Оставайся на моей стороне

      Как точно подметил Каллен: «Нет покоя грешникам». После победы над Алексиусом это показалось шуткой, меткой и удачной, пусть даже собственные нервы всё ещё звенели натяжением. Продлилось это не долго.       В конце концов, она струсила.

***

      Каллен сверлит её взглядом в ожидании какой-то реакции. Канцлер Родерик, никогда не переминающий понести её, с каждым вздохом, каждым шагом, — тот самый, старый-добрый ворчливый канцлер Родерик истекает кровью, смотрит на неё смиренно и едва ли не с трепетом, как смотрят на спасителя. На Вестницу.       По спине бегут мурашки. В голове бьётся мысль: это всерьёз.       Это всерьёз.       Взгляд Каллена гораздо более острый. Он вперивается глазами в глаза, замирает, весь в напряжении, натянутой тетивой. Тревельян знает: стрела в этой пьесе — она, и если ей цель не окажется под силу, то остальные пойдут ко дну вместе с ней.       Какая досада, — сожалеет Тревельян в миг, как только наваливается всем весом на двери. Она усмехается себе же под нос, и наверняка выглядит это жалко — благо, никто не видит. Даже не поцеловала его на прощанье — какая дура. Не то чтобы из этого могло что-то получиться… но на удачу пригодилось бы, правда?       Да и что уже терять.       Они закрывают за собой двери церкви. Плотно. Намертво. Было бы чем заслонить — заслонили бы. Забаррикадировали. Но тешит мысль, что троим из них ещё возвращаться.       Нет, хорошо, что не поцеловала, — мелькает в голове. Тело дёргает рефлексом в сторону, от стрелы. Вокруг — красный хаос: красный лириум, красные пожары. Красная кровь. Они отстреливаются стрелами, вспышками, отбиваются мечом, щитом, кинжалами, а в голове спотыкаются и наползают друг на друга мысли. Оставлять его с этим, такого совестливого и мнительного, после того, как она останется обгорелым трупом в обломках Убежища, после того, как лавина захлопнется над ней крышкой ящика — оставлять Каллена с полунамёком, на который он никогда не получит ответ, кажется низким. Даже для разбойника.       «Возможно, ты что-нибудь придумаешь, — нажимает Каллен, когда она молча отворачивается, — возможно, застанешь его врасплох». Тревельян хмыкает, отряхивая кинжалы. С них капает… нечто. То ли кровь, то ли лириум, демон его знает. Глыба красных кристаллов несётся в лицо тараном, взвывая нечеловеческим воплем. В голове звенят погребальные колокола.       Увязываются за ней отпетые психи, и компания выдаётся та ещё: Дориан, импульсивный, порывистый; Варрик, у которого удача такая — оказаться в самой гуще самой глубокой задницы; Блэкволл, такой отчаянный, что даже для Серого Стража это отдаёт излишеством. Они косят врагов, как траву, как бурьян, который буйствует и забивает удушьем; воздух разрезают обломки. В ночи взрываются вспышки, полыхают тревожные огни, снег плавится. Земля дрожит.       Момент, в который меч рассекает трос, лопается пузырём. Они оба, — Корифей и сама Тревельян, — завороженно наблюдают лавину, несущуюся на них с далеким рёвом. Время застывает, пойманное в красный янтарь, прежде чем упереться ногами и прыгнуть.       Она — вслед за ним.       За спиной визжит дракон и сразу — обдаёт горячим воздухом; с головой накрывает эхо грохота. Ноги несут так, как никогда не несли, внутри всё горит. Она спотыкается, едва ли не падает, но перебирает ступнями через брёвна.       Ноги отталкиваются. Прыгает она вслепую — прямо в бездну. Мир колотит лихорадкой, заходится больной дрожью, пока в голове не остаётся лишь одна мысль.       Создатель! Андрасте! Если вы в самом деле есть, если вам не всё равно…       Пусть всё это будет не зря.