lovedrunks

с детства множество людей твердили джуну, что человеку необходимо огромное количество мудрости, чтобы принять отказ и мужественно вытерпеть разбитое сердце. джун этих людей никогда не слушал, даже если они были его семьей, потому что в его понимании мудрость – не в слабости, а в силе. а сдаваться для джуна всегда было слабостью. он много слушал одну и ту же историю отца о том, как долго и мучительно он добивался своей будущей жены, его, джуна, матери, как происходящее было пьесой в бесконечное количество актов, которые то повторялись, то чередовались между собой. бесстрастный и даже самую малость грустный взгляд вону – пятном на кинозале, в бархатно-алых рядах пустующих сидений. будний день, утренний сеанс, скидка для студентов, прогулянные (джуном – ради) пары. джун, который бегал за попкорном и колой и чудом успел до начала рекламы, которую страшно не любит пропускать, садится рядом и передает вону холодный стакан, который с температурой его длинных пальцев в заусенцах ничуть не контрастирует. вону отзывается скромным спасибо, и джун уже знает, что большего от него не дождаться. он знает об этом, вообще-то, едва ли не с их первого знакомства еще на первом курсе, в шумной толпе зеленых выпускников школы, лабиринте из незнакомых джуну лиц. и только вону показался странно своим, пускай он и из параллельной группы, у него другая специальность и другое все, жизненные принципы, цели, чувства. джун врезается сначала в его выглаженный оксфордский пиджак, затем – в него всего, рослого, худого и грустного, и за эти три года джун так ни разу и не смог подобрать ему более точную характеристику, как ни разу не узнал напрямую от вону, что сделало его таким. то есть, грустным. киносеанс проходит, как и тысячи таких же прежде. у минхао, менхо, лучшего друга джуна еще с пеленок, взгляды на мужество совершенно иные. наверное, если бы все было иначе, если бы кто-то поменял местами эти шахматные фигуры да игроков, и вону нравился бы минхао – тот бы сдался слишком легко и просто. что удивительно: ему несвойственно сдаваться, в тех же видеоиграх он тащит до последнего, до реванша, даже когда уже слипаются глаза, а джун и подавно посапывает у него на плече с брошенным геймпадом на бедрах. в детстве, в школе, в университете, всегда – минхао очень любил и любит побеждать. достигать. но когда дело касается любви, которая оказывается безответной с первого раза, – он сдается: – а зачем? – пожимает плечами, когда они идут неспешно по парку, вокруг – ранняя осень, а в руках у минхао – мороженое, хоть и на шее уже большой шерстяной шарф. джун хмурит брови. – зачем добиваться? не первая любовь и не последняя. вот у джуна вону – не первая, а кажется, что последняя. – это все глупости, – фыркает минхао в другой раз, когда они собираются у джуна на ночевку, и он смешно позирует перед зеркалом, примеряя на себя чужие футболки-мешки. особенно ему идет насыщенно-лиловая. джун об этом не говорит, а только отпивает из жестянки холодную колу без сахара. – разбитое сердце, – в широком вырезе футболки видны некрасиво торчащие ключицы (джун никогда не видел в подобном эстетики, а минхао ему страшно хотелось накормить), а что там ниже, под ребрами, в сердце – одному богу известно, если он есть. джун такой силой не обладает. – поболит и пройдет. у меня вот ничего не болит. никогда. и он улыбается, смотря на джуна в отзеркалье, с моментом какой-то торжественности. как будто он рад, что сильнее, и выдержка у него крепче, что он не способен, вот так же просто, впасть в меланхолию из-за одной неудачной влюбленности. и чуть позже, когда они уже валяются на кровати, в закате, рука минхао лениво вплетена в джуновы волосы, а плечо у него острое и горячее, он шепотом добавляет: – брось это все, друг. боли еще много будет. джун только закрывает глаза и молится (кому – не знает) поскорее провалиться в сон, и тогда ему снится свобода, ветреная, лазурная, вишневая, а когда он просыпается поздней ночью, минхао уже посапывает рядом со смешно приоткрытым ртом, а футболка джуна на нем выглядит так, будто джуну никогда и не принадлежала. приподнявшись на локтях и не сводя с друга пристального взгляда, джун думает, что что-то во всем этом моменте есть. что-то, что делает ему и тепло, и больно, и что-то, что он никогда не чувствовал рядом с вону, который ему даже не пишет, если только не нужно узнать что-нибудь по учебе. минхао пишет, если у него окно между парами, и он хочет пойти покататься в скейтпарк, минхао пишет, если в супермаркете скидки на готовую пиццу и энергетики, минхао пишет, если родители в командировке, и он срочно хочет всю ночь пересказывать джуну какой-нибудь новый комикс, минхао пишет, если ему в уличной потасовке разбили бровь, потому что у джуна всегда в запасе классные пластыри с ракетами. минхао пишет, просто потому что хочет, и это так… правильно. но почему-то правильное всегда приходит не от тех, от кого мы этого ждем. об этом джун думает всю осень, и всю зиму, пока его сердце продолжает покрываться мелкими трещинами, и кровь в них застывает от холода, а вону – оттепель, к которой не приблизиться, которую не ускорить. они еще несколько раз ходят в кино, и в сабвэй, и на выставку современного искусства, но говорит вону в основном об университете, дэдлайнах, своей подработке, проблемах в семье, а вопросы джуну задает только очень общие, дежурные. джун понимает, что не должен чувствовать себя так рядом с человеком, в которого влюблен, но его отважное и глупое сердце все еще не хочет сдаваться. и, конечно, есть минхао. минхао – что-то вроде дома, в который можно всегда вернуться. он с сигаретой в зубах клеит наклейки на новый скейт, сидит на корточках, джун – рядом, смотрит ему в макушку, думает об отваге и о том, что с минхао ему и не нужно быть отважным. ему просто достаточно быть собой. минхао толкает его в плечо, смеется, подкалывает, и джун, конечно, до последнего не видит, что за всеми его шутками скрывается нечто большее, очень глубоко зарытое и дня него – джуна – страшное. потому что незнакомое. потому что он не понимает, как можно любить кого-то и держать это в себе. под одеждой, кожей, в костях, абсолютно везде и всегда. как не кричать об этом в неистовом желании быть услышанным. но именно так и живет минхао практически с первого дня их знакомства. он очень простой, очень понятный, его не нужно читать, – по крайней мере, так кажется джуну очень долго. минхао невозможно обидеть, с минхао невозможно поссориться, невозможно его от себя отвернуть. что бы джун ни делал и ни говорил – он знает, что минхао всегда будет рядом. и что с ним просто, потому что он не любит быть серьезным касательно того, что чувствует; из-за этого порой кажется, что чувствовать он не умеет. у них очень красивый город, в нем красивые парки, улицы, лица, добрые люди. поэтому день, в который джун узнает (даже не от него самого), что вону уезжает на какую-то годовую стажировку, оставляет шрам больше на местности, чем на джуне самом. он просто думает о том, что теперь невесть сколько вону не зайдет в свою любимую кофейню за углом кампуса, не поправит безымянным пальцем очки, не вытащит кошелек из бездонного кармана пальто (там еще пачка сигарет, что удивительно, ведь джун еще ни разу не видел его курящим, простой карандаш и кортасар в мягком переплете), не принесет за собой октябрь в любое место, куда бы он ни пришел. это странно, но не кажется чем-то, с чем невозможно смириться, а потому когда джун провожает вону на поезд, он первым делом едет к минхао – выплакаться. не спрашивает, свободен ли он, дома ли вообще, просто нагло жмет на кнопку звонка в квартиру, и когда минхао открывает, растрепанный и в пижаме, то понимает все без слов. джун все еще уверен, что настоящая отвага – не в умении отпустить, а в умении дождаться. минхао пихает ему во влажные от скатившихся по щекам слез губы зажженную сигарету и лохматит ладонью волосы. джун слабо затягивается и откладывает сигарету в пепельницу, а сам съезжает немного вниз по чужому плечу, все еще острому, все еще горячему, все еще – кошмарно неудобному для того, чтобы на нем лежать. у минхао до ужаса громко колотится сердце. так, что этот стук будто отсчитывает что-то в жизни джуна, как таймер. без вону проходит весна, а с минхао приходит лето. джун больше не чувствует себя храбрым, потому что не сдается, а только каким-то очень пустым. вону ему не пишет, не вспоминает, редко-редко постит что-то в инстаграм. он умный, у него большое будущее, но, вероятно, места для джуна в нем никогда и не было. – я думал, тебе еще лет десять понадобится, чтобы это понять, – фыркает минхао в очередную из их ночевок, забравшись с ногами на подоконник. – я это понял давно, – слабо отрицает джун, – просто принимать не хотел. в этом же храбрость. в желании добиться. минхао смотрит ему в глаза и улыбается так, словно джун – глупый-глупый ребенок. – я думаю, храбрость в способности отпустить. и поэтому ни один из них не может назвать себя храбрым. – иногда я думаю, – чуть позже они лежат в кровати, оба не спят, и минхао снова по привычке гладит джуна по волосам, – что многие люди могли бы увидеть гораздо большее, если бы так сильно не концентрировались на чем-то одном. сердце минхао все еще громкое-громкое. а джуна – слабое-слабое. очень уставшее. возможно, минхао прав, и возможно, он говорит куда меньше, чем на самом деле имеет в виду, надеясь, что джун поймет все без слов. джун понимает – в какой-то момент позднего лета, все так ясно становится на свои места и больше не требует объяснений – ни скрытая тоска в гордом и сильном взгляде минхао, ни единственная часть его тела, что выдает слабость и меланхолию – руки, потому что они ломаются, словно ромашковые стебли, стоит им прикоснуться к джуну. – ты горишь, – ладонь минхао ложится джуну на лоб прямо в прихожей – сразу после того, как джун, ни на секунду не замедляясь, пробежал несколько августовских дворов от своего дома к дому минхао, потому что ему срочно понадобилось сказать, что: – я понял. но минхао не дает ему договорить и за руку тащит на кухню – отпаивать чаем, хотя джуну хочется просто холодной воды. и чужой руки в своих волосах. – нет, подожди, – слабо сопротивляется джун, когда они останавливаются возле столешницы, и минхао только успевает щелкнуть кнопку на чайнике. – дай сказать. – что ты понял? – минхао смотрит на него дежурно и бесстрастно, быстро отворачивается, чтобы взглядом найти на соседней столешнице пачку с чаем. вместо того, чтобы ответить, джун крепко обнимает его и прячет лицо в шее. минхао вздрагивает и застывает, прежде чем неуверенно положить руки ему на поясницу. он – все и сразу: их обеды в школьном дворе, побеги с уроков, первые разбитые колени после падения со скейта, мороженое в парке, пицца и энергетики по скидке, один на двоих теплый шарф и замерзшие руки, потому что перчатки только для детей. – мне, конечно, приятно, – тихо кашлянув, подает голос минхао, – но что ты все-таки понял?.. джун не отвечает, ведь именно в этом кроется ответ: он понял, что когда чувствуешь (и не важно, что это новое, юное, слабое, шаткое чувство) – лучше молчать. – эй, – минхао берет его за плечо и мягко отрывает от себя. – будешь опять реветь?.. джун спешит покачать головой, и после они проводят свой обычный день: чай, сигареты, видеоигры, душ по очереди, общая кровать. минхао забрасывает джуну руку на плечи, дежурно, по-дружески, но джун понимает, что хочет другого. – минхао? – он приподнимается с чужого плеча и глядит снизу вверх. минхао смотрит ему в глаза внимательно, выжидающе, осознанно и серьезно. – ты можешь меня поцеловать? и отвага в том, что за все эти годы они ни разу это не обсуждали. что ни разу не думали о том, чтобы касаться друг друга и подразумевать нечто большее. что никогда не выходили за рамки скейтпарка, разбитых колен, энергетиков, одной на двоих сигареты. в глазах минхао проскальзывает удивление, потом (на долю секунды, джун даже не успевает понять) – страх, потом – смирение. он приподнимается на локтях, заставляя джуна подняться тоже, они садятся друг напротив друга в терракотовой от заката комнате, просторной и теплой, и джун не хочет возвращаться туда, откуда он начал. в пустой, бархатный, холодный, одинокий кинозал. минхао кладет одну ладонь ему на затылок и притягивает его к себе. все в теле джуна крошится в звездную пыль, когда они целуются, потому что это внезапно – именно то чувство, которое он искал в холодных и темных закромах, пустых, безлюдных, тех, где никогда ничего живого и не было. джун опускает руки на чужие бедра, мнет пальцами мягкие пижамные штаны, а минхао обнимает его за лопатки и лечит раны. уже откровенно. и отвага в том, что он ждал этого момента почти всю свою жизнь. и в том, что он мог никогда не дождаться, но все равно продолжал. и в том, что его губы мягкие, теплые и абрикосовые на вкус. и в том, что сердце его сейчас бьется спокойно-спокойно.