Томас Гамильтон
30 июня 2020 г. в 20:25
Джеймс, вероятно, хотел быть нежен с ним. По крайней мере, он так заверил его в тот момент, когда они ещё не дошли до кровати и не были охвачены столь сильной страстью, которая бушевала внутри каждого, стоило им перейти черту сближения. И Томас видел, чувствовал, чего стоит мужчине поддерживать это обещание в данный момент. Лёжа под ним, ощущая невероятные чувства, он склонен был попросить Джеймса отпустить себя и позволить изголодавшемуся тигру получить своё.
Томас всегда отдавал бразды правления Джеймсу, давая ему разрешения вести в постели, без вопросов. Тогда они были столь молоды. И всё ощущалось иначе, чем сейчас. Томасу был знаком человек, что целовал его так упоённо и сладко, но он не узнавал это новое неизведанное тело. Тело, покрытое шрамами, испещрённое ссадинами, с огрубевшей кожей рук и грубой щетиной на подбородке. Потрескавшиеся от долгого нахождения в море губы принадлежали Джеймсу Флинту, хоть и шептали слова, которые когда-то произносил ему Джеймс МакГроу.
Радости, что он испытывал от долгожданной встречи, чувствам, что до сих пор не угасли в нём после стольких лет, препятствовали эти роковые мысли, стоило Томасу задумываться о том, кто в действительности находится сейчас рядом с ним. Рассказы о зверствах этого короля пиратов приводили его в ужас, но стоявший в его кабинете пару мгновений назад мужчина изливал душу и готов был положить к его ногам весь мир. Томас был в замешательстве, но любовь, что он испытывал, по-прежнему неугасаемая, по-прежнему неумолимая, нашёптывала ему блаженные просьбы отринуть все эти мысли и поддаться ей, забыв возражения и противоречия. И Томас решил, что не в силах ей сопротивляться.
— Вам следует пойти со мной, — сказала женщина, которую не столь давно он знал лишь по рассказам, по слухам, что ходили о ней за океаном и изредка долетали до него. Удивительно, как быстро люди соглашаются поверить в легенды, которые, обрастая мифами, перестают казаться правдой, и лишь малая доля их понимают, что, зачастую, действительность намного прозаичнее рассказов.
Сейчас перед ним стояла женщина, которую все когда-то называли отъявленной пираткой, тираном в юбке и жестоким магнатом, покорившим Нассау своей расчётливостью и безжалостностью, которыми не могли похвастаться даже самые грозные капитаны пиратских кораблей. Но Томас Гамильтон видел перед собой лишь женщину, которая не страшилась показать всему миру свой гибкий и яркий ум, по велению судьбы оказавшаяся в месте, в котором ей это никто не имел права запретить.
— Что же, полагаю, отказаться для меня значит умереть от рук разъярённых пиратов, которые нагрянут сюда спустя пару минут. При таком раскладе я выберу жизнь, конечно же.
Он придал огромное усилие для поддержания в голосе беззаботности, и, кажется, Элеонор не углядела в его поведении наигранности, потому спросила слегка обеспокоенным тоном:
— Как можете вы сохранять спокойствие в такой час? Нужно торопиться.
Томас не стал разуверять её в том, что она считала его состояние спокойным и равнодушным. Ей не стоило знать, что с того момента, как он прибыл на этот остров, с того момента, как увидел перед собой человека, которого уже не чаял увидеть более, его жизнь, ранее являющаяся больше простым существованием, теперь всё время окружали беспокойство и тревога. Не стоило ей также говорить о том, что темп, присущий этому острову, и постоянно нависшая опасность, то чувство, когда не ощущаешь уверенной почвы под ногами и постоянно озираешь в поисках врагов, пугало его до дрожи.
Одна лишь мысль о том, что Миранда и Джеймс находились в таком месте долгие долгие годы, приводила его в состояние обеспокоенности и уныния, и вместе с тем, как он представлял, какие именно тяготы им двоим пришлось перенести в незнакомом месте без его протекции, униженными событиями в Лондона и переживающими неизгладимую потерю, он вовсе переставал контролировать себя, давая волю эмоциям. Когда он видел Джеймса и замечал все те отпечатки этой трудной жизни на его теле, бесчисленные шрамы, потухший взгляд под хмуро сведёнными бровями, жёсткий и одновременно безмерно уставший, он внезапно понимал, что его личные страдания в уединении и изоляции от внешнего мира, меркли по сравнению с теми испытаниями, которые пережил сам Джеймс.
— Флинт сейчас не на берегу. Они с Роджерсом выяснили местоположение лагеря сопротивления и он отправился туда вместе с командой, — сказала Элеонор, и эта новость одновременно и успокоила, и дала почву для переживаний. Дальнейшие слова женщины лишь заставили Томаса ещё больше впасть в отчаяние, когда он подумал, что Джеймс сейчас оказался куда в большей опасности, чем он сам. — Очевидно, это была ловушка. Вам не стоит переживать: Флинт выходил сухим из воды, даже когда ситуация считалась всеми безысходной. Удивительно, но даже когда я думала, что его убьют, он по странным стечением обстоятельств всегда находил способ обернуть всё в свою пользу. Но вам неизвестна эта его черта? Черта Джеймса Флинта. Вам известен лишь человек по имени Джеймс МакГроу.
— Обернуть всё в свою пользу, даже когда ситуация безвыходная? — он не ожидал за собой такого беспечного тона, потому как обсуждать Джеймса даже с Элеонор не входило в его привычку, особенно когда он сам по-прежнему не разобрался в своих противоречивых чувствах, но страх и тревога сделали его более разговорчивым, чем обычно. — По правде сказать, постепенно я начинаю находить в этих ипостасях больше сходства, чем могло бы показаться вначале.
Хоть его голос и сделался нарочито несерьёзным, от Элеонор не укрылось его истинные переживания, и вполне возможно она даже посочувствовала ему, если ей было доступно хоть когда-либо испытывать чувство любви и привязанности, в чём Томас лично сам немного сомневался. Мысль о том, что могло в данный момент приключиться с Джеймсом, заставляла его сходить с ума от страха и волнения, и опасения за его собственную жизнь стремительно приобретали оттенок несущественного. Ведь с того момента, как они снова были вместе, Томас не видел своего дальнейшего будущего без Джеймса, и предпочёл бы умереть, чем жить в том мире, где больше не было бы его любимого мужчины.
Вокруг царила невероятная неразбериха, и хоть на их пути ещё не оказалось ни одного пирата, Томас имел возможность слышать шум выстрелов и крики, которые заставляли сердце сжиматься каждый раз при этих звуках. Он неоднократно возвращался к мысли о том, какой в действительно порочным и ужасающим был Нассау. И оттого ещё более мрачной была мысль о проведенных здесь годах Джеймса. То медленное разрушение, которое Джеймс испытывал под постоянным штормом в пучине своих самых необъятных глубин, утомительное падение, когда дно кажется таким далёким и несбыточным, отразилась на его лице, и Томас видел в этом вину Нассау. Это всё был остров, и безумное помешательство Джеймса на нём и на идеи воплотить в жизнь мечты самого Томаса, как дань его кончине и как способ утихомирить собственное неизмеримое горе. Это всё уничтожало его, расщепляло на части и, в конце концов привело к тому, что Джеймс МакГроу перестал существовать вовсе, канув в прошлое.
У Томаса было много времени на раздумья об острове, и на пересмотр своих собственных взглядов, но именно в тот момент, когда он увидел во что превратил Нассау Джеймса, он по-настоящему возненавидел этот песчаный берег в центре Карибского моря.
Насколько он мог судить из их многочисленных встреч в последнее время, Элеонор Гатри придерживалась иного мнения. Эта женщина находилась здесь, будто полностью принадлежала этому месту, и, уводя их по известному ей обходному пути, по которому им не встретилась ни одна живая душа, она шла уверенно, твёрдо и ни разу не вздрогнула от доносившихся до них звуков от кварталов, где уже вовсю разразилась бойня. А ещё у неё за поясом из неизвестного Томасу источника было два пистолета, один из которых она вручила ему.
— Умеете им пользоваться?
— Эм… да. Да, конечно! — произнёс он в ответ, не став упоминать, что последний раз держал оружие тринадцать лет назад, когда друг-охотник из высшего общества попросил взять его пистолет, пока он подберёт подстреленную им добычу. На охоте Томас старался не бывать, но всё же иногда приходилось, что не доставляло ему особого удовольствия.
Хотя в данный момент он отдал бы многое, чтобы снова оказаться на охоте в окружении друзей, чем на этом пугающем острове, на котором господствовали свои правила. Нассау был ужасен изнутри. В те времена, когда ему ещё хватало неразумной дерзости и наоборот недоставало опасливой осторожности, и когда его помысли представлялись ему светлыми развитыми идеями, в которых он не находил изъянов, и готов был сломя голову окунуться в котёл последствий, он даже не думал… не представлял себе, что в действительности происходило на острове, который он видел лишь на бумаге и судьбу которого ему вздумалось разрешить. Впоследствии ему представилась возможность подолгу размышлять над своими действиями и словами, неоднократно меняя мнение на этот счет. Но лишь очутившись здесь, можно было в действительности ощутить вкус собственных ошибок.
— Это место, постоянная борьба за власть, тирания и невежество пиратов… — проговорил он, желая высказать свои мысли.
— Это Нассау, — ответила Элеонор, бросив на него взгляд. — Таков, какой он есть. Без прикрас и умалчиваний. Вовсе не похож на тексты из отчетов, которые вам приходилось читать когда-то.
От Элеонор Гатри исходил определенный фон, словно она, подвластная атмосфере этого города, слилась с ним в единое целое, олицетворяя собой всё то варварство и дерзость, присущие Нассау. Словно она была частью острова, и Томас задавался вопросом, известно ли Роджерсу то, что он приютил в своём кругу опасного хищника, который не преминул бы в скором времени оторвать ему руку. Только глупец мог не усмотреть в Элеонор Гатри сущность настоящей пиратки, сущность женщины, которая готова была уничтожить всё на своём пути ради собственной цели. Роджерс не был глупцом, однако под воздействием чар этой невероятной женщины даже он терял свойственную ему осторожность.
Какой бы ни была Элеонор Гатри, каким бы ни было мнение Томаса на её счёт, в данный момент он внезапно осознал, что не понимает причину для поступков этой женщины, как и непознанным остаётся то, за что борется она и Флинт. Это заставляло задумываться, за что когда-то боролся он сам? Всё стало призрачным и далёким от него за много лет пребывания в чужом месте вдалеке от любимых людей.
— И чем же оно привлекает вас? — спросил он, желая знать, что скрывается за смутными целями этой непохожей на других женщины, которой удалось снискать его доверие за тот небольшой промежуток времени, что им представился для разговоров. Возможно, выяснив её намерения, он смог бы найти в себе силы понять и Джеймса Флинта. Ведь он находил их двоих довольно похожими друг на друга. — Если это место настолько отвратительное, то почему вы находились здесь всё это время? Почему вернулись и даже сейчас планируете остаться, несмотря на происходящие вокруг варварство и беспредел?
— В Нассау я могла быть тем, кем всегда хотела. И при этом доказать миру, что значу нечто большее, чем во мне видят все остальные. Мой… мой отец считал меня незначительной, несостоятельной и не способной на управление островом посреди шайки пиратов. Но правда оказалась в том, что как раз я и была способна, в отличие от него.
— Где ваш отец сейчас?
— Он мёртв. Виной тому человек, который сейчас устраивает произвол на улицах, желая потешить собственное уязвлённое эго, и не видит в грядущих переменах прекрасное будущее, которое видится мне ясно.
Её голос ужесточился, и Томас понял, о ком речь. Но не желая бредить прошлые раны, он предпочёл выяснить подробности, которые крылись в её словах об острове, считая это довольно интересным для себя.
— Будущее Нассау? Вы считаете, что за ним возможно будущее?
— А вы так не считаете?
Томас вздохнул. Когда-то он тоже хотел доказать миру, что в силах сделать его лучше. Но правда всегда была в том, что этот мир в состоянии улучшить себя сам. И ему не нужно приносить себя в жертву.
— Я отдала этому месту очень многое, — Элеонор остановилась, посмотрев ему в глаза, — о чём-то жалела, что-то не вызывало во мне горечи, но я неоднократно напоминала себе о цели в моменты отчаяния и сомнения и находила в этом своё спасение. Вы, вероятно, не поймёте меня. Вам не приходилось доказывать своё право на существование, когда вы родились, вы уже были кем-то, вы были графом, и для остального мира этого было достаточно, чтобы считаться с вами. Мне же приходилось действовать иначе.
— Но дело не только в этом, — проницательно сказал он. — Как бы вы не уверяли меня в обратном, но вы хотели не просто, чтобы с вами считались. Вы хотели власти. Вполне оправданное желание, если только думать в разумных пределах. Вы увидели возможность в этом острове добиться того, чего бы не смогли нигде либо ещё, и вас это пьянило. Но достаточно ли этого?
— Достаточно для чего?
— Для жизни. Для счастья?
— В мире не существует истинного счастья, — резко покачала головой Элеонор. — Лишь ощущения удовлетворённости и собственного достоинства.
— Позволю с вами не согласиться, — женщина бросила в его сторону заинтересованный взгляд, и Томас продолжил. — Когда-то я мыслил схоже с вашими представлениями о мире. Но, однако же, я глубоко просчитался. Надеюсь, когда-нибудь вы тоже сможете понять это.
Элеонор не успела ему возразить. В этот самый момент они необдуманно ступили на опасное пространство, заранее не предугадав возможную опасность со стороны пиратов, что бродили в округе, и оказались лицом к лицу со своей смертью.
Томас сдавленно охнул, когда их обнажённые тела соприкоснулись. Это было подобно искре, всплеску острых ощущений, заставивших его скомкать ткань простыни под собой руками и блаженно прикрыть глаза. Губы Джеймса исследовали территорию вокруг его шеи, и он чувствовал едва различимое рычание, идущее в перерывах между поцелуями, словно мужчина не мог удержать в себе бурлящие чувства. Изголодавшийся, застигнутый сумасшедшей страстью Джеймс был подобен урагану, бушующему в шторм и повергающего неудачливые корабли в пучину своих владений.
Отринув от себя мысли о сомнительном настоящем Джеймса, Томас был внезапно застигнут воспоминаниями из бесценного прошлого, которые так ярко и чётко вспыхивали в его сознании, словно и не было вовсе этих тринадцати лет. Джеймс по-прежнему наслаждался им только так, как было позволено лично ему. Так, как больше никто никогда не смел прикасаться к Томасу, даже Миранда, и вместе с тем, как беспорядочно блуждали по его телу родные руки, Томас явственно почувствовал, что мечтает, чтобы это прекрасное, невероятное мгновение не прекращалось.
Он притянул Джеймса сильнее к себе, желая быть ещё ближе, и отчаянно запечатлел притягательные губы поцелуем, желая удостовериться в действительности происходящего. На языке вполне предсказуемо ощущался солоноватый вкус морского бриза с крупинками песка, а подбородок обожгло жёсткостью щетины, но жар чужого дыхания и сладость прикосновения вернули Томаса в реальность. Пусть они уже не были прежними, пусть всё вокруг стремительно полетело в пропасть, и в живых не было Миранды, не было Лондона и их уютной спальни, не было ничего из того, что составляло их привычная действительность, но ощущения оказались теми же, что и раньше. Томас оторвался от поцелуя, заметив, что Джеймс благовейно смотрит на него. Это было лицо взрослого мужчины, пережившего ад и вернувшегося из него с огромным грузом на сердце. Это был пират, злодей, и тиран, о котором слагали легенды в Новом и Старом Свете. Это был человек, способный доставить Томасу истинное наслаждение и испортивший свою жизнь из-за него. Это был человек, которого Томас готов был любить даже сейчас, даже после всего пережитого и совершённого.
— Джеймс, Джеймс, — он почувствовал, как его начинают целовать неистовее, и губы, блуждающие по его телу, заставляют его сходить с ума от вспыхивающего желания. Осторожные касания будоражили его, но он видел, что Джеймсу нужно было знать, он опасался сделать что-либо не так, и Томас обязан был заверить, что всё в порядке. — Я люблю тебя, Джеймс, — вновь повторил он.
Появление пирата на их пути не было неожиданностью, однако последующий выстрел сумевшей быстро среагировать должным образом Элеонор, привлёк внимание остальных. И пусть один противник, оказавшийся перед ними, был моментально повержен, одолеть сразу нескольких представлялось для Томаса и Элеонор непосильной задачей. В узком переулке они были окружены несколькими пиратами, и перспектива добраться до безопасного места была более чем туманной.
Томас опрометчиво считал, что ему не понадобится применять свои скудные навыки огнестрельной стрельбы, но ситуация требовала определённых действий, а угроза для жизни была вполне очевидной.
Однако он не смог нажать на курок. Ему попросту не дали такой возможности, и уже через пару мгновений он поймал себя на мысли, что удар по голове может серьёзно повлиять на ориентацию в пространстве, и довольно сложно определить наличие сотрясения, когда ты не в состоянии даже сказать, где небо, а где земля. Его грубо вздёрнули за шиворот треснувшей рубахи, и неприятное лицо безымянного пирата оказалось чересчур близко, чем позволяли любые приличия. Томас отшатнулся, и кто-то на заднем фоне неприятно засмеялся. Элеонор ответила что-то в грубой форме, но он не успел восхититься храбростью этой невероятной женщины, потому что увидел то, что заставило его замереть на месте.
Лицо Джеймса Флинта было перемазано в крови, и иступленное выражение застыло угрожающей гримасой на лице. Но он был жив. И зол. Но первое имело первостепенное значение для Томаса, который облегчённо вздохнул, понимая, что всё это время мысль о возможной смерти Джеймса не покидала его, принося определённый ужас в сознание. Когда их шаткое положение открылось взору Флинта, появившегося из-за поворота, и его глаза изумлённо и с вспыхнувшей яростью остановились на том, кто удерживал Томаса, дальнейший ход событий был очевиден.
Завязался бой, в котором с привычной лёгкостью вышел победителем Джеймс, и Томас уже не мог думать ни о Элеонор, ни о собственном пистолете, валявшемся на земле рядом с бездушными телами пиратов, ни о чём-либо другом. Джеймс был рядом с ним, и не обращая внимание на заинтересованные взгляды присутствующих, когда больше не было угрозы для жизни и все противники были повержены, они кинулись в объятья друг друга, одновременно оба испытывая облегчение. Томасу следовало бы расспросить Джеймса, как именно он выбрался из ловушки, как добрался до города в такие сжатые сроки, и поблагодарить провидение за их случайную встречу в этом безымянном закоулке Нассау. Но не сейчас.
Впервые за этот вечер в душе Томаса царил покой, и от пришедшей на ум мысли, что в силу обстоятельств теперь Роджерс больше не стоял у них на пути, и никакие планы Англии о Нассау не имели значения в этот момент, на лице расцветала блаженная улыбка. Его обнимали родные руки, и нашёптывали слова любви возлюбленные губы Джеймса.
Тринадцать лет они жили в терзаниях, в боли и одиночестве, пытаясь заглушить потерю чем угодно, что заволакивало сознание и позволяло существовать в этой унылой обыденной жизни. Им наконец-то ничего не угрожало, они были вдвоем, живы и счастливы. Джеймс Флинт или Джеймс МакГроу, Томас любил этого человека и поклялся себе, что на сей раз никому и ничему не позволит разлучить их. Теперь всё зависело лишь от них самих. Их путь мог лежать куда угодно.
В конце концов, Томас лишь надеялся, что Элеонор тоже когда-нибудь поймёт: можно променять всё, что угодно - Нассау, Англию, господство и власть, могущество и жажду самоутверждения - всё это можно без колебаний отдать ради любви. И в этом действительно была истина.