Белая дорога через черный лес

*** Гай проснулся, когда уже рассвело. Потянулся, зевнул так, что хрустнули челюсти. И только потом сообразил. — Ты почему не разбудил? — Все равно не мог уснуть. Робин сидел там же, где и вчера. Огонь в очаге потух, пустой кувшин из-под вина закатился в угол. — Ночью все тихо было? — Да. Хорошая была ночь. Спокойная. Гизборн, что бы ты делал, если бы понял, что живешь неправильно? — Ты рехнулся за ночь? Или у тебя страх божий проснулся внезапно? Локсли, тебе нельзя пить. Ты с вина еще дурнее, чем обычно. — Я серьезно. Ты понял, что все неправильно. Что бы ты делал? — Правильно. Я бы делал правильно. Ты идиот, что ли? Ты сел жопой на муравейник и понял, что это неправильно. Что же делать? Вставать, блядь, и вытряхивать муравьев из штанов. И впредь не садится на муравейники. Эта мысль что, слишком для тебя сложна? Локсли что-то обдумал и кивнул. Очень-очень серьезно. — Да. Нужно держаться подальше от муравейников. — Ага. Это полезно для задницы. — И для муравьев. — Несомненно. Им без твоей жопы точно будет лучше. Гай сел в постели и потянулся еще раз — так сильно, что плечи заныли. — У нас вода есть? Во рту будто мыши нассали. — Нет. Иди к ручью. И в ведро набери заодно, завтракать будем. Это были слова, виллану не подобающие. Не должен крестьянин посылать рыцаря за водой. Гай подумал это, и подумал, что надо бы возмутиться и призвать Локсли к порядку… Но было лень. Абсолютно и безнадежно лень. Ему хотелось пить, а не бодаться с тупоголовым саксом. Прихватив ведро, Гай пинком распахнул дверь. Прохладный ветер влетел в комнату, принес с собой запахи и звуки. Шелест листвы, плеск ручья. И плач. Кто-то рыдал, задыхаясь и захлебываясь, подвывая на высоких нотах жалостно и самозабвенно. — Кто это? — Локсли, уже с луком в руках, врезался в спину так, что Гай вылетел за порог. — Осторожнее! — Кто это, говорю? Что, ребенок? Это же ребенок? — Локсли, ты ебнулся. Откуда тут ребенок? Подумай головой. — Может, он в хижине жил. А мы его напугали. — Ты видел там следы ребенка? Ты видел там вообще следы чего-нибудь живого? Там месяца три никого не было. Или ребенок вышел из дома три месяца назад, заблудился и терпеливо ждал сегодняшнего дня, чтобы начать орать? — И кто же это тогда? — Откуда мне знать? Кто угодно. Или что угодно. Охотники, скажем, когда оленя приманивают, в рожок дудят. Получается точь-в-точь крик самки. Глупый олень бежит, надеясь на сладостное соитие, и получает стрелу в легкое. — А если нет? Если ты ошибаешься? — Значит, я ошибаюсь, — Гай поставил ведро и повернулся к Локсли. — Вот только я не ошибаюсь. И ты это знаешь. — Отойди. — Зачем? — Я должен посмотреть, кто это. Ты мне мешаешь — И правильно делаю. — Гизборн, в сторону. Я все равно пройду, хоть миром, хоть силой. — Думаешь, сможешь меня одолеть? — Уверен. Но неужели ты действительно будешь драться со мной, чтобы не пропустить? Оно того стоит? Гай задумался. — Да хрен с тобой, — пожал он плечами и отошел в сторону. — Хочешь сдохнуть — давай. Локсли рванул мимо так, словно за ним собаки гнались. Гай еще постоял, потом чертыхнулся и бросился следом. — Локсли! Помедленнее! Я тебя в кустах потеряю, кретин! Мать твою, как же меня заебало гоняться за тобой по лесу! Проскочив огород, он влетел в орешник. — Локсли! Ты где? Ты живой? Локсли! Гай продирался через кусты, сквозь которые Локсли, похоже, просочился. — Эй! Локсли! Тебя что, сожрали? Эй! Локсли стоял на дороге. Белый, сияющий искрами в глубине мрамор. Шесть плит. — Он уже не кричит. — И слава богу. — А если это был ребенок? Если ему нужна помощь? — Откуда? Ну откуда тут взяться ребенку? — А мы тут откуда взялись?! Локсли спрыгнул с дороги и бросился в лес. — Эй! Мы тут! Где ты? Отзовись! Эй! Он метался из стороны в сторону, а Гай бегал за ним, как наседка за цыпленком. Они кружили по лесу, и куда бы ни повернули — выходили на дорогу. Влево или вправо, вперед или назад — любое направление вело их к мраморным плитам. Дорога словно окружила их, взяла в кольцо. — Локсли! Уймись, тут нет никого, Локсли! — А если… — Нет, говорю! Ты орешь уже двадцать минут. Если бы ребенок был жив, он бы ответил. — А если он без сознания? — Тогда мы бы его нашли. Ну или то, что от него осталось — если кто-то нашел его до нас. Мы уже осмотрели тут все. — Может, кричали не здесь? — Перестань. Звук шел отсюда. Мы оба это знаем. — Но… — Локсли. Мы нашли дорогу. Или она нашла нас. Пошли. Перед дорогой Локсли замялся, словно робел ступать на сверкающие плиты. — Как думаешь, куда она ведет? — Понятия не имею. Но выбора-то нет, правильно? — Да. Локсли ступил на мрамор, качнулся с пятки на носок. — Странное ощущение. Мягко, словно на траве стою, а не на камне. — По-моему, обычный мрамор. — Нет. Мягкий. Я же чувствую. — Глупости. Камень как камень. Они шли, не выбирая направления. Просто шагали наугад. Дорога расстилалась перед ними, как атласная белая лента. Никакой особой мягкости Гай не чувствовал, но идти действительно было легко. Ему было жаль, что все припасы остались в хижине. Можно ведь было взять с собой. Но сожаление было не настолько сильным, чтобы вернуться — и сойти с дороги. Локсли, похоже, ни думал ни о чем. Он шагал, похлопывая себя по бедру луком, и даже что-то насвистывал. Мелодия казалась Гаю смутно знакомой. Какая-то саксонская песенка, кажется, довольно похабная… Хотя что взять с виллана? Не баллады же он будет петь. — Черт, — Локсли остановился как вкопанный. — Это что за дерьмо? Гай изумленно вытаращился на арку. Огромная, как городские ворота, она высилась над дорогой гигантским и нелепым монументом. Солнце зажигало в мраморе голубоватые искры, и дуга арки сияла, словно лунный серп. — Арка. Не видишь, что ли? — Зачем? — А дорога зачем? Значит, надо. — По дороге ходят. Но кому может быть нужна арка в лесу? — Да что ты ко мне пристал! — взорвался Гай. — Я ее строил, что ли? Откуда мне знать? Я похож на архитектора? — Может, обойдем? — Иди в жопу, Локсли. Я с дороги шагу больше не ступлю. Пусть хоть десять арок поставят. Если боишься, не ходи. — Давай посмотрим, что в другой стороне. — Ага. Чтобы как с оврагом было. Нахер. Это просто арка. Только дурацкая. — Перестань. Ты не знаешь, что это. — Знаю. Арка. Из мрамора. Под ней — дорога. И я по ней пойду. А ты как знаешь. Хоть поселись тут, — Гай решительно развернулся и пошел вперед. Узкая тень от арки легла на его лицо, повеяло прохладой… Перегнувшись с кровати, Гай чуть не свалился на пол. — Какого хрена? — Сэр Гай! Вы очнулись! Хвала Богу! Я позову лекаря, сэр Гай! — восторженно причитая, толстая Марта сорвалась и вылетела в дверь, едва не снеся ее с петель. Оброненные ею пяльца так и остались лежать на полу, на серые плиты с них стекали ручейки цветных нитей. Гай закрыл глаза. Открыл. Ничего не изменилось. Он лежал в постели в собственной комнате. За окном ржали лошади и лязгало оружие. На столе валялся огрызок яблока — ровно так, как он его оставил. Даже завянуть не успел. — Сэр Гай! Как вы себя чувствуете? Слабость? Головокружение? Боли? — запыхавшийся лекарь ворвался в комнату, что-то дожевывая на ходу. — Нет. Нет. И снова нет. Нормально я себя чувствую. Что, мать твою, произошло? — Никто не знает. Стражники, стоявшие в карауле, рассказывают, что вы наклонились над телом и вдруг потеряли сознание. Так бывает. Дурной дух от гниющей плоти помрачает сознание и вызывает прилив желчи к голове. Теперь вы будете страдать носовыми кровотечениями и запорами, вам нужно принимать отвар ивовой коры и каждый вечер купаться в чабреце, чтобы тело не покрылось язвами… — Пошел вон. — Что? Но… — Вон, я сказал! — рявкнул Гай, и лекаря вынесло за дверь. Гай сбросил одеяло и торопливо задрал камзу. Оборванный подол рубахи белел обтрепанными нитями. — Да какого же хрена? *** Гизборн исчез. Шагнул под арку — и исчез. Робин растерянно замер. — Эй, Гизборн! Ты где? Ты тут, Гизборн?! Ничего. Только шелест листвы. — Гизборн! Эй! Гизборн! Робин пошел вперед, потом назад, потом снова вперед. Он бессмысленно топтался — пять плит сюда, пять плит туда. — Эй, Гизборн… Это был убийца. Это был негодяй. Это был враг. Но они шли вместе. И сражались вместе. Гизборн спасал ему жизнь и охранял его сон. Слушал и давал советы. Пусть неправильные и глупые — но уж какие мог. Он не стал Робину другом. Но при чем тут дружба? Глубоко вдохнув, Робин стиснул покрепче лук и шагнул под арку. Он стоял посреди леса. Рядом возвышался металлический шест, на котором раскачивался фонарь. Робин не знал, кому нужен фонарь в лесу. И не понимал, зачем цеплять его на высоченный шест — чтобы зажигать, приставляя лестницу. Робин прислушался. Деловито жужжали пчелы, звенел птичий хор. Обычный лес. Совсем обычный — если бы не фонарь. Робин огляделся. Следов не было. Ни Гизборна, ни кого-либо еще. — Гизборн! Эй, ты здесь?! Гизборн! Цок-цок-цок — простучали копытца. Звук, хоть и приглушенный мягкой землей, был вполне явственным. Гизборн, конечно, был козел, но копытами не стучал. — Эй! Гизборн! Ты где?! Из-за кустов вышел дьявол. Самый настоящий дьявол — с рогами и козлиными ногами. На шее у него был повязан легкий шелковый шарф самого что ни на есть адского алого цвета, а в руках — корзинка. Робин выдернул стрелу и вскинул лук. — Стой! Не подходи, именем Господа! Дьявол испуганно шарахнулся, копыта выбили дробь. — Кто ты? Зачем явился мне? — Пожалуйста, не цельтесь в меня! Я просто собираю чернику. — Сгинь, Сатана! — Я не Сатана, вы обознались! Меня зовут Тумнус.