***
(Echosmith — Cool kids (Acoustic)) — Кигюн, ты хоть понимаешь, что ставишь под вопрос будущее своей семьи? — Пап, он ведь тоже хорошая партия, — упрямо стоит на своем Кигюн. Хосок только вздыхает, на секунду прикрывая глаза. — Детка, ты пытаешься научить меня тому, чем я занимаюсь всю жизнь, — он любил сына, но его самонадеянные заявления — отнюдь, — Неужели в таком большом мире нет никого, кроме Чону? — не выдерживая напряжения, которое одним своим нескромным существованием создавал его весьма упрямый сын, Хосок встает из-за обеденного стола и раскрывает окно в попытке вдохнуть побольше свежего воздуха, — Он ведь даже не твой истинный, Ки, — последняя и заведомо глупая попытка. — Я бы и истинного на него променял, — уверенно заявляет Кигюн. — Не знаешь, что теряешь, — от совершенно внезапного голоса Ким Тэхена Кигюн вздрагивает и чуть не падает со стула, потому что успел закинуть ноги на стол, вообразив себя достаточно главным. — И не узнаю, — скрещивая руки под грудью, он фыркает. — Ки, ноги, — от жесткой интонации, хоть и раздраженный, но омега снимает со стола ноги и садится ровнее. Потому что знает, что отец-альфа все равно будет его нежить и никогда в жизни по-настоящему не накажет. В отличие от… — Пока твой отец не успел разорвать все, что мы, кстати, с твоего согласия, развернули в сторону клана Ю, будь добр, подумай головой, а не… — Тэхен вздыхает и нервно облизывает губы, — А не тем, что порождает твои прихоти. — Это не прихоть! — Кигюн спорит каждый раз, как в последний. — О да, и довольно ожидаемая, к сожалению, — бескомпромиссно заявляет Тэхен. Разумеется, они расходятся ни с чем. Кигюн — обижаясь на весь этот мир, особенно на родителей, Тэхен и Хосок — уставшие и измученные бунтарством молодняка. — Что он нашел в нем? — уже вечером, лежа в постели, Тэ спрашивает сам у себя — тихо. — А что ты нашел во мне? — появившийся из ванной комнаты Хосок не утруждает себя лишней, за исключением нижнего, одеждой. КимТэ ему улыбается — немного желчно. — Я всегда любил ебанутых. Хосок прыскает смехом и падает на постель. — По тебе заметно, да-да. Немногим позже, целуя своего супруга перед тем, как свалиться спать после тяжелого дня, Тэхен думает о том, что и правда не знает ответа на вопрос, почему целующий его альфа, хихикающий ему в ухо и говорящий что-то про то, что у Кима Тэ разъезжаются коленки, стал тем самым. Почему именно Хосок стал тем, кто остался навечно? Взвешивая все «за» и «против», изначально это было глупой затеей. Хосок не был перспективным мужчиной: в достатке, часть его мира, но тогда, много лет назад, он напоминал ебанутого замкнутого лесника, который знает цену себе и тебе — еще лучше тебя. И вообще-то поначалу они не ладили. И вообще-то, им было совсем не по пути — даже в коммерческом смысле. Но все, в итоге, закончилось счастливо. Так стоило ли переживать?.. Нет. По непонятным причинам, Тэ просто не мог смириться с тем, что все получилось не так, как он хотел бы. Тэхен был неплохим контролером — тотальным, если точнее. Кигюн… проще было застрелиться, чем указывать омеге, как жить. Хосок не упускал возможности подметить, что этим он явно пошел в Кима Тэ, и каждый раз получал за это. А Хосок… Хосок чувствовал себя ничуть не лучше. Его сын, единственный, любимый настолько, насколько вообще можно было любить, его малыш-Ки, кажется, вырос. И это не укладывалось у альфы в голове. Хосок просто не мог усвоить, что у его мальчика теперь кто-то есть, что его мальчик теперь и чей-то тоже. Они с Тэхеном недавно разговаривали про это — про взросление сына. КимТэ сказал, что скоро первая течка, поэтому нужно пройтись по некоторым врачам и подобрать препараты. Слушая это, Хосок погружался в вакуум. Течка. У его сына. Его каждый раз планомерно вкрывало от осознания того, что его ребенку уже 17 лет, что, фактически, он и сам вот-вот будет в состоянии рожать детей. От этого почему-то становилось неопределенно и страшно. Хо отказывался понимать, что его любимый мальчик уже такой взрослый. Он не относился негативно к Чону — он был хорошим парнем с хорошими родителями и хорошим будущим — просто так совпало, что он стал первым альфой, который претендовал на сердце Кигюна. Просто так совпало, что отец, до одури любивший своего прекрасного красивого сына, не был готов расстаться с ним так очевидно. Потому что Чон Кигюн был все еще тем самым маленьким мальчиком для него. Первые слова, первые шаги — Хосок всегда был рядом. И все понимал, но так боялся. Как в далеком детстве он боялся отпускать ладошки Кигюна, пытающегося начать ходить без поддержки, так и сейчас — ЧонХо боялся его отпускать, хоть и понимал, что нужно. Да. Да, кажется, это и была та самая искренняя и безусловная любовь. Кажется, причина была именно в этом.***
(Troye Sivan feat. Alex Hope — Blue) — Давай так будет всегда? — О чем ты? — Не хочу, чтобы запреты родителей мешали нам жить. Чону улыбается и молчит. Смотрит на семнадцатилетнего Кигюна, лежащего на траве, рядом с ним. Выбраться за город явно было хорошей идеей. Ки очень любил природу (иногда альфа думал, что мальчишке это передалось от отца, который несколько лет жил в лесу и чувствовал себя более, чем просто комфортно). — А они мешают? — пожимает плечами Чон и подтаскивает младшенького к себе, заставляя улечься на его плечо. — Нам запрещают видеться, — фыркает Ки, прикрывая глаза и утыкаясь носом в шею альфы, где крупно бьётся вена, где запах молодого юноши особенно сильный. — Тебе запрещают, — Чону тут же слышит восклицающее недовольное «И тебе!», — Но сейчас ты же видишь меня, — нет, не то чтобы Чон совсем оптимист, просто старается видеть лучшее. И прекрасно замечает перемены в молчащем Кигюне, понимает, к чему клонятся его опасения. Кигюн совсем не такой, как старший привык: он куда более трепетный. Осторожный, словно боится прикоснуться к тому, кого таскает за волосы и за руки с самого детства. Постоянно смеётся и отпихивает Чона, когда тот пытается обнять. И все это как-то странно — альфа определённо догадывается, что это… это… — Ки, уже скоро, я прав? Юноша, замерев, подозрительно долго молчит, только чудом сохраняя мерное дыхание носом у чужой шеи. Вообще-то, он не собирался так прижиматься, но инициативу проявил брюнет. — Я думал, мы достаточно близки, чтобы обсуждать это, — голос уверенный и спокойный, потому что он чувствует — так надо. Хоть кто-то из них должен быть спокоен и уверен, даже если на самом деле Чону рискует покраснеть и потеряться в словах при подобных разговорах. Это же Кигюн. И, кажется, у него скоро… — Папа уже протащил меня по всем врачам и специалистам — я постоянно ношу с собой таблетки, как он просил, — наконец сдаётся рыжеволосый омега и начинает говорить. — Он переживает, что мы… — мнется, облизывая губы, и садится на траве, опираясь предплечьями о согнутые в коленях ноги, не в силах вынести чужого пристального взгляда. Прячется стыдливо, но честно. — Что мы наделаем глупостей, мы же типа ещё… — Дети, — заканчивает за Кигюна Чону и кивает, — Поступай так, как хочешь, — он пожимает плечами мягко и просто, — Я поддержу любое решение, — и оба вздыхают как-то легче, — В конце концов, тебе только семнадцать, сколько еще раз это произойдет? — и улыбается, зная, что сидящий к нему спиной Кигюн улыбается тоже. Даже если они глупые, было бы глупо отрицать: первую течку мальчик хотел провести с альфой, которого выбрал еще во времена соплей и пеленок. Чону, собственно, был солидарен, но не давил. Чонгук уже когда-то разговаривал с ним, объясняя, что давление — последняя дрянь, которая может пригодиться в личной жизни. Говорил, что сам хлебнул с этим дерьма, но по счастливой случайности все удалось поправить. Юнги тогда почему-то усмехался и внимательно слушал разговор, делая вид, что ему абсолютно все равно. Чону решил, что это что-то их личное, но отца услышал, он понял. И не глупил. И не давил. И просто был рядом. — Порой я просто… не понимаю себя, — честность и простота Кигюна могла оттолкнуть, но его — привлекала. Это была та черта его характера, которая стоила миллионов. Наверное, потому что когда-то все началось с дружбы? Наверное, потому что сначала они просто были преданными друзьями? Ведь какое-то время Кигюна совершенно не интересовало, с кем Чону ходит гулять и почему пахнет так сладко — по вечерам. К тому моменту, как Ки подрос, он уже и не помнил, а альфа уже не искал себе мальчиков на походы в кино и поцелуи на задних сидениях. Он просто ждал. И удача, рыжеволосая и сорванцово-юная, кажется, все-таки улыбнулась ему. Обнимая омегу, Чону слушает — дальше. Знает, что Ему еще есть, что сказать. — Иногда мне тебя очень мало, — сам едва понимая, что делает, Кигюн так запросто признается в своих слабостях, разменивая их на пару объятий и легких поцелуев за шиворот. И в этом был он — непосредственный и живой, как пламя костра на закате. — Но? — подталкивает Чону. — Но в последнее время с тобой тяжело, — младший произносит спокойно, на самом же деле, внутри не находя себе места. Он еще не знал, о чем говорил. Слушающий Чону быстро догадывался, — Ты словно слишком… ах, черт! — все никак не находя верной окраски слов, Кигюн хватается за волосы, взмахивая руками, и тянет у самых корней наклоняя голову ниже, — В том и дело, что ты слишком, Чону, — говоря с ним, он совершенно не смотрит на него — Чону понимает, — Ты целуешь меня слишком напористо, ты обнимаешь, а меня будто кидает в кипяток и в ледяную воду… иногда хочется смеяться от твоих шуток и тут же — плакать, — немного иначе, но Кигюн словно описывал преддверие первого гона у альфы. Чону помнил живо, это было всего четыре месяца назад — его цикл пока был неустойчивым и гулял по нескольку месяцев. Отец объяснял, что это нормально. Ему отчего-то стало неспокойно — внутри. Кигюн говорил так живо, с таким жаром, что захотелось… дистанцироваться от него. Словно его первая должна была начаться не секундой позже — сейчас. Чону даже на секунду показалось, что младший стал пахнуть слаще. — Просто скоро течка, Ки, только и всего, — стараясь не думать о том, о чем только что, Чону пытается говорить спокойно и даже небрежно — лишь бы не нагнать паники и так переживающему парню. — Ты говоришь так легко! — Ким фыркает и сталкивает чужую руку со своего плеча, — Будто твой первый раз ничего тебе не стоил. Они говорят об этом еще несколько десятков минут. Чону кратко рассказывает, что знает, и удивляется, когда видит прояснение в глазах напротив. У альф и омег все было по-разному, но Кигюну, который всегда отличался какой-то отличительностью, это подходит. Он находит какие-то свои связи. Он смеется и толкает Чону на траву. Хихикает и садится сверху, будто понятия не имеет, как выглядит в такой позе. Затихает и наконец-то целует, хватая Чону, как подконтрольного, за волосы. Он игрался как котенок-подросток. Но оба знали, что в ближайшее скоро что-то произойдет, и понимали — родители сделают все, чтобы не сейчас, так позже, но развести их. Они разошлись вечером, пропахшие друг другом до кончиков волос, но неизменно счастливые. Так было каждый раз: каждый раз они говорили о чем-то личном, что не всплывало даже за годы их дружбы, каждый раз поцелуи заходили все дальше, каждый раз в их руках было чуть больше силы, чтобы схватить за скулы или сжать по бокам. И это уже не было юно и мило. Они росли. Росли и совершенно естественные для двух влюбленных людей потребности. И у Кигюна был план. Возможно, он тысячу раз пожалеет о нем немногим позже, но план был. И этот план остро нуждался в исполнении.