* * *
Она все же пожурила Гарри за злоупотребление учебником Принца-полукровки и немного реабилитировалась в своих глазах за ужином. Он, казалось, тоже расслабился и все свое внимание сосредоточил на еде и разговорах. Даже обычно раздражающая неаккуратность Рона добавила ей спокойствия. Как бы тот ни корчил из себя Казанову, он все ещё был собой. Гермиона внезапно подумала, что её раздражала не его неспособность признать, что она тоже уже давно не ребенок, а скорее свое несоответствие стереотипу, какой именно взрослой она становилась. Как-то вдруг оказалось, что мокрые поцелуи и обжимания под гобеленами в темных коридорах школы далеко не вершина её смелых желаний. Она все же смутилась своих мыслей и посмотрела на стол преподавателей. Что? Прятать взгляд и игнорировать тоже не выход. Профессор Снейп был таким же, как и всегда. Он так же выглядел, так же равнодушно смотрел перед собой и даже ел, казалось, по какому-то стандартному алгоритму. Никакой случайной встречи взглядами не произошло. Не произошло вообще ничего, но гребаные бабочки где-то под желудком Гермионы запорхали, совершенно не стесняясь достаточно плотного ужина. Она почувствовала, что пульс вырос буквально за секунду и схватилась за стакан с соком, просто чтобы себя отвлечь. Для приличия поболтав с друзьями в общей гостиной — они с Роном поразительно единодушно избегали тем хоть как-то связанных с блондинами и татуировками, — и быстро управившись с обязанностями старосты, она не без удовольствия скрылась в отдельной спальне. Гермиона рвалась к должности префекта совершенно бескорыстно, ведомая вбитой самой себе парадигмой, что она обязана, стремится и вообще должна радоваться, что нашла свое место в социуме, да ещё и практически на вершине доступной ей иерархии. Но с возрастом все эти инстинкты одиночки повыветрились и на место идеализма пришла усталость и чувство непонятости. Жалеть себя оказалось гораздо комфортнее, имея личное пространство. Друзья мало её понимали, общество навесило ярлыков, а искренняя тяга к знаниям и, чего уж таить, одобрению успехов загоняла её в какой-то тупик из стресса и обязательств. А ещё она была подростком, втянутым в военный конфликт и имеющим весьма шаткое положение в волшебном мире. Вспоминая, через что они, особенно Гарри, уже прошли, и что вероятно ждет их в будущем, все эти школьные и их личные проблемы казались такими глупыми. Но в то же время хотелось погрузиться в них с головой, чтобы как-то отсрочить, хотя бы психологически, неизбежное. Гермиона понимала, что они не смогут защитить все. Рон от отдельной комнаты отказался. Она достала лист «Дейла Дерри» и горизонтальной линией отделила написанное несколько часов назад. Северус Снейп тоже разделял её жизнь на разные миры — детский и взрослый, школьный и военный, безопасный… Нет, безопасность она сейчас чувствовала редко, все меньше оставалось веры в то, что другие решат все проблемы, защитят и исправят. Наверное, это цена взросления. Если Рон застрял в пубертате, то Гарри, пожалуй, начал многое понимать, но он ещё не видел общей картины и цеплялся за частности. Ей хотелось с кем-нибудь поговорить. С профессором? Как обозначить новые столбцы, Гермиона не знала. Нужно было вытащить наружу что-то более личное — желания, стремления, а не просто список характеристик. Почему её тянуло к этому мужчине? Он знал. Она была уверена, что он знал все эти ужасные вещи, скрытые и нереальные для её слишком юного сознания. Края которых она лишь касалась, когда оказывалась втянута в очередную совсем уже не веселую переделку с мальчиками, когда просыпалась ночью, с трудом дыша, свернувшись клубком и дрожа от страха, когда непроизвольно терла шрам на груди, первый, но наверняка не последний, если она вообще переживет все это. Гермиона задержала дыхание, все внутри неё заиндевело. Размышления стали одолевать её сразу после Отдела тайн, но она успешно не подавала виду перед родителями и кем бы то ни было ещё. Ей полагалось держать себя в руках и поддерживать, быть мозгом команды… Она искала у профессора защиты? Гермиона осознавала свою симпатию и раньше, но после пережитого чувства многократно обострились. Они так часто ошибались в нем в прошлом, но теперь для неё стало очевидным, сколько раз на самом деле он спасал их самонадеянные и наивные задницы. В действительности это впечатляло её гораздо больше мягкого покровительства Дамблдора. Скажи она Гарри, что видит от Снейпа гораздо больше реальной помощи, чем от доброго и всесильного, он рассвирепел бы. Самое смешное, что даже самому профессору она ничего сказать не могла. Он был абсолютно недостижим. Гермиона любила ставить себе высокие цели, но желание получить превосходно по всем предметам на ЖАБА не шло ни в какое сравнение с этой невозможной влюбленностью. Ей просто нужно было справиться с эмоциями и прекратить расклеиваться. Стресс и неуверенность в себе, которые она долгие годы пыталась заглушить знаниями, точнее чувством собственной ценности для других, привели к страху перед будущим. Ей хотелось поддержки и каким-то невероятным образом её подсознание стало искать эту поддержку в Снейпе. В целом, это могло быть даже логично. Его очевидные минусы, как объекта интереса, в этом ракурсе оборачивались если не плюсами, то той или иной пользой. Даже его, хм, неоднозначное положение относительно темных искусств могло сыграть на руку — он прекрасно знал, с чем они столкнутся и как с этим бороться. Гермионе хотелось доверять ему, безотносительно веры в него Дамблдора и мальчиков. — Северус… Она испугалась своего шепота и задержала дыхание. Это было глупо. Если бы её интересовала в профессоре только поддержка, с тем же успехом она могла обратиться к Дамблдору. Ничего бы из этого не вышло в равной степени, но директор хотя бы выслушал её. Гермиону передернуло, когда она представила, что навязывает профессору разговор по душам. Пожалуй, отнятые баллы были бы в этой ситуации наименее болезненным последствием. Нет, было в этой ситуации кое-что ещё, что не объяснялось её стремлением быть понятой. Дрожь в коленках, тяжесть внизу живота, желание, от которого перехватывало дыхание. Она мечтала о прикосновениях, внимании, интересе. И кого! Снейпа, слизеринского ублюдка. Разве не подразумевалось, что он и ногтя её не стоит, что она чистая и возвышенная, что… она шептала его имя по утрам в душе, когда шампунь уже давно был смыт, задыхалась от смущения, просыпаясь от смазанного сна, и рефлекторно замирала, когда оказывалась слишком близко к нему в реальности. Так и не написав ни слова, Гермиона смяла лист и сожгла его заклинанием. Все эти вздохи, таинственность — полный вздор! Она просто заигралась с собственными мыслями при недостатке мужского внимания. Лучше бы обратила внимание… да хотя бы на Рона. Ревновала она его вполне ощутимо, а там, глядишь, подрастут и более возвышенные чувства. В конце концов, у неё были дела поважнее влюбленности в профессора — учеба, приглядывание за мальчиками, война с Воландемортом, будь он неладен. Снейп тут был совершенно ни при чем.1. Списки
27 апреля 2019 г. в 14:25
Гермиона задумчиво кусала кончик пера. Детская привычка, которую она уже давно переросла, вдруг снова стала актуальна. Впрочем, ни желаемой сосредоточенности, ни успокоения так и не приносила. Колпачки шариковых ручек были вкуснее.
На куске пергамента в качестве заголовка значилось «Дейл Дерри», от имени посередине листа спускалась неровная линия, явно проведенная от руки. Образовавшиеся столбцы были помечены знаками «плюс» и «минус». Сторонний наблюдатель мог бы решить, что она разбирает положительные и отрицательные стороны своего поклонника или объект интереса. Однако в случае с Гермионой вполне правдоподобной казалась версия с характеристикой литературного персонажа из тех редких художественных книжек, которые все же попадали ей в руки в перерывах между легким чтением об истории Хогвартса и учебников повышенной сложности. Книга конечно же была маггловской, так как волшебники никогда о такой не слышали, а также редкой, старой и наверняка очень скучной, потому что ее магглорожденные сверстники о ней не знали тоже. Она даже набросала в уме приблизительный сюжет какой-то очень трагической драмы на всякий случай, если спросят. Кто собирался спрашивать её об имени, написанном в личных бумагах, которые она не собиралась выносить за пределы комнаты префекта, было не совсем ясно. Но учитывая характер тщательно зашифрованной личности, никакие меры предосторожности Гермиона не считала чрезмерными. В конце концов, она неосознанно сохранила рефрен инициалов с настоящим именем, и это был вполне достаточный, практически гриффиндорский риск.
Гермиона смирно сидела за своим учебным столом, выпрямив спину и сосредоточенно вглядывалась в пергамент. Очень хотелось полистать справочник, но вспомогательной научной литературы по подростковой влюбленности в библиотеке не было. А та беллетристика, что встречалась, советовала ей сейчас томно вздыхать на кровати, прижимая к груди колдографию возлюбленного и мечтать о большой и чистой. Но у неё была только маленькая и странная. Или, честнее, настолько иррационально неправдоподобная, что практически пугающая. Впрочем, даже при логическом подходе часто получались абсурдные результаты, от неожиданных свойств зелий до законов природы, которые с первого взгляда не находили никакого объяснения. Гермиона твердо верила, что у всего есть первопричина.
Конечно, было и простое объяснение, практически аксиома. Она училась в закрытой школе и контактировала с ограниченным количеством людей. Если учесть разброс по возрасту и вычесть сверстников, которые не устраивали её по сотне причин, пожилых магов и тех, кого она по умолчанию записывала в категорию «друзья и друзья друзей», то выбор был невелик. На данный момент в списке значился один человек. Все это прекрасно подтверждал феномен Гилдероя Локхарта, который просто (не)удачно вписался в узкий круг условно доступных привлекательных лиц мужского пола замкнутой девочки-подростка в бурный период пубертата. Никакой магии любви, просто отсутствие альтернатив.
В идеальное, а, следовательно, маловероятное объяснение не вписывалось несколько пунктов. Во-первых, для безосновательной влюбленности непосредственный «доступ к телу» не обязателен. Гермиона могла влюбиться в актера, спортсмена, друга семьи или парня, которого однажды повстречала на летних каникулах дома. В конце концов, даже в Локхарта она втюрилась изначально дистанционно. Да и при текущем положении дел этот самый близкий контакт был скорее во вред, чем на пользу. Одно дело приписывать человеку всякую романтическую чепуху на расстоянии, а другое видеть и понимать, что это полный бред, и ты чувствуешь буквально вопреки. Во-вторых, легко влюбиться в красавчика, героя или хотя бы просто спортсмена — прости, Виктор! Даже у неё были примитивные биологические, эм, мотивы. Очевидно, можно почувствовать притяжение и к обычному, но романтичному и обходительному парню. Да хоть даже и неприкрытое восхищение незавидного поклонника может сыграть на самомнении. Она легко могла представить, что Невилл дарит ей цветы и ей это даже приятно. Но никто никогда в здравом уме не влюбляется в человека, который тебя искренне ненавидит, по натуре мелочен, злобен и совершенно точно некрасив, небогат и в целом отвратителен. В-третьих, есть же ещё и девушки, и вообще ксенофилия не порок, одни вейлы чего стоят… впрочем, останемся в рамках условий задачи.
Подробный анализ может раскрыть более глубокие корни проблемы и в результате привести к настоящему решению, а не объяснению уровня «потому что». Гермиона занесла перо и в нерешительности остановилась над столбцом с плюсом. Это должно быть просто. Она сощурилась и прикусила губу. На пергаменте расплывалась клякса. Сарказм считается за положительное качество? С какой-то стороны, наверное, да, но, если ты и являешься объектом насмешек… Вдруг её осенило — профессионализм. Пусть он наверняка очень консервативен, но звания говорят сами за себя. Она аккуратно вывела «академический ум» и без особого энтузиазма добавила «чувство юмора» строчкой ниже. Какая она, оказывается, непритязательная. Разве она не должна восхищаться его выразительным профилем, бархатным голосом и искусными руками? Руки, как руки — на пальцах следы травм и мозоли, что с его работой неудивительно, наверняка сильные и жесткие, а ещё — Гермиона поставила бы на это несколько сиклей — холодные. Как у хирургов, почему-то всплыла в голове неуместная маггловская ассоциация. Она представила, как мужчина ощупывает ей коленки и ребра, а потом проверяет изгибы позвоночника на отклонения, и почувствовала только стыд и брезгливость. Что уж говорить об остальном! И профили, и анфасы его не дотягивали даже до отметки «приемлемо», а голос ассоциировался только с потоком гадостей, так что ей не удавалось оценить его беспристрастно и по достоинству.
В колонке с минусами можно было уже написать целый список. Но Гермиона сделала над собой усилие и рассмотрела пункты подробнее. Многие якобы недостатки она регулярно терпела от своих друзей, чтобы так лицемерно приписывать их как нечто совершенно отталкивающее другому человеку. Впрочем, «грубость», «несдержанность», «предвзятость» — очевидно. Да, Гарри и Рон, особенно Рон, тоже позволяли себе лишнего, и пусть она их прощала, но они были мальчиками-подростками и её друзьями. Он же был учителем, старшим и определенно выходил за рамки допустимого, пусть эти границы и были обозначены только в голове Гермионы. Она тут единственная судья.
Ей хотелось вписать уже более откровенное «хам», но, перечеркнув все вышеперечисленное, она остановилась на демократичном «тяжелом характере». Как-то касаться внешности Гермиона не хотела. Она и сама в мисс Хогвартс не метила, если не сказать точнее. Может «неряшливость»? Шутки над сальными волосами и общим нездоровым видом уже набили оскомину, но, в целом, вряд ли его можно было определить как пренебрегающим гигиеной. Одежда всегда была чистой и отутюженной, Гермиона подавила желание представить шкаф, набитый одинаковыми мантиями с тысячей и одной пуговицей, он был выбрит и относительно ухожен… ногти подстрижены, к чему ещё полагается придираться? Она вдруг поняла, что от него абсолютно ничем не пахло. Конечно, физически близко они оказывались только на уроках, да и то когда он сам неожиданно подкрадывался к ней, пугая до чертиков, а там было много мешающих факторов — целый класс других людей, испарения от котлов, аромат, а то и откровенная вонь ингредиентов, но ничего такого, что она бы могла определить, как его запах. Никаких тебе лосьонов после бритья или чего-нибудь мужественного и мускусного, с нотками трав и апельсинов или чем ещё ей полагалось восхищаться. Наверное, и амортенция у неё ничем не пахнет. Гермиона криво усмехнулась и уставилась на все ещё пустующую строчку.
Раздался тихий писк оповещения. Одним движением она вырубила напоминалку и сунула пергамент в стопку подобных ему личных записок, посвященных, впрочем, гораздо более разумным вещам. Обед с легкой душой пропущен, но на урок опаздывать было никак нельзя. Захватив уже собранную сумку и запечатывая на ходу дверь, Гермиона вылетела сразу в общий коридор. Искать Гарри и Рона в гостиной факультета было бессмысленно. В иное время она сидела бы вместе с ними в обеденном зале, но пятница окончательно истощила её стремление к общению даже с этими двумя. Особенно с этими двумя. Гарри грезил Малфоем, и она испытала бы облегчение, если бы тут был романтический подтекст. Рон, похоже, пытался взрастить в себе альфа-самца или, по крайней мере, обогнать всех в гонке за потерей девственности. Гермиона всерьез подозревала, что негласное соревнование в мужской части общежития было вполне реальным.
Она перехватила их у входа в подземелье и не пожалела о своем решении улизнуть под липовым предлогом ранее.
— Ты не видела Хорька?
— Где, Гарри, у себя под кроватью?
Он посмотрел на неё круглыми глазами, но уже через секунду начал выискивать в толпе белобрысую голову. Гермиона подавила вздох. Слишком патетичный жест, с учетом, что история с Малфоем продлится не один месяц, она была уверена. Так и гипервентиляцию легких можно заработать.
— Отстань от него, Гарри. Думаешь, если будешь сверлить взглядом, он тебе меткой похвастается? — удивительно, но даже Рон был на её, разумной, стороне, хотя и по своим причинам.
— Чем раньше я узнаю…
— Ну, допустим, он Пожиратель, и что мы будем делать?
— Сдадим его Дамблдору, конечно.
— Что-то я сомневаюсь, что он так сразу нам поверит и упечет его в Азкабан, — не удержалась от комментария Гермиона. — Даже если и поверит, Драко все ещё ученик Хогвартса, и я уверена, что Дамблдор постарается его защитить, а не отправить домой, прямо в теплые объятия тети Беллы и дядюшки Воландеморта.
— С доказательствами… — он даже не обратил внимания, что она назвала Малфоя по имени.
— Ох, Гарри, ты же не можешь задрать ему рукав и провести через школу под выкрики про позор и предательство. Какое доказательство ты пытаешься найти, выслеживая его в коридорах и пялясь на уроках зельеварения?
Он хмыкнул с насмешкой в ответ. Видимо, предложение Гермионы ему понравилось, но вопрос он предпочел проигнорировать. Драко обнаружился в коридоре перед классом, и Гарри напал на след. Он проскользнул в учебную комнату первым, за ним вразвалочку зашел Рон. Гермиона сильно сомневалась, что у него была какая-либо объективная причина так ходить, кроме неумелой показухи. Он, конечно, был плохим танцором, но не настолько. Ничуть не смутившись своих мыслей, она замкнула процессию и на автомате посмотрела на учителя, который уже стоял за кафедрой. Гораций Слизнорт снисходительно улыбался.
Уныло помешивая зелье — настроение никак не влияло на результат, а в остальном она придерживалась идеального порядка, Гермиона пыталась заставить себя получать удовольствие от явно более здоровой атмосферы в классе: никто не возникал неслышно у неё за спиной, не оскорблял и не отнимал баллы. Может она и была скрытой мазохисткой, но баллы — это святое, тут уж никакими чувствами не отмашешься. Расслабиться не получалось. Она уже внесла это состояние в список «признаков», но все ещё не знала, как с ним справиться. Логика не помогала совершенно, осознание себя глупой влюбленной школьницей приносило почти физический дискомфорт.
Гермиона вытаращилась на зелье, скривив губы и нахмурившись. Зелье дружелюбно булькнуло, как щенок, который не понимал причину плохого настроения хозяина. Слизнорт о чем-то радостно разглагольствовал, но тема практически никак не касалась учебы, и она позволила себе его почти не слушать. Что там дальше в минусах? О нем довольно сложно было думать, по большей части потому, что думать было нечего. Мужчина был замкнут, закрыт и застегнут на все пуговицы. Гермиона не считала это ни плохим, ни раздражающим, хотя испытывала от понимания пропасти между ними отчетливую и невыносимую грусть. Этот «признак» она записала первым, когда пришло осознание. Пропасть так же подпитывала и разница в возрасте. Даже скорее в опыте, поправила она себя. Дело не в том, что он был старше, но, очевидно, его жизнь и мировоззрение сильно отличалось от её. Это разводило их по разным углам вселенной, деля практически на черное и белое. Звучало отвратительно пафосно.
Если бы Гермиона была чуть поглупее, возможно, было бы легче и быстрее. Она бы вообразила, что сможет «разгадать его загадку» и конечно же «спасти от самого себя», начала искать встречи и тайно наблюдать, не хуже Гарри с его одержимостью Малфоем. В конце концов, она бы как-то навязала ему свое общество, поставила себя и его в глупое положение, возможно, даже неуместно призналась и благополучно получила бы от ворот поворот. Опухшие от слез веки, пара истерик, удушающий стыд на уроках и при случайных встречах в коридорах, всегда опущенный взгляд — и ей бы пришлось отпустить ситуацию.
В реальности же она отказывалась думать в сослагательном наклонении даже относительно себя. Вечера в одиночестве балдахина будили в ней что-то темное и жаркое. Такой ли правильной девочкой она была? Она вписала это в список как «гормоны», но понимала, что кривила душой. Пробуждающийся интерес, направленный на очевидно более зрелого мужчину, её пугал. Больше этого её пугало только то, что она, теоретически, могла получить ответ, совсем не такой радужный и ванильный, как полагалось ей воображать в семнадцать лет и в отсутствии хоть какого-нибудь внятного опыта с противоположным полом. Не то чтобы он был замечен в подобном, но почему-то представить его воспользовавшегося и циничного было гораздо проще, чем дающего хоть каплю ответного чувства. Конечно, бритва Оккама «подсказывала», что вариант с грубым отказом был самым вероятным, однако ей следовало бы прекратить предсказывать поведение человека, которого она совершенно не знала.
От обеденной легкой задумчивости не осталось и следа, непережитое натянулось в голове Гермионы, как струна. Она аккуратно перелила образец готового зелья, слушая вполуха похвалы учителя. Он восхищался зельем Гарри, и на секунду её задушила зависть и обида. Хотелось саркастично и остроумно уязвить друга, напомнив ему об истинной причине его лживого успеха, а потом красиво развернуться и оставить его задыхаться от гнева. Гермиона подавила в себе порыв подобия — она как-то читала, что симпатия заставляет нас подспудно подражать объекту интереса, спокойно предоставила свою работу Слизнорту, улыбнулась, согласилась и даже пожала плечо Гарри, поддерживая его. От собственного лицемерия у неё перехватило дыхание, и она отвернулась к Рону, наблюдая, как он очевидно пялится на грудь Пэнси. Ей пора прекращать осуждать его поведение, он хотя бы ставит себе реальные цели.