начало дорожки из его следов, ведущих от моря к месту, где они сидели. Крабов правда становилось все больше, они копались в песке, бегали по одежде Сале и покрывалу, откуда их уже никто не сгонял. – Потому что это иллюзия. Миф. Красивая картинка. Ты сам себе не веришь, Марио. Ты без понятия, как эта хрень работает, как разговаривать о ней, как совместить ее и нашу жизнь. Каждый день мы делаем много жестоких и грубых вещей и привыкли, что все именно так и должно быть. Ты берешь кого-то в заложники, попадаешь в перестрелку, потом напиваешься и имеешь на заднем сиденье своей тачки какую-нибудь девку. Я отбираю у людей их деньги, вечером закидываюсь парочкой колес, иду на танцпол и снимаю там какого-нибудь парня. Потому что иначе все развалится. Мы не выдержим, Марио. Это не для нас. Слишком поздно. Он говорил, и каждое его слово словно припечатывало Марио все ниже к земле, делая тело тяжелым и холодным, как камень. Потому что это была правда. То, что ему хотелось сказать и сделать, было слишком далеко оторвано от реальности, от постылой повседневности, где были лишь грязь, нищета и похоть. Где он сам топтал в себе мягкость, нежность, уязвимость. Потому что они были бесполезны. Потому что иначе было не выжить. А еще потому что так было проще. Сале был прав. Это не для них. Любовь была слишком непозволительной роскошью в их мире, доступная лишь откровенно отбитым психам вроде Сорбета и Джелато, которые не боялись ни бога, ни черта. Сале поднялся на ноги и толкнул его в плечо. – Да ладно тебе, Марио! Все не так плохо... – Наигранное веселье из его голоса исчезло, когда Марио поднял на него глаза. – Я серьезно – пойдем домой и зададим жару нашей кровати. Или напьемся. Или я могу достать чего-нибудь посильнее алкоголя. Сходим куда-нибудь, повеселимся. Мы можем сдохнуть через неделю. Мы можем сдохнуть сегодня. Поэтому к черту сожаления. Пойдем. Первый луч солнца пробился из-за горизонта, затянутого редкими розовыми облаками, пробежался тоненькой дорожкой по стальным волнам, заиграл искрами на песке, вспыхнул огненным сполохом на рыжей макушке Сале. Марио почувствовал себя страшно уставшим и разбитым – сказывалась ночь без сна. Наверное, все действительно не так уж плохо. Он сглотнул, пытаясь заставить уйти ощущение кома, застрявшего в глотке и не дающего дышать нормально. Безуспешно. – Хорошо. Дай мне пару минут. Сале поднял свою одежду и встряхнул ее, чтобы избавиться от песка и крабов. Обул шлепанцы. Постоял с минуту молча, Марио спиной чувствовал его взгляд. – Подожду тебя в машине. – Идет. *** Когда звук удаляющихся шагов стих, он судорожно вдохнул и с шумом вытолкнул воздух из легких. Ждал, что выступят слезы. Он был не прочь поплакать иногда – строго наедине, естественно, – и очень боялся, что расплачется перед Сале. Тот был прав – какой смысл истязать себя и страдать о невозможном? Марио был с ним согласен, и все же ему нужны были эти несколько минут наедине с собой. Чтобы оплакать то, чему не было даже названия. Но слез все не было. Он посмотрел на накатывающие к берегу один за другим ряды волн. Крабы все ползли и ползли им навстречу, их стало так много, что берег почернел. Погода портилась, алый горизонт бледнел, становился серым из-за сбегающихся облаков, море потемнело, все стало тусклым и прохладным. Марио знал, что ему поможет. Это было еще более постыдное занятие, чем плач. Это были странно привлекательные мысли об освобождении ото всего. Многие в мафии грезили о том, как однажды уйдут из Семьи и начнут новую жизнь. Мечтали бросить все и сбежать. Или же подняться в ранге, чтобы самим не выполнять грязную работу и жить в роскоши. Сале тоже хотел этого, и Марио его поддерживал, но в глубине души никогда не верил, что это возможно. Не для него. Он слишком… мягкий для этого. Слабый, безвольный. Ничтожный. Ему никогда не стать капо, не освободиться от обязательств перед Семьей, и тем не менее в его распоряжении оставалось одно радикальное решение. План Б, рабочий практически в любой ситуации. Впрочем, и здесь он вряд ли был оригинальным. Фатализм не такая уж и редкость среди его «коллег по цеху». Просто чаще она выражалась в опасном поведении, а не в тайных мечтах прервать собственное ничтожное существование. Марио усмехнулся. Да, он осознавал, что это всего лишь жалость к себе. Что ничего он не сделает – по той же причине, по которой карьерный рост дальше оперативника в Пассионе оказался для него непосильной задачей. Не хватит решимости и характера. Он знал, что не встанет и не пойдет навстречу волнам; даже если бы Сале не сидел в машине в пятидесяти метрах отсюда, вряд ли бы он на такое решился. Но мысли об этом странным образом успокаивали и воспринимались почти как забота о себе. Единственно доступная для таких, как он. Еще пара минут, и он поднимет свой зад и пойдет к машине. Будет вести себя как ни в чем не бывало – шутить и отвлекаться от дороги. Сале будет злиться и толкать его локтем. Кстати, нажраться в хлам не такая уж плохая идея; еще один проверенный способ избавления от мыслей и чувств. Марио огляделся вокруг – крабы заполонили все свободное место, ступить больше было некуда. Чтобы выбраться отсюда, не раздавив ни одного мелкого похотливого уродца, придется постараться. Наверное, можно стать на вон тот камень за его спиной. Хорошо, что дорога не очень далеко. Но он ничего не успел сделать, потому что увидел, что Сале возвращается. Тот словно шел по раскаленной сковородке, передвигаясь мелкими перебежками от одного относительно свободного островка песка к другому. Пока не оказался там, где был пять минут назад. Рядом с Марио. Первая капля дождя упала прямо на переносицу, но он этого не заметил. Перебирал в уме логично выглядящие объяснения: Сале просто надоело его ждать, и он решил вытащить напарника из крабового плена. Решил не дать ему упиваться жалостью к себе, ведь для чего же еще могли понадобиться эти пять минут? Марио стало стыдно, и он вцепился в это неприятное чувство, потому что оно было знакомым. Не таким пугающим, как промелькнувшая на долю секунды надежда, что они еще не закончили разговор. – Ты застал меня врасплох, – Сале присел на корточки, и Марио снова ощутил идущее от него тепло. - Мне никто такого не говорил. Его слова прозвучали тихо и отрывисто, без привычной уверенности, которая всегда заставляла всех прислушиваться. Но Марио ловил каждый звук. Колючий ком в горле наконец стал достаточно мягким, чтобы он мог сглотнуть. – Хрень полная. Ни за что не поверю. Сале глянул на него искоса, словно боялся встретиться взглядом. Это было на него не похоже. Но теперь Марио убедился в том, что был прав. Его напарник сбит с толку. Растерян. – Прости, что нес всю эту снисходительно звучащую хрень про держание за руки. Мне не было смешно. Мне… – Страшно, – ответ вырвался из него будто бы сам по себе. Марио чертовски хорошо представлял, каково это. Он боялся признаться себе в чувствах, потом боялся, что они выглядят чересчур очевидно для окружающих и одновременно что из них ничего не выйдет, боялся, что они невзаимны, боялся начать этот разговор и убедиться, что его страхи имеют под собой почву. Даже сам разговор, что логично, лишь прибавил новых страхов: не обманывает ли он сам себя и Сале, понимает ли, что это значит – любить кого-то? Возможно ли это в принципе? О да, он отлично понимал, что значит бояться. Просто привык к мысли, что лишь он это чувствует. Забыл, что влюбился в Сале не из-за того, как круто тот расправлялся с врагами Пассионе и мастерски владел стэндом. Во время битв тот выглядел как дикое божество, бесстрашное, неуязвимое и прекрасное. Да, такое зрелище любого заставило бы потерять голову, но с Марио это произошло в другой момент. Скучным дождливым вечером под неразборчивое бормотание барахлящего телевизора, в тесной квартирке, которая служила им штабом. Он дремал перед экраном ноутбука в ожидании важного письма от капо, пока Сале убивал время, листая журналы. Марио не сразу понял, что напарник рисует. Карандаш танцевал над бумагой, подчиняясь уверенным движениям руки. Сале казался загипнотизированным неведомой магией, словно находился где-то далеко. В прошлом, быть может. Глаза подернулись влажной туманной дымкой, губы едва заметно шевелились, пока он шепотом напевал слова незнакомой песни. Ему нравилось рисовать, даже невежда, вроде Марио, понял бы это с первого взгляда, но одновременно что-то в этом занятии причиняло боль. Ему было грустно и одиноко и хорошо. Марио замер на своем месте, словно наблюдал за хрупким и мимолетным природным явлением. Словно редкая красивая птица вдруг залетела через окно прямо в комнату. Письмо, которого они так ждали, все испортило. Динамик ноутбука издал пронзительно громкий писк, извещая о входящем сообщении, и Сале вздрогнул, сморгнув с рыжих ресниц слезы. Незаметно вытер глаза и спрятал рисунок в карман. А потом выкинул в мусорное ведро в ванной. Доставая его оттуда ночью, когда напарник уже спал, Марио понял, что пропал. Это было почти год назад. Марио почувствовал, что слезы снова близко. Он готов был сдаться им, и на самом деле ему хотелось, чтобы Сале был рядом. Сале медленно сел на покрывало и вытянул ноги. Он глубоко вздохнул, расслабив спину и плечи, будто избавился от тяжелого груза. Его рука безвольно легла на песок. – Ты прав, я слышал такие слова раньше, но привык к тому, что ничего хорошего из этого обычно не получается. Решил, что не позволю им контролировать мою жизнь. Не дам использовать себя в чужих целях. Сам буду использовать всех. Ну или вести себя так, чтобы все в это верили. Я шел к машине, и меня трясло. Меня трясло, когда ты только начал говорить об этом. Я ничего не хотел слышать, не хотел разбираться, что мне теперь с этим делать. – Его ладонь сжалась в кулак на мокром песке. – Потому что мне страшно. Потому что я боюсь чего-то серьезного. Потому что не хочу тебя использовать. Потому что вижу, как ты на меня смотришь. Капли дождя стучали по макушке, плечам и спине, одежда начала темнеть и неприятно липнуть к телу. Так или иначе, но ему не удалось избежать купания. Поток крабов почти иссяк, теперь они растерянно бродили по отмели, где волны перекатывали их, как блестящую черную гальку. Похоже, бедняги были сбиты с толку и не знали, что делать, раз уж все в их мире стало с ног на голову. Знакомое ощущение. Правда, в отличие от них, Марио наконец-то знал, что ему делать. Он не глядя нашел ладонь Сале, переплел свои пальцы с чужими и бережно сжал их. Они были теплыми и больше не дрожали. В груди разливался странный жар, слезы на его щеках смешивались с дождем. Он знал, что этого недостаточно, чтобы почувствовать покой. Чтобы развеять свои и чужие сомнения. Знал, что он не стал за одно мгновение тем, кто способен справиться со всем. Но по крайней мере, теперь им не обязательно пытаться по-отдельности. Этого было достаточно, чтобы чувствовать, что он счастлив. Что это чувство не рассыплется на части, стоит ему моргнуть или сказать, или сделать что-нибудь. Что счастье это не отдельные мгновения, которые нужно искать и прятать, как рисунки Сале… Наверняка он разозлится, когда узнает, что Марио собирал их. *** – Что теперь будет со всеми этими крабами? – Вон те чайки уже положили на них глаз. – Ох. – Ага. Крабовый апокалипсис. – Бедные ублюдки. – Ну, скоро до них дойдет, что что-то не так, и они вернутся. – Значит, нам пора уносить отсюда свои задницы. – Давно пора. Пришлось отпустить руку Сале, пока они вставали, складывали покрывало и безуспешно пытались очистить одежду от песка. Дождь все усиливался, и Марио заметил, как подбородок напарника мелко дрожит от холода. Ничего, горячий душ и кофе приведут их в чувство. Фонари погасли, по асфальту шуршали мокрыми шинами другие автомобили, и для ранних пешеходов, спешащих на работу, они наверняка выглядели как два грязных подростка, сбежавших из дома ради ночной прогулки. Ну и пусть. По дороге к машине Сале сам протянул ему свою ладонь.