Твой взгляд ломает душу — Я мертва. Эмоции наружу — Не цела. Зеркал осколки рушу — Не трезва. И вновь перед тобой я трушу, Но жива…
[Иллюзия]
Несмотря на бушующую погоду снаружи, Сакуре было невыносимо жарко. Она металась по кровати, выгибаясь, сжимая в руках простынь. Горло пересохло, и из него редко вырывались сухие хрипы, сдавленные стоны. Глаза под веками бегали из стороны в сторону, казалось, она вот-вот проснётся, но этого не происходило. Но она очень хотела. Один и тот же кошмар, мучающий её уже на протяжении полугода: до ужаса безумный, злой, слишком родной Учиха поднимает её за горло над землей, вбивает тело, которое в два раза меньше его самого, в бетонную стену, и так раз за разом. Сакура сбилась со счёта. Сколько раз он уже убивал её? Больно, гадко и обидно. Эта безжалостная расправа происходила почти каждую ночь, иногда розоволосая сваливалась без сил от жуткого недосыпа и усталости, но чаще всего она прибегала к сильнейшим снотворным. Брала целую горсть, лошадиную дозу, чтобы заснуть и проснуться, и ничего более. Жалость к самой себе была отвратительной. Тянущее, ноющее чувство внутри не давало покоя. Она хотела забыться, хотя бы одну ночь в месяц спать спокойно, не шарахаться собственной тени и без страха смотреть в зеркало. С отражающими поверхностями у неё теперь беда. Каждый раз, когда задерживала взгляд на своём отражении дольше, чем на пять жалких секунд, появлялся он. Взгляд алых глаз прожигает душу, а потом крепкая рука снова хватает её за горло. Это продолжалось бесконечно. Сакура чувствовала, что начинает сходить с ума. Но она не тряпка. Она дала себе слово, что, пока способна терпеть, пока способна хоть секунду трезво мыслить, не опустит руки, не пополнит ряды шизофреников, а будет продолжать жить, улыбаться. Хотя бы для Наруто. Чтобы он не узнал о том, что грызёт её; чтобы не жертвовал собой; чтобы не брал на себя чёртову ответственность за её чувства. Это слишком невыносимо. Места, где касались его холодные пальцы, горели, дыхание на щеке ощущалось отчётливо. Это всего лишь сон. Выдумка. Игра её больного разума, но нет. Подходя к зеркалу, она видела тёмные браслеты на запястьях, следы от его пальцев на шее. Она не понимала, как такое могло произойти. Почему то, что происходило в её сознании, вдруг вырывалось наружу и нарушало её физическую оболочку? Всё ещё невыносимо жарко. Простынь в ногах сбилась, а одеяло давным-давно лежало на полу, подле кровати, покорно ожидая, когда его вернут на прежнее место. По лбу и вискам крупными каплями стекал пот, ночная рубашка тоже насквозь промокла и сильно задралась до самых рёбер. Всё тело трясло мелкой дрожью, пробил озноб. Весь жар сейчас сосредоточился в голове, нагревая мозг до боли. Судорожное дыхание образовывало клубы пара, срывающиеся с обветренных, искусанных губ. — Скажи, Сакура, ты всё ещё любишь меня? Он издевался, смотрел прямо в зелёные, мутные от слёз глаза своими воспалёнными, красными от Шарингана и лопнувших капилляров. Хватка стала жёстче, из горла вырывались отчаянные хрипы — Сакура всё ещё не оставила надежды спастись, всё ещё бесполезно надеялась на его снисходительность и жалость, но очень зря. Ему плевать на неё, её чувства, её боль и страдания. Зрелище, которое являлось перед ним каждую ночь: полуобмякшее девичье тело, жизнь которого зависела только от Учихи, искусанные в кровь губы, молящие о свободе глаза… Это завораживало, веселило и в какой-то степени даже возбуждало. — Ты такая жалкая. Слова, эхом отбивающиеся от стенок мозга. Удар в самое болезненное место, скрытое за напускной решимостью. Слёзы давно кончились. Но она продолжала плакать, реветь навзрыд, но уже внутренне. Голова отказывалась работать из-за недостатка кислорода, а его рука всё сжималась, словно она угодила в капкан, из которого уже не выберется никогда. — Раздражаешь. Со вздохом-хрипом она села в кровати, судорожно хватая ртом холодный воздух. Окно в спальне почему-то было приоткрыто, хотя она отчётливо помнила, как закрывала его. Снег, попавший в комнату вместе с ветром, осел на зашарпанном подоконнике, тая от тепла. Но вот человеку такого тепла было маловато. Поэтому её сейчас трясло от холода и мандража, который «подарил» ей кошмар. Тремор не утихал ни на секунду, делая движения рваными и болезненно дрожащими. Тело сейчас казалось слишком липким и буквально ледяным, поэтому было решено принять душ. Этот контраст между «горячо» и «холодно» сбивал с толку, не позволяя сохранить координацию. На ватных ногах Сакура прошла в ванную, мельком глянув в зеркало, висящее на стене, ни в коем случае не задерживая взгляд. Теплый поток воды оказался кстати, дрожь, наконец, утихла, заставляя напряжённые до нельзя мышцы хоть немного расслабиться. Взглянув на запястья, она снова увидела странные покраснения, больше похожие на следы от ногтей. Неужели она сама их себе оставляла во время сна? Это казалось чем-то настолько диким, что вызывало неподдельный ужас. Вытерев насухо тело, она обернулась широким банным полотенцем. Мокрые розовые пряди требовалось распутать хотя бы пальцами, чтобы потом они позволили расчесать себя. Ино сотню раз твердила ей про какие-то специальные масла и сыворотки, но всё без толку. Сакура не видела в этом никакой необходимости. Её устраивали её слегка жёсткие, сухие от здешнего климата волосы. Суровая зима была явно не для неё, однако в Стране Снега другого и не встретишь. Но белые поля действительно завораживали и впечатляли. В Конохе никогда не было столько снега даже в самую середину января. Задумавшись, она не заметила, что в комнате давным-давно не одна. Да и прикосновения, выводящие замысловатые, витиеватые узоры на её плечах, до этого момента никак не ощущались. Её нижняя губа задрожала, когда зелёные глаза встретились с… Чёрными? Это было в новинку. Все разы до этого его глаза, алые, как кровь, источали ненависть и злобу, но сейчас в них прослеживалась одна лишь насмешка и презрение. Почему сейчас Саске был спокоен? И можно ли было назвать его настроение-состояние именно таким? Способен ли этот её внутренний тиран, который точил розоволосую изнутри день за днём, как вода камень, быть расслабленным и в некоторой степени довольным? Это настораживало и вызывало недоверие. К чему эта насмешливая полуулыбка? Ей страшно. Как только Сакура отвела глаза, чтобы наваждение спало, Учиха медленно потянулся рукой к её шее. Снова. Это его любимая часть тела в ней. Самая беззащитная, самая тонкая, а главное — любое его прикосновение к ней автоматически становилось смертоносным. Её можно сжать, сдавить, свернуть, надрезать… Столько всего он ещё не испробовал. Пока что любимым занятием оставалось удушье. Медленное, тягучее, как змея, загнавшая глупого кролика в угол, кровь которого стынет от предчувствия скоропостижной смерти. Пока что он просто приподнял её голову, чтобы их глаза встретились. — Не смей отворачиваться. И она подчинилась, попросту не было выбора. Страх и чувство неизвестности сковали тело, ком встал в горле. — Зачем ты это делаешь? Зачем издеваешься надо мной? Сколько уже раз она задала ему один и тот же вопрос? Он лишь усмехнулся. Ещё более жутко, мерзко и пугающе. Указательный палец мягко поглаживал тонкую кожу шеи, слегка надавливая там, где проступала сонная артерия. Кровеносный источник так соблазнительно содрогался и пульсировал, буквально звал, манил к себе. Сакура внимательно следила за всеми его движениями, боясь навлечь на себя его гнев. Просто стояла, как изнеможённая лань, плотно сжав колени вместе, чтобы не упасть навзничь. Хотя она бы предпочла расшибиться головой о кафельный пол, чем дрожать от каждого его касания, замерев. — Потому что ты слабая, никчемная, бесполезная… Он прошептал это прямо на ухо, задевая губами. Ему нравилось доводить её. Слишком приятно было на это смотреть. Все её страдания и мучения доставляли неимоверное удовольствие. Он чувствовал, что полностью властен над её жизнью, над её чувствами и эмоциями. Это будоражило и заставляло хотеть большего. Где та грань между полным контролем над нею и желанием убить? Кто знает. Его эмоции слишком сумбурны и непредсказуемы. На одно и то же её действие Саске реагировал по-разному. Однако зелёные заплаканные глаза всегда казались ему безумно красивыми. И самыми желанными, которые он только видел. Они отражали весь спектр её чувств от ненависти до любви. Слишком открытая, как та самая книга. Пьянящий фолиант, который хочется читать с упоением. Он оценивал её как вещь. Как нечто, что можно подчинить, сломать, потом починить. И всё это только в его власти. — Признайся, ты мазохистка. Учиха никогда не устанет это повторять. Его голос будет доноситься до её совести, до её разума. Она будет отрицать, уходить от ответа, убегать от него и шарахаться. Так забавно. Особенно, когда Сакура видела его силуэт в тёмной комнате или коридоре, стараясь не ходить одна, разворачивалась в противоположную сторону, думая, что ему слабо настигнуть её в присутствии постороннего человека. Но это было не так. Это было той точкой невозврата, когда эта дура поняла, что он способен донимать её мысли не только тогда, когда она остаётся наедине со своими демонами. Он был уверен, что она сойдёт с ума, если за спиной её собеседника появится его самодовольное лицо. — Ты врёшь! Она устала. От бездействия, от страданий и безысходности. Её надорванный вскрик отразился от пустых стен и врезался в разум. Состояние опьянения и дурмана исчезло, Харуно снова смогла контролировать своё тело, дрожь ушла. — С чего вдруг ты осмелела? Пальцы его рук больше не холодили кожу, теперь это делало смертоносное лезвие. Полоска металла была заточена и отполирована со всей любовью и заботой хозяина, только она была достойна его ласки и тепла. Взамен на трепетное отношение к себе, Кусанаги благоволила всем действиям своего владельца. Если нужно было рассечь плоть — исполняла, дробить кости — запросто. К хрупкому телу розоволосой она была особенно привязана. Саске всегда получал незабываемое чувство удовлетворения, когда вонзал лезвие ей в грудину или в живот, с особой нежностью проворачивал внутри, разрывая органы. Зелёные омуты вновь наполнились солёной жидкостью, с мольбой смотря во вновь алые глаза в отражении. Она сама разозлила его. Она сама виновата. Медленно рассекая плоть, Саске нахмурился. Он не слышал её криков, стонов и всхлипов. Зачем всё это, если она терпит, как покорная раба? Сакура же собрала в себе всё мужество, которое у неё только было. Место пореза горело, саднило и кровоточило. Рана была уродливой, плоть раскрылась, словно бутон розы, являя миру мякоть. Оскалившись, он одной рукой перехватил её корпус, надежно фиксируя, и одним резким движением перерезал ей горло. С оглушающим хрипом подбитого животного Сакура сникла на пол на подкошенных ногах. Боль оказалась реальной лишь на мгновенье, ровно до того момента, как Саске убрал лезвие. Сейчас же её просто невыносимо трясло. Вместо надрывных вздохов были лишь ужасающие хрипы, ей казалось, что она забыла как дышать и сейчас попросту задохнётся. Глаза широко распахнулись, а зрачки сузились до своего максимума. Спустя несколько секунд она всё же смогла немного прийти в себя. Её палача нигде не наблюдалось. Он покинул её. Но страх никак не хотел отпускать её из своих липких лап, опасно подбираясь к сердцу, которое колотилось, как бешеное. Оно трепетало, работало на износ, билось о рёбра, норовя выпрыгнуть или лопнуть. Ей нужно было на что-то опереться, поэтому розоволосая медленно попятилась назад, отползая к стене. Ей было холодно и страшно. Как и всегда. Как и все ночи до сегодняшней. Он снова пришёл, чтобы терзать её, мучить, унижать, давить. Почему именно она? Почему любовь всей её жизни лишила её рассудка, заставляя бесконечно страдать, умирать и возрождаться, чтобы потом снова биться от беспокойства? Пульс звенел в ушах, всё было похоже на белый шум, но она была благодарна — он немного заглушал её больные мысли. Массируя виски, она начала постепенно успокаиваться. Дрожь и страх отступали, оставляя на своём месте опустошённость. — Так быстро расслабилась? Голос прозвенел в тишине. Он снова был насмешливым, будто ещё раз напоминал ей о её никчемности, трусости и бесполезности. Слишком слабая, чтобы противостоять ему, слишком любит, чтобы дать отпор, слишком устала, чтобы сопротивляться. Когда её ещё сырые волосы убрали за ухо, она зажмурилась, нашёптывая себе, как мантру: — Это всё мне кажется. — Сакура? — Пожалуйста, уходи. Я прошу тебя. — Сакура… — Убирайся прочь! — она сорвалась на крик, резко распахнув глаза, но перед ней склонялся совсем не Саске. Это была Мито-сан — женщина, у которой она остановилась на время этой миссии. — Девочка моя, ты меня так напугала, что здесь произошло? — её добрый голос был обеспокоенным, серые глаза блестели искренностью, она действительно переживала за состояние розоволосой. — Я-я… Сакура не могла вымолвить ни слова, в груди вдруг стало больно, новый приступ удушья захватил её тело. Мито-сан, несмотря на свой преклонный возраст, с завидной прытью сорвалась с места, добегая до кухни. К Сакуре она уже вернулась со стаканом воды, из которого начала вливать живительную влагу в приоткрытый рот девушки. Розоволосая сначала закашлялась, но после жадными глотками осушила весь стакан. Это действительно помогло. Ледяной поток воды разогнал жар в груди, приводя в чувства. — Спасибо. — Что это было? — её серые глаза зрили в душу, это настораживало и раздражало одновременно. Как бы благодарна Сакура не была этой женщине, рассказать, что с ней на самом деле происходит, просто не могла. Её бы просто приняли за сумасшедшую, хотя в глубине души она себя таковой и считала. Как это ещё назвать, если не белой горячкой? К ней приходит её товарищ-нукенин, который измывается, как только может, практически пытает её, она чувствует реальные страх и боль, но это лишь очередные галлюцинации. Ясное дело, что со здравым смыслом она распрощалась. — Уже всё хорошо, мне просто приснился кошмар. Частично это было так. Маньяк с алым взором всего лишь её ночной кошмар, который появлялся, как только она ослабляла бдительность или оставалась одна. Да и не должно лекаршу это волновать, она ей не мать и не подруга. Это не её дело. — А почему ты тогда в ванной? Вопрос оказался на засыпку. Действительно, какого чёрта она голосит в ванной, когда ей просто приснился кошмар? Какая-то запоздалая реакция. Сакура было приоткрыла рот, чтобы что-нибудь ответить, но передумала. Сказать первое, что придёт на ум — бредовая идея, да и Мито-сан слишком проницательная, чтобы поверить в какую-нибудь ерунду. — Я правда в полном порядке. Сейчас ведь ещё глубокая ночь, нам нужно спать. Сакура выдавила из себя вымученную улыбку, чтобы её слова звучали как можно убедительнее. Хотя это была откровенная ложь. Она уже, казалось, никогда не будет в порядке. Черноокий мститель занимал все её мысли, она боялась его, но терпеливо и покорно ждала каждую ночь. Будет обманом, если сказать, что она в самой глубине души хоть немного не радовалась его появлению. Розоволосую голову терзали вопросы. Почему он хотел убить её? Почему так грубо отверг её чувства? Почему не принял помощь, когда она искренне хотела быть ему полезной? Она была согласна бросить всё: семью, друзей, деревню. Лишь бы быть рядом с ним, чувствовать себя нужной, подарить ему всё, что только могла предложить её женская натура: теплота, любовь и забота. Сакура ни за что бы не позволила себе вмешиваться в его дела, не раздражала бы и не тревожила в неподходящий момент. Почему? Горечь на губах отвлекала от скрежета внутри. Хотелось кричать, рвать одежду, звать на помощь. Но, увы, ей никто не был способен помочь. Смерить пламя внутри были способны лишь одни руки — холодные, грубые и смертоносные. Табачный дым, который тонкой струёй слетал с девичьих губ, сначала был белым и плотным, а после разлетался, растворяясь в сухом, спертом воздухе. Так было и с её мыслями. Они собирались в толстый клубок и медленно разматывались, а после снова собирались, нарушая целостность нити. Когда Сакура озвучивала их вслух, всё кардинально менялось. Они больше не собирались воедино так, как это было раньше. Слова рассеивались, терялись, путались. Невыносимо. Сигарета всё ещё дрожала в тонких пальцах. Сакура смотрела на этот тлеющий сверток с какой-то надеждой, будто, если её докурят до самого конца, что-то изменится. Розовые пряди впитали в себя весь смол и теперь пахли совсем не по-женски. Но кому какое дело? Внешний вид её интересовал в последнюю очередь. О чём говорить, если ей страшно взглянуть в зеркало? И это не боязнь увидеть своё обезображенное отражение: мешки под глазами, синяки, посеревшую тонкую кожу, видные из-под неё вены и капилляры. Всё дело в нём. Поэтому она всегда идёт к зеркалу целенаправленно. Только если захочет его видеть. — Снова куришь? Его слова вызвали усмешку.