Замедление

Одиночество, что застряло в костях Юнги с последующие недели, стало самым ужасным чувством, что он когда-либо испытывал. Он чувствовал, что постепенно скользит вниз, вниз, вниз в темноту, в самую отдаленную часть человеческого сознания, где все такое пустое и отсутствующее, что он практически физически чувствует, как его медленно втягивает в это. И поэтому он пьет. Много пьет, просто чтобы вычеркнуть это, чтобы забыть. Он не хочет чувствовать боль от одиночества в груди, не хочет признавать, что это не просто паранойя или истерика, а что в этот раз он действительно один. Нет ни Хосока, которого он ждет с нетерпением, на Ханны, крутящейся вокруг. Ни друзей, которые заботились бы о нем, просто проверяя, в порядке ли он. Кстати, говоря: он не в порядке. Он понял, что становится чертовым отшельником. Он не может вспомнить последний раз, когда покидал квартиру, не может даже вспомнить, что было вчера, кроме фрагментов времени, где Юнги не пил так долго, что алкоголь начинал выветриваться из его системы, позволяя помнить эти моменты, когда он достаточно пьян, чтобы онеметь, но недостаточно пьян, чтобы забыть. Он несколько раз заказывает алкоголь с доставкой на дом, чтобы не выходить из квартиры. Его мусорное ведро переполнено. Он не может вспомнить, когда последний раз мылся или сменял одежду. Юнги думает про себя, когда он выглядывает из окна и понимает, что не уверен, садится ли солнце или встает, что он собирается убить себя. Не нарочно, просто в какой-то момент его тело сдастся. Недостаточно еды, недостаточно сна, больше алкоголя в его венах, чем крови. Тела не устроены так, чтобы выдержать это. Им нужно пропитание. Им нужен отдых. Его тело болит — сейчас больше физически, чем метафорическая боль — но он гораздо лучше справится с этим, чем с альтернативой. Единственный человек, который контактирует с Юнги на протяжении длинного, одинокого, ядовитого участке времени — его босс. Его чертов босс, который пишет ему дерьмо типа: «Последний срок был вчера», и «Ты вообще хочешь здесь работать?». Ни разу он не спросил, в порядке ли он. Юнги мог быть мертв все это время — не то чтобы он бы тратил время, чтобы узнать — и все, о чем он беспокоится — это выкачка песен из Юнги. Это слишком, слишком и Юнги не может справится. У него выпивка в одной руке, а зажигалка в другой. Он серьезно задумывается, чтобы вылить содержимое себе на голову и зажечь зажигалку, а затем наблюдать за тем, что случится. Увидеть, напугает ли его жар или насмешит. Оба варианты волнуют его. Мысль о том, что у него есть причина жить, была для него такой же страшной, как и перспектива смерти. Юнги подносит бутылку к губам, помня о том, что у парочки этажом выше недавно появился ребенок. Они могут быть дома. И Юнги плохой, плохой человек, но не жестокий. Он не хочет рисковать, поджигая целое здание, не хочет втягивать так много людей в свое саморазрушение. Не тогда, когда они невиновны. Не тогда, когда они все ещё молоды. Он откладывает зажигалку и пьет, пока не отключается. Переломным моментом стала автомобильная авария, прямо возле его дома. Его окно было широко открыто, потому что Юнги нервно курит уже три дня подряд, и ему действительно нравится, как холодный воздух слегка покалывает его тело. И он сидел там, курил и думал, смотрел, как люди прогуливаются на улице, оставляя там их собственные, трагические истории, что заставить чувствовать себя менее ужасно. Он подумывал о том, чтобы написать песню впервые за долгие месяцы, возможно, прежде чем он заметил кое-что странное. Вдоль дороги, с которой Юнги хорошо знаком, есть перекресток со светофором, чтобы не допустить возникновения столкновений. Светофор действительно может быть там только в качестве предупреждения, но он не может физически остановить машину, даже когда это так необходимо. Юнги так долго жил в своей квартире возле этого светофора, что наизусть знает его схему. Он знает ритм, в котором он работают. Он знает это настолько хорошо, что, когда он замечает серебристый блеск машины, несущейся по дороге на противоположной стороне перекрестка, Юнги думает про себя: «Он не успеет проехать». Он думает, что: «Ему придется сильно затормозить, чтобы успеть вовремя остановиться». Он думает, что: «Он должен замедлиться». Но водитель не тормозит, намереваясь проехать через огни, должно быть, торопится, думает Юнги, а затем замечает, что свет уже изменился, и люди съезжают с дорог с обеих сторон, и Юнги думает: «Стоп». Он оглядывается на серебряную машину, что совсем не замедляется, двигаясь слишком быстро, чертовски быстро и думает: «Он не останавливается». За доли секунды до этого Юнги с ужасом наблюдает, как красная машина съезжает с дороги вправо. Это молодая женщина за рулем, не старше двадцати, и она даже не проверяет, прежде чем съезжает — не то, чтобы ей нужно, — но серебряная машина все еще не тормозит, и Юнги думает: «Черт, ебать, она не заметит тебя, пока не станет слишком поздно, остановись, остановись, ты должна остановиться…». Немереное количество звуков, которые Юнги слышит в последующие несколько секунд, отвратительные. От скрипа металла, до разбитого стекла, до визга шин на дороге, до воплей людей, проходящих мимо. Две машины проехали, по крайней мере, еще 50 футов вверх по дороге, с той скорости, с которой ехал серебряный автомобиль, и остановились почти прямо возле здания Юнги. Красная машина мятая и прогнута с одной стороны, и Юнги больше не может видеть водителя через разбитое лобовое стекло. Больше воплей и некоторые пешеходы бегут на помощь водителям. С этого момента Юнги будто отключается. Там много криков — он думает, что слышал чей-то вскрик: «Он без сознания» и другой женский крик: «Здесь столько крови», но Юнги понимает, что спотыкаясь, направляется в ванную и блюет в туалет. Та малость, что была в его животе быстро кончилась, и Юнги стало нечем блевать, но осталась желудочная кислота, которая выедала изнутри. Его тело все ещё не останавливалось, и он продолжал силится над унитазом, пока мышцы живота не начали печь, и он начал плакать. Когда Юнги наконец понимает, что перестал плакать и покидает ванную, скорая уже уезжает. А полиция стоит на дороге. Там были офицеры, рассматривающие разбитые машины, что были оставлены позади. Там уже были букеты цветов, оставленные прямо на бетоне возле полицейской ленты. Там была кровь, расплывшаяся посреди дороги. Юнги было интересно, кто же умер. И затем, плохая, плохая часть Юнги думала: «Если кто-то и должен был умереть, то тот мужчина из серебристой машины», думает, что: «Это была его ошибка. Бедная девушка не знала, что случится столкновение. У неё не было шансов». Ему было интересно, простит ли его её семья, если она та, кто умер, пусть даже мужчина проехал на красный свет, когда не должен был. И даже если так, она не была в неправильном месте, но все ещё должна умереть из-за него. Он не сможет. Даже будучи посторонним, он не сможет. На следующий день, пара офицеров постучали в его дверь, чтобы узнать есть ли у Юнги какая-либо информация о том, что произошло во время аварии. И из того, что они знают, Юнги понял, что водитель серой машины был эпилептиком. Они работают, исходя из предположения, что он сидел за рулем и непреднамеренно держал ногу на газу, хотя они не будут знать наверняка, пока результаты вскрытия не придут. Вскрытие? Да, он умер от удара. А другой водитель? Скончался прошлой ночью в больнице из-за внутреннего кровотечения. Это все очень трагично. Спасибо за ваше время, мистер Мин. Юнги едва ли закрыл дверь, прежде чем забежать в ванную и припасть к унитазу. Юнги смешно, ведь, чтобы снова почувствовать себя настоящим человеком, ему пришлось стать свидетелем аварии. Не настолько смешно, чтобы ему хотелось смеяться над этим, но тем не менее. Он начинает чаще выходить на улицу, после того, как выпадает ночь, наблюдает за тем, как куча цветов растет день за днем. Там есть ещё плюшевые игрушки и таблички со словами типа: «Покойся с миром» и «Тебя будет не хватать», или «Ты ушла слишком рано». На четвертую ночь начинается дождь. Но Юнги все равно выходит на свою прогулку. Он проверяет кучу ещё раз, чтобы увидеть, как слова, наполненные горем, смывает вода, превращая их в нечеткие буквы, неразборчивые слова, и это так грустно, так грустно, что на пятую ночь Юнги приносит букет, чтобы дополнить эту кучу. Флорист дал ему табличку «С сочувствием». Юнги посмотрел немного, прежде чем просто написать «Мне жаль» на обратной стороне бумаги. Он даже не уверен, чего ему жаль, он просто знает, что жаль. Ему интересно, что было бы, если бы это он умер. Если бы он был вовлечен в эту ужасную аварию, которая убила бы его. Ощущение, будто дежавю. Типа у него уже были такие мысли ранее, но ему все ещё интересно. Неужели мир остановится и будет оплакивать его? Заполнятся ли улицы кучами цветов и грустными посланиями вроде «Ушел слишком рано»? Юнги надеется, но надежда не поможет ему, когда он знает наверняка. Если Юнги умрет, то мир продолжить жить без него. Жизни тех, кого он знает, будут продолжаться без особого прерывания. Там будут тихие похороны в почти пустой часовне, а потом… пройдут. Как будто он никогда не был здесь. Никаких цветов. Никаких слез. Никакого разбитого стекла или взрывов. Просто уйдет. Просто мертв. Намджун будет помнить его, хотя бы из-за вины, но будет ли кто-то еще? Будет ли Ханна? Будет ли Босс? Будет ли Хосок? Будет ли кого-то это вообще заботить? В какой-то момент Юнги чувствует себя очень, очень напуганным. Он чувствует себя человеком, возможно впервые с того времени, как он был ребенком. Он чувствует человеческое желание быть любимым, счастливым и тем, по кому будут скучать. Он хочет, чтобы у него была надежда, только у него её нет, потому что она делает его уязвимым. Когда вы испытываете счастье, печаль становится намного хуже. Но Юнги все равно хочет иметь её. Он хочет, чтобы люди пришли на его похороны, чтобы скучали по нему. Он хочет этого, несмотря ни на что. И эта мысль пугает его, потому что он провел так много времени, изолируя себя, живя одиноко, используя людей тогда, когда они могли что-то предложить, так что он даже уже не знает, что такое быть человеком. Он провел столько времени, просто существуя, но не живя по-настоящему, так что он ничего не знает. Свинцовый груз, который сидит в середине его груди, когда он видит другого скорбящего на месте крушения, он думает, что, возможно, это печаль. Ужасное ощущение в затылке, которое он получает всякий раз, когда думает о Хане, должно быть чувство вины. И это сильное, подавляющее, тошнотворное чувство, которое он испытывает в животе, когда вспоминает о Хосоке. Сегодня ночью очень много звезд на небе и погода становится теплее. Юнги не пил целых восемь дней. Он вылил весь алкоголь в доме в раковину, а затем долго плакал. Он написал песню впервые за месяц, ну, или пытался. Он был ужасен, так что Юнги удалил его после нескольких часов работы, но это нормально. Это прогресс. Путь в квартиру Хосока похож на то, как ты надеваешь свой любимый свитер впервые после долгого лета. Юнги видит синие мерцающие огни от телевизора на занавесках. Он ждет, пока не докурит свою сигарету, прежде чем позвонить Хосоку. Звонок соединяется, и телефон начинает звонить, но Юнги думает, что тот, наверное, не ответит. Или, может, он удалил его номер, и не ответит только потому, что не знает, кто на другом конце. Может, Хосок больше не хочет его. Телефон звонит и звонит, и Юнги думает, что будет, если тот не возьмет. Его голос груб и смутно раздражен, когда он отвечает. Юнги ошеломлен чем-то настолько неудобным и паника плескается в его животе — страх, думает Юнги, это должен быть страх–так что он почти забывает сказать «Привет». Этот ужасный момент тишины, когда Хосок постепенно понимает кто это, Юнги должен сделать все возможное, чтобы стать самим собой, продолжай. Он сделал это. Он хотел этого. — Ты сейчас дома? –спрашивает он, и к счастью, голос ничего не выдает. — Я… да, — и голос Хосока тоже странно изменяется. Юнги подумал бы, что если он свяжется с Хосоком, это будет более оправданным ответом. Но затем голос в его голове говорит: «девушка», и Юнги проклинают себя за то, что не вспомнил раньше. Ночь такая ясная: — Ты сейчас один? — Нет. — Хорошо… ладно, тогда не говори, просто…. просто слушай, хорошо? — Хорошо. — Хорошо… — Юнги несколько секунд смотрит на мерцающие огни телевизора в окне Хосока. Он может смутно слышать жестяные голоса по телефону, которые, вероятно, звучат из какой-то программы, которую он и его девушка смотрят. — Когда ты сказал… когда ты сказал, что скучал по мне, ты имел в виду это? Молчание — единственный ответ, который он получает на некоторое время; тишина, приглушенные голоса телевизора, и что-то двигающееся на другом конце линии. Вздох, затем: — Да. — Ты напился и трахнул её, как я и говорил? — Да. — И ты все ещё скучаешь по мне, даже после этого? — Да. — Почему? — Юнги так сильно трясется, что он боится, что может уронить телефон. И он больше не может винить в этом погоду. Хосок звучит раздраженно, когда говорит:  — Я не совсем могу говорить прямо… — Нет… да, конечно ты не можешь. Твоя девушка, наверное, сидит сейчас возле тебя, не так ли? — Юнги не получает ответа, так что он продолжает дальше. — Просто… просто в последнее время мои дела совсем плохи. Вещи становятся темными, типа, действительно темными. Все, что я делал — это напивался, Хосок, просто бухал, только так я мог не думать об остальном, но когда случилась авария под моим окном, и те двое просто умерли, и это было так… так хреново, — Юнги вдруг понимает, что все это превращается в истерику, и он задерживает дыхание. — Извини, извини, я не хотел кричать, просто… я заебался, вот и все. — Ты в порядке? — Нет, даже близко не в порядке, но я имел ввиду, по сравнению с тем, что со мной было несколько недель назад… и это чертово чудо, что я все ещё жив. — И это действительно так, потому что буквально несколько дней назад он был в пьяном состоянии, и ему было наплевать, если он не проснется утром. — Послушай, после того, как я увидел смерть тех людей. Это заебало меня, но заставило протрезветь, и поскольку я был трезв, я начал думать о многом дерьме. Типа…типа, что было бы, если бы я был в одной из тех машин? Что, если бы я умер? Кого-нибудь побеспокоило бы это? Типа, блять, Хосок, я провел так много времени, умеренно отдаляясь от людей и используя их, что я подумал, если я умру, то никто не придет на мои похороны. Всем будет насрать. Я просто уйду. И это нахрен пугает. Я имею в виду, это же нормально, хотеть, чтобы по тебе скучали? Это нормально, не хотеть быть одиноким всю жизнь. — Так что я думал и думал о смерти, и о тех, кто будет скучать по мне, и я думал о некоторых старых друзьях, которые, вероятно, придут из-за чувства вины или обязательства, но это не имеет значения, они не будут скучать по мне, понимаешь? А потом я думал о Хане. Я не думаю, что она бы пришла. Я трахал ее, Хосок, я просто трахал ее, — Юнги проводит по густым волосам. Хосок ничего не говорил в течение долгого времени. Может быть, он даже больше не слушает. –Я имею ввиду, мы никогда не встречались по-настоящему. Мы много трахались, а потом она хотела представить меня своим друзьям как ее парня, потому что был один парень, которого она ревновала, но мы никогда не встречались. Я даже не знаю, почему согласился продолжать это. Она просто выглядела такой грустной и жалкой, и я думаю, что хотел защитить ее. Это странно, не правда ли? Но я думаю, что она поняла, что этот парень все еще не хочет ее. Как будто у нее больше не было цели. И она просто бродила в моей квартире, как дурной запах, и я просто… исчез. Я старался изо всех сил избегать ее. А потом, однажды, все пошло наперекосяк, и мы поссорились, и с тех пор я от нее ничего не слышал. Наверное, к лучшему. Она была хорошей девочкой, но она задыхалась. — В любом случае, я думал, ну, знаешь?.. О тебе тоже. Я думал о тебе много. И я знаю, я знаю, что у тебя сейчас есть девушка, но ты все ещё придешь на мои похороны, да? Ты, хотя бы, будешь скучать по мне? — Конечно буду. В голосе Хосока есть что-то напряженное, что соответствует давлению в животе Юнги, но это прекрасно. — Да, я думал, что будешь. Я имею в виду, я все ещё здесь, и ты слал мне чертовы сообщения, где говорил, что любишь меня. Но… ты вообще скучаешь по мне? По мне, как человеку, как Мин Юнги, или ты просто скучаешь по нашему сексу? — Оба варианта. Юнги смеется, острый, как нож, в неподвижном ночном воздухе. — Да уж. Я тоже. — Разговор успокаивает. Юнги задается вопросом, что думает подруга Хосока? Почему Хосок так долго разговаривает по телефону и с кем, черт возьми, он разговаривает. — Я соврал, когда сказал, что я не хочу тебя трахать. Когда ты спросил меня, и я сказал, что не хочу тебя трахать, я лгал. — Я знаю. — Конечно. Я имею ввиду, мы отлично трахались. — Да. — Я имею в виду, Ханна была хороша, но ты был особенным. — Юнги не знает, зачем он говорит то, что говорит дальше, ведь это не то, зачем он пришел сегодня, не то, о чем он хотел бы поговорить, но это вылетает из его рта прежде, чем он успевает остановиться. — Я думаю, я могу трахать тебя лучше сейчас. На другом конце линии слышится раздражение, а затем некоторое смущение: — Да? — Да, я имею ввиду, раньше я не понимал насколько ты любишь грязные разговоры, и я никогда не замечал, какие у тебя чувствительные уши, или, как сильно ты любишь, когда тебя оттягивают за волосы. Я думаю, что если… если бы я мог снова трахать тебя, то учитывал бы все эти вещи. — Правда? — Да, — Юнги хочет остановиться прямо сейчас, не хочет, чтобы Хосок думал, что он здесь только ради секса, когда это не так. Он просто хочет, чтобы кто-то скучал по нему. –Типа… наш секс всегда был прекрасен, Хосок, всегда, но у нас никогда не было настоящего секса. До того последнего раза. И это было… это было потрясающе. Это было умопомрачительно. Типа, можешь себе представить, если бы мы проводили все время так. — Нет… — Нас было бы не остановить. И я уверен, есть ещё столько вещей, которых я не знаю о тебе, и которые волнуют меня. Я хочу знать. Я хочу узнать тебя и хочу узнать насколько лучше это могло бы быть между нами. — Этого не могло бы быть. — Могло, Хосок, не говори мне сейчас это дерьмо, — где-то в глубине души Юнги сработала тревога. — Мы оба такие вруны. Все что мы делали все время — лгали. Я никогда не ненавидел тебя, не на долбанную секунду, и ты тоже никогда не ненавидел меня, ведь так? Ты бы не трахал меня в последний раз, если бы это было правдой. Ты бы позвонил мне и сказал: «Я не хочу, чтобы ты больше сюда приходил, мы закончили», и это было бы так. Ты бы позвонил мне и сказали: «Я не хочу, чтобы ты больше сюда приходил, мы закончили», и это было бы так. Но ты не сделал этого. Ты трахнул меня в тот раз, потому что тебе нужно было ебаное прощание, Хосок, тебе нужно было завершение. Тебе бы не нужно было бы это, если бы ты не заботился обо мне тоже. Слова просто продолжают идти и идти, и Юнги понимает, что уже слишком поздно, чертовски поздно. Хосок вздыхает на другом конце. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Оставь её и возвращайся ко мне, — Юнги просит, умоляет, делает все возможное, чтобы избавить лицо от слез. — Ты ведь тоже хочешь, ты должен. Я скучаю по тебе, Хосок. Пауза. — Я не могу. — Это не то, что ты говорил мне несколько недель назад. По факту, ты практически умолял меня… — Я изменил свое решение. — Измени назад! — Юнги огрызается, выкрикивая. Возможно, Хосок может услышать его из своей квартиры. — Ты даже её не любишь, Хосок, ты сам это говорил. — Все меняется, — хосоков голос больно спокойный. Будто он ничего не чувствует. Будто ему совсем нет дела. — Вещи меняются. — Измени их назад. — Я не могу. — Ты можешь, — Юнги понимает, что он жалок, настолько отвратительно жалок, умоляя человека, который больше не хочет его, но Юнги так просто поддается эмоциям, и он не может справиться. — Ты можешь, Хосок, ты можешь не расставаться с ней, если ты не хочешь, мы можем просто…. — Я не хочу. Резкие грани слов Хосока натирают чувствительную кожу Юнги, и это больно, физически больно, но Юнги просто вдыхает воздух и скрипит зубами, кивает в тишине ночи. — Ладно. Ладно, — Юнги изо всех сил старается найти Юнги, который бы просто отмахнулся от него, Юнги, которого не беспокоил отказ, Юнги, который не чувствовал боли, разбитого сердца или чего-то еще, но он начинает думать, что, может быть, тот Юнги сейчас мертв. — Хорошо. Я не буду… я больше не побеспокою тебя, ладно? Просто удали мой номер. Действительно, удали мой ебаный номер и я удалю твой, и мы больше не увидимся. Прости… прости, что побеспокоил тебя, Хосок. Я надеюсь, что ты счастлив сейчас. Это правда так. Юнги отключается, прежде чем Хосок может сказать что-то еще.