Белая дорога через черный лес

*** Локсли держался сзади, и это раздражало. Гай не был особо мнительным, но разбойник и убийца за спиной — это серьезный повод для беспокойства. Особенно если у разбойника и убийцы был нож. Поначалу Гай старался просто не думать об этом. Но чем больше старался, тем внимательнее ловил движение сзади. Шаги, дыхание, шелест одежды… Каждый звук, каждое колебание тени обрели вдруг особое значение. Гай замедлил шаг, поравнялся с Локсли. — Как думаешь, сколько прошли? — Не знаю. Миль тридцать пять-сорок, если по шагам считать. — В каком смысле? — В таком. Отшагали мы миль сорок. А сколько прошли по прямой, я понятия не имею. Может, мы вообще кругами бродим. — Не бродим. Солнце все время по правую руку. — А ты ему веришь? Гай задумался. Раньше солнце его не подводило. Но с другой стороны, раньше, возвращаясь по собственным следам, он всегда попадал в место, из которого вышел. А не в неведомые ебеня. — Неутешительно. — Так я и не утешаю, — отрезал Локсли и замолчал. Гай подумал, что должен оскорбиться — но почему-то не оскорбился. — Этот лес должен когда-то кончиться. — Если мы не кончимся раньше. Гай покачал головой. Поверить в это почему-то не получалось. Все было слишком безумно — а значит, не по-настоящему. Как будто они играют в сложную, странную игру, не зная правил. — Пока что не кончились. — А ты, я гляжу, веришь в лучшее, Гизборн. Или у тебя с воображением туго. То же самое говорил шериф, когда они играли в шахматы. Гай проигрывал — раз за разом. Он начинал правильно, так, как учили, и какое-то время держался. Ходов десять, не больше. А потом начинался обвал. Фигуры де Рено проникали через защитный строй пешек, расползались по доске, выгрызая куски из крохотной деревянной армии Гая. Гай пытался контратаковать, стягивал оборону и боролся за каждую фигуру. Но чужие солдаты сметали с доски епископов и ладей, подбираясь все ближе и ближе к королю. Гай старался. Каждый раз — изо всех сил. И каждый раз его король погибал. Де Рено снимал его с доски и катал в тонких узловатых пальцах, жмурясь от удовольствия, как обожравшийся кот. — Тебе не хватает фантазии, Гизборн, — говорил он. — Ты слишком примитивен. Всегда одни и те же ходы. Ты же начальник стражи, Гизборн! Практически главнокомандующий. Неужели ты настолько неизобретателен? Гай не оправдывался. Нельзя оправдаться, если ты проиграл. И не огорчался. Ну, почти. Он сделал все, что мог. Чему тут огорчаться? Но иногда, лежа в кровати, он мысленно восстанавливал ходы последней партии и думал: ну где же ошибка? Где она? Все его построения, все до единого были верными. Они прямо следовали из ситуации. Они были выверены и разумны. Но безумные, нелогичные ходы де Рено рассекали эту выверенность, как клинок — гнилое яблоко. Это было неправильно. А может, ему действительно не хватает фантазии. Хотя кому она нужна, эта фантазия? — Да. У меня туго с воображением. То ли дело у тебя. Додуматься сбежать в лес, морозить там жопу зимой, мокнуть весной и осенью, задыхаться от жары летом. И все ради того, чтобы грабить, оставаясь при этом нищим. Да, такой полет фантазии — это редкость. Такая же, как дурачком родиться. Хоть одному из тысячи, но не повезет. — Да, конечно, я дурачок. А ты меня жалел, и поэтому проигрывал. Ты добрый христианин, Гизборн. Может, это не ад, а рай? Может, мы сейчас в райских кущах? — Да пошел ты. — А что? Тебе не нравятся кущи? Ну извини. Какой христианин — такие кущи. Гай остановился. Локсли тоже. Вид у него был взъерошенный — ни дать ни взять разгневанная оса, выцеляющая, куда цапнуть. На Гая это почему-то подействовало успокаивающе. Чем больше разгорался Локсли, тем быстрее остывал Гай. — Не тешь себя иллюзиями, сакс. Если бы я мог действовать так, как считаю нужным, вы бы давно болтались в петле. Достаточно было разорить одну деревню. А остальным сказать, что с ними будет то же самое. Если они, конечно, не выдадут разбойников. И все. Воображение тут не нужно — мы не сказку придумываем. — И почему же ты так не сделал? Неужели пожалел несчастных крестьян? — Нет. Они покрывали разбойников и убийц. Они заслужили наказание. — Если не милость к слабым тебя сдержала, то что же? — Шериф. — Что?! Ты шутишь? — Никаких шуток. Или ты думаешь, он саксонских детей на ужин ест, что ли? Крестьяне приносят доход. А разорить деревню — лишиться дохода. Во-первых, это невыгодно. Во-вторых, такой поступок будет сложно объяснить властям. — Де Рено и есть власть. — Ты говоришь так, будто он — господь бог. Де Рено — всего лишь шериф Ноттингема. Столп короны, причем не самый высокий. Так, подпорка. Слова Гая подействовали, как ведро ключевой воды. С Локли вдруг разом слетел запал. Это было обидно — Гай даже не понял, что он такого удачного сказал, чтобы выиграть в споре. — Гизборн, но если бы ты сделал так, как говоришь — твои люди были бы живы. Многих смертей бы не было. — Да. — Так почему же не сделал? Неужели их жизни стоят меньше, чем недовольство шерифа? Все-таки Локсли был виллан. Пусть разбойник, пусть дерзкий и удачливый вор — но виллан. Обычный крестьянин, не более. Некоторых вещей он просто не понимал. Они были так же недоступны его крохотному мозгу, как свинье — героические баллады. — Да. Их жизни стоят меньше. — Они же люди. Живые. Они могли бы жить, если бы ты принял другое решение. — Они солдаты. Каждый из них мог сеять пшеницу, тачать сапоги или выращивать коз. Но решил, что по руке ему меч, а не плуг. Быть воином — это честь. И слава. И деньги. Но это и долг. Воин идет туда, куда прикажут, и умирает, если прикажут. — И все же ты мог поступить по-другому. И сохранить им жизнь. — Я их в стражу на веревке не тянул. — Но ты же лидер. — Лидер. А не святое провидение. Я не нанимался хранить всех сирых и убогих. Я просто делаю свою работу. И потом, Локсли, я ведь тоже мог погибнуть — так же, как и они. Если я не щадил себя, почему должен беречь других? Локсли провел пятерней по волосам, то ли причесывая их, то ли наоборот, еще больше взъерошивая. — Знаешь, Гизборн, мы так отличаемся, что иногда мне кажется: кто-то из нас безумен. — Ох, Локсли. Иногда мне кажется, что безумны все. В какой-то мере Гай понимал Локсли. Все эти вопросы, которые пришли в голову взявшемуся за оружие крестьянину — Гай ведь тоже думал над ними. Только давно. Очень давно. И тогда Гай тоже не знал ответа — как и Локсли. Если ты посылаешь людей на смерть — означает ли это, что именно ты убил их? Душевные терзания разрешил сэр Эдмунд. Сначала затрещиной, чтобы не забивал голову ерундой. А потом и разъяснениями. — Жизнь — это цена, — сказал он. — Твоя ли, чужая ли — не важно. Если нужно платить — плати. Только знай, что покупаешь. И следи, чтобы не обокрали. Ты запомнил? Гай слизнул кровь из разбитого носа и кивнул. Он запомнил. И затрещину, и объяснение. Увидев овраг, Гай не удивился. Он даже не особо расстроился. Слишком уж долго все было в порядке. А значит, чего-то подобного нужно было ожидать. Может, не оврага. Может, монстра. Пожар. Океанскую волну. Если вдуматься, овраг — это еще не так плохо. — М-да. Херово, — Локсли перегнулся и плюнул в овраг. Капля слюны блеснула на солнце и полетела вниз. — Ага. Весьма. Овраг был глубоким. И крутым. Стены уходили вниз почти отвесно, редкие кустики на них казались пауками, прилепившимися к камню. Внизу зеленели молоденькие деревца, их полупрозрачные кроны перекатывались волнами. Гай прикинул высоту — и тоже плюнул. С большим удовольствием. — Так. Локсли, иди направо. Если увидишь место, где можно спуститься, не переломав ноги, возвращайся сюда. Пройдешь милю и не найдешь — все равно возвращайся. — С чего это вдруг? — Ты хочешь налево? Давай, двигай туда. — С чего это ты командовать начал? — А, да. Это же твой ад. Извини. Тогда командуй ты. Что делать будем? Локсли потоптался на краю, тоскливо оглянулся. — Ты направо, я налево. Встречаемся тут. — Когда? — Пройдем по миле в обе стороны. — Как скажешь, — Гай развернулся в указанном направлении. — Эй, Гизборн! — Что? — А почему миля-то? Чего не две? — Потому что похуй. Может, этот овраг вообще нигде не кончается. Оставив Локсли обдумывать услышанное, Гай решительно зашагал вдоль края обрыва. Внизу плескалась зеленая река, ударяя волнами в берега. Бесконечно тянулись рыхлые серо-рыжие стены. Острые булыжники торчали из них, как бараньи кости из гороховой каши. Гай представил, как спускается по этой сухой, мягкой, текучей земле. Как она осыпается под ногами, и Гай падает и летит вниз, считая ребрами камни. Нужно было найти нормальный спуск. Очень, очень нужно. Конечно, Гай ничего не нашел. Он даже не удивился. Неудача выглядела столь же естественной, как головная боль после попойки. А что еще-то? Они попали в этот чертов лес. Они потеряли дорогу. То и дело их пытаются прикончить монстры. Так с чего бы им без потерь перебраться через овраг? Нет, это никак невозможно. Дойдя до корявого, как старческий палец, вяза, Гай остановился. Дальше идти смысла не было. Овраг длился и длился, бесконечный, как урок арифметики. И надо было что-то решать. Гай решительно развернулся и пошел обратно. Локсли еще не было. Это Гая тоже не удивило. Мнение о Локсли он уже составил. Это был человек самоуверенный, энергичный и целеустремленный, но не слишком умный. Сейчас Локсли решил, что спуск все же где-то есть. А значит, будет его искать. А миля там или не миля — об этом Локсли и думать не станет. Ждать придется долго. Гай тяжело вздохнул и уселся, привалившись спиной к камню. Дерево, конечно, было бы удобнее. Но вот уже два дня Гай категорически не доверял деревьям. Солнце уже клонилось к закату, когда появился Локсли — потный, грязный и злой. — Ну как, нашел? — не отказал себе в удовольствии Гай. Локсли перекосило. — Да. Дырку от жопы нашел. Здесь спускаться будем. Земля осыпалась под ногами, как песок, струилась сероватым шуршащим потоком. Гай пятился задницей кверху, цепляясь за кусты и за камни. Впрочем, камням доверять не стоило. Они раскачивались, словно гнилые зубы, потные пальцы срывались и скользили. Утешало только то, что Гай шел вторым. Первым спускался Локсли. У сакса было то же самое дерьмо — но приправленное потоками песчаной пыли, осыпавшимися под сапогами Гая. Камень под рукой качнулся. Накренился. Упал. — Гизборн! — взвыл снизу Локсли. — Мать твою! Гизборн! — Двигайся, пока я тебе на голову не сел! На дне оврага было душно, как в прачечной. Тяжелый, влажный воздух был таким густым, что его можно потрогать руками. Толстый, податливый, как хлебный мякиш, слой листвы пружинил под ногами. Гай с трудом разогнул ноющую спину, сжал и разжал кулаки. Ободранные пальцы болели, под ногтем засела колючка. — Ты как? Цел? Сидящий на земле Локсли поднял голову. — Руку пропорол. — Как? — А хер его знает. Об сучок какой-то, — он задумчиво осмотрел ладонь и лизнул рану. — Хоть бы не загноилось. Гай задрал камзу, поддел кинжалом крах рубахи и потянул. Тряпка получилась дурацкая: длинная и тонкая, как лента. Гай скатал ее в комок. — Вот, почисть рану. Локсли взял тряпку, скептически ее осмотрел. — Вот это, по-твоему, чистое? — Да уж почище твоего шмотья. Ты слишком переборчив для бродяги. Три давай. Осторожно, по краю Локсли смел грязь с раны. — А знаешь, не так и плохо. Только кожу содрал. — Не похоже. — Точно. Просто в жилку попал, вот оно и кровит, — Локсли плюнул на тряпку и начал деловито стирать соринки и землю. — Ты кулак еще сожми. Чтобы кровь испорченная стекла. — Зачем? — Все лекари так делают. Локсли стиснул кулак. Кровавые струйки побежали между пальцами. Алая капля закачалась на мизинце, набухая, сорвалась вниз, за ней другая, третья… Локсли тряхнул рукой, и кровавый дождь оросил прелую листву, устилающую дно оврага. — Хватит? — Вполне, — одобрил Гай, о целительстве знающий только то, что рвать зубы — больно. А не рвать — еще больнее. — Теперь нормально будет. Только перевязать надо. Сейчас еще тряпок нарву. Он завертелся, тщетно пытаясь подцепить ускользающий задний подол рубахи. Локсли фыркнул. — Что? — Ты похож на пса, гоняющегося за собственным хвостом. — А ты — на придурка. Я же не смеюсь. Гай наконец поймал верткий тряпичный хвост и начал сосредоточенно тянуть, стараясь рвать ровнее. — Гизборн. — Погоди, я… — Гизборн! Эй! Гай! Имя стегнуло, как хлыст. Гай обернулся. Локсли стоял, вытянув перед собой пораненную руку. Прелая листва под ним корчилась, как тесто, обминаемое невидимыми руками. Волна взбухла, потекла от центра к краям. Прозрачные скелетики истлевших листьев взлетели, оседая на растоптанных сапогах. — Блядь! — охнул Локсли и прыгнул в сторону — легко и мягко, словно кот. Будто это не он только что полз по склону оврага. Гай тоже прыгнул, пусть и не так изящно. Он с размаху пнул вспухший черный нарыв, и тот лопнул, взметнув в воздух фонтан прелого сора. — Что за хрень? Что это? — А я ебу?! — глаза у Локсли были дикими. Такие Гай видел не раз — в слепой, кровавой рубке, когда неясно уже, где свой, где чужой. И все, что ты можешь — махать мечом, разя того, кто ближе, того, кто воздел клинок. И молиться, чтобы это был враг. Листва плясала и кружилась, сминалась, обретая форму. Сначала это было нечто длинное, словно веретено, оно текло и изменялось, проступали и исчезали бугры и вмятины. Один конец закруглился, второй разделился надвое, по бокам стремительно вытянулись два отростка. Голова, ноги и руки обретали форму, проступали все явственнее — как труп, всплывающий в мутной воде. Гизборн потянулся за мечом.